я едва лишь знаком, я общений бегу
в нашей краткой поездке.
Я присел бы в ногах у нее, но, увы,
мы не только во сне, мы и в яви на “вы”.
Нам губами не встретиться.
И к тому же я старше ее во сто крат,
и к тому же не делом, а словом богат
(что, увы, не богатство).
Вот лежу и зачем-то лелею строку
с этой женщиной, спящей на левом боку
на соседней кровати.
Между нами полметра — и тысяча лет.
Мне заказывать надо плацкартный билет
для свидания с Богом,
а, пусть мысленно, не предаваться греху
с этой женщиной, спящей на левом боку
от меня в полуметре.
Ну да полно: уж птицы, а я все не сплю.
Что-то там про себя, как Емеля, мелю,
но наверное знаю:
с этой женщиной, спящей на левом боку,
как спалось бы мне сладко, подобно сурку,
в предпоследнюю зиму.
Старый Арбат
В кривом арбатском переулке
весной ветра нахально-гулки
и краткосрочными снегами
ложится тополь под ногами.
Блестит умытое окно;
сосед торопится в кино
(наверно, пик соцреализма);
другой (завидная харизма)
в своем подвальчике вино
с каким-то третьим распивает.
Я тут живу. Я тут давно.
Случилась жизнь. В ней все бывает.
Золотой
Истекут мои дни — то счастливые, то сумасшедшие,
с которыми сам не знаю, был ли я толком знаком,
и вот я выпишу тебя к себе, в мое давнопрошедшее,
и мы наконец уляжемся под пуховиком
где-то в Карелии, осенью, в моей палатке,
в лесу, где мхи на валунах что серебряный дым.
Ты будешь поцелуями ставить на коже моей заплатки,
а днями вязать мне носки, ожидая, когда я
вернусь с рыбалки, как обычно, пустым.
И тогда ты поймешь, что мы с тобой — только способ
выразить словом мысль и нашей девочке дать имя,
а потом придет ее князь (возможно, достойная особь),
и меч по ночам не будет меж ними двоими.
А пока ты мне вяжешь носки, а я головы рыбам дурачу,
слыша, как в соснах сзади дятел вторит клесту,
длится мой сон, будто мне наконец дали сдачу —
маленький золотой с сотен, брошенных в пустоту.
Павшие жизнью храбрых
Исмайлов Хамид родился в 1954 году в г. Токмак (Кыргызстан). Закончил Багратионовское военное училище. Автор нескольких поэтических книг. Как прозаик печатался в журналах "Знамя", "Дружба народов" и др. В "Новом мире" публикуется впервые.
В настоящее время живет в Лондоне.
Повесть
Во имя Бога Милостивого, Милосердного!
1
Вечерами после прогулок в одиночестве он возвращался в опустевшую квартиру, ставил в угол палку и, волоча непослушные ноги, направлялся наверх, в свою комнату. Тяжело скрипела то ли лестница, то ли его старческие кости, в голове вертелся неподвластный даже мельничным жерновам вопрос: “Что же это происходит?” Он спускался на кухню, нет, не в поисках ответа, а ради некоего успокоения; озирался по сторонам, но, не имея желания даже вскипятить чай, переходил в большую комнату, где также не находил себе места, и отправлялся в ванную. Наскоро умывшись, он шел в свою спальню и, не раздеваясь, валился на кровать. Вот так, лежