Глава 24
Как раз в тот предрассветный час, когда мать попрощалась с сыном и знакомая нам «Волга», перемахнув мост, скрылась в Кубанском ущелье, в Прискорбном случилось то, что и должно было случиться: Илья Голубков освободил Стешу из плена. Правда, Илья не придерживался старинного горского обычая: у него не было ни отважных кунаков, готовых в любую минуту прийти на помощь другу, ни скакуна в надежном укрытии, который чутко поводил ушами, поджидая смелого седока. Свою любовь Илья не заворачивал в бурку и не увозил на коне, удирая от погони. Все было обыденно, буднично. Раздобыв с помощью Зойки ключ, Илья часа два гнулся под плетнем, поджидал удобную минуту. И когда Зойка сказала, что Василий Васильевич крепко спит, а потом, охотно помогая будущему зятю, заманила в закут злющего цепного кобеля, Илья подкрался к чулану и снял замок. Обнял зябко дрожавшую Стешу и увел ее не в ворота, а на огород, и потом уже, обогнув хутор, завернул к Кубани.
Чулан опустел. Над Прискорбным стыла тишина.
Лодка заблаговременно, еще днём, была переправлена на островок и укрыта там в лозняке. Как мы уже знаем, чтобы попасть на островок, нужно было перейти глубокую протоку. Илья поднял Стешу. Она обвила руками его упругую шею, как это в страхе делают дети, и он смело побрел через протоку. Стеша показалась ему такой невесомой, будто он держал ее на руках в космосе, и Илья, шагая по быстрой воде, скользил на камнях и не чувствовал никакой тяжести.
— Стеша, ты как перышко, — шепнул он ей над ухом, ставя в лодку.
Рассвет чуть только тронул восточный склон неба, а Илья и Стеша уже переплыли Кубань и вошли в лесок. Посидели в густых зарослях, отдышались. Видели, как огни фар рассекли Прискорбный и умчались по берегу к Трактовой. Охрипшим голосом Стеша спросила:
— Чего это твой брат так рано уехал?
— Не знаю… У него же свои дела. Смотрели друг другу в горящие тревогой
глаза и молчали. Ни к чему тут слова, и без них все понятно. Прислушивались к шуму Кубани. Шум воды казался им песней, и звучали в этой песне, как припев, слова: «Милые Илюша и Стеша, а знаете ли вы, что вас ждет впереди? Не знаете. А известно ли вам, чем еще любовь ваша порадует и огорчит вас? Неизвестно».
Под этот припев, «знаете ли вы» и «известно ли вам», Илья поведал Стеше о своих планах. Они были просты. Сперва влюбленные направятся в аул Псауче Дахе, к Хусину. Ху-син — парень и смелый и отзывчивый, к тому же влюблен в сестру Ильи. Хусин в беде не оставит. Стеша кивала, соглашалась. К ночи они доберутся до Надеждинской. В Надеждин-ской и завершится нехитрый план Ильи: они распишутся в загсе, станут мужем и женой, и тогда можно будет спокойно вернуться в Прискорбный. Стеша снова кивала, и по тому, как она смотрела на него, Илья понимал ее взгляд так: молодец, Илюша, такой у тебя хороший план, что лучшего и придумать нельзя. Обнимая свою беглянку, Илья спросил (тут без слов не обойтись), взяла ли она хоть какой-нибудь документ, чтобы там, в загсе, не подумали, что она еще несовершеннолетняя. И опять Стеша лишь утвердительно кивнула, вынула из-за пазухи платочек, в который догадливая Зойка завернула метрику и аттестат зрелости, и передала Илье. При слабом свете зари Илья развернул платочек, посмотрел на бумаги, снова завернул и сунул в карман. Улыбнулся Стеше, и она так поняла его улыбку: ну вот, Стеша, теперь я спокоен, документы у меня, ты рядом, так что дело за маленьким: расписаться в любви…
В аул пошли не по дороге, а напрямик, через густой карагачевый лес. Пробирались сквозь заросли, по высокой, в цветах траве. Илья впереди, Стеша следом. Илья раздвигал руками ветки, оглядывался, не отстала ли Стеша. Она поспешала за ним, улыбалась ему, и снова без слов, а лишь по ее робкой улыбке, по светящимся радостью глазам он понимал, что она не отстанет, что пусть Илья не тревожится: отныне все будет так, как он пожелает.
Солнце взобралось на высокие горы, на цветах и на траве зарябили блики. Беглецы прошли еще метров сто и неожиданно набрели на родник. Между камнями блестело озерцо величиной с корыто. От него убегала в траву, подпрыгивая на камешках и шелестя, узенькая стежка воды. Грудью, как это делают пастухи, Илья надавил камни, окунул в корыто чубатую голову. Фыркал и пил жадно, крупными глотками. Набрал в ладони, как в черпак, воды и напоил Стешу. Она тоже смогла бы по-пастушьи, как и он, припасть к роднику, ничего тут трудного не было. Не пожелала. Напиться из рук Ильи ей было приятно. Она пила, а Илья, не подобрав мокрый, взлохмаченный чуб, смотрел на ее худенькие плечи, на тонкую шею, на разорванное платье.
— Это я за ветку зацепилась, — заметив его взгляд, виновато сказала Стеша. — Нечаянно…
— Беда! — Илья рассмеялся. — Подвенечное платье совсем порвалось…
Илья снял с ее головы косынку и прикрыл ею голое Стешино плечо. Негнущимися, при-выкшими к железу пальцами подобрал ее вьющиеся, залитые солнцем волосы, светлые и мягкие, и все смотрел и смотрел на грустные, со следами высохших слез глаза. Не верил, что они вдвоем в лесу и что так, вместе, они теперь будут всегда. Они забрались в кусты и сели отдохнуть на мягкой, как войлок, траве. Говорили вполголоса, и все о том, как они придут в Надеждинскую и станут там мужем и женой, как вернутся в хутор и как Евдокия Ильинична, увидев их, обрадуется и скажет: «Детки мои, хорошие мои, да где же вы так долго пропадали?» Говорили и о том, как у них начнется жизнь своя, новая, радостная и неизведанная, как Стеща уедет учиться в институт, а Илья начнет уборку кукурузы, а затем приедет и навестит ее, как они переедут на Щуровую улицу…. Мечты, мечты, отчего вы такие радужные, как сияние весеннего дня? Отчего Илье было приятно похвалиться, а Стеше слушать, что на ста гектарах кукурузы он заработает много денег? Сколько? Илья не сказал, наверное, и сам еще не знал. Важно то, как уверял Илья, что деньги будут и что он купит Стеше самые нарядные платья, каких еще не видали ни в Прискорбном, ни в Трактовой, а туфли непременно на высоком каблуке и шаль, всю укрытую цветами.
— Илюша, у меня наряды есть…
— Знаю, знаю… Но твои платья не в счет, — мечтательно говорил Илья., — Вот я сам тебе куплю…
На тонких вытянутых на траве Стешиных ногах Илья увидел туфли со стоптанными задниками и разбитыми каблуками. Снял туфлю, повертел в руках, тяжело вздохнул и снова надел на маленькую Стешину ногу.
— Как же в таком затрапезном виде мы явимся в загс? Эх, Стеша! Нарядить бы тебя во все белое! А на голову — цветы, да такие яркие!
И белое платье, и яркие цветы — хорошо! Цветов можно набрать в лесу — сколько их тут! А где. взять платье? Рядом шелестел, о чем-то таинственном нашептывал родник. Воздух наполнен теплом и устоявшимися запахами трав. Пестрели цветы, красные, голубые, оранжевые. Протяни руку и бери, Илья сорвал лесные колокольчики, голубенькие, как и глаза Стеши, вплел их в светлые Стешины волосы и улыбнулся: красиво! Стеша поняла его улыбку и пожалела, что не было зеркала. Она положила Илье на колени свою увитую колокольчиками голову, сквозь кружева веток смотрела в высокое, синее небо, и в голубых, полных небесного отблеска глазах показались слезы, потекли по щекам сверкающие капельки.
— А плакать, Стеша, не надо…
— Я и не плачу…
— Отчего же слезы?
— Я маму вспомнила…
— Маму не вернешь. — Илья неумело, согнутым пальцем вытер Стешины щеки… — И не надо плакать… Мы пойдем к Хусину… У Хусина отдохнем. Хусин — парень что надо, настоящий джигит!
Что и говорить, наездник Хусин лихой. На полном скаку пролезть у коня под животом — это сумеет не всякий. А какие выделывает номера в седле! Страшно смотреть! Особенно Хусин старается, когда джигитует вблизи Прискорбного и когда на него, весело смеясь, смотрит Елизавета. Так что слова «настоящий джигит» весьма точно определяют горячую натуру черкесского юноши. Но рядом с отвагой и бесшабашным ухарством в нем жила врожденная потребность дружбы и товарищества. Он умел дружить и доверяться дружбе, беречь ее. Отзывчив, чуток к чужой беде, Хусин всегда готов постоять за обиженного, а если нужно, то и вступить в драку или оказать дружескую поддержку. Поэтому нежданное появление Ильи и Стеши вызвало на худощавом, энергичном лице Хусина удивленную улыбку, а в горячем сердце — желание действовать, и действовать решительно, смело и немедленно, сию же минуту. Но как действовать? Он еще не знал…
Кулицы, матери Хусина, дома не было, ушла на ферму. Отец дневал и ночевал с табуном. Один дедушка Абубекир сидел возле хаты и грелся на солнце. Но что дедусь? Ни посоветоваться с ним, ни поддержки от него. Как же Хусин удивился, когда старый горец поманил внука пальцем и спросил:
— Хусин, этот русский парень заявился к нам с невестой или с женой?
— С невестой, дедусь, с невестой.
— Скажи ему, Хусин, скажи: вот когда я был молодым…
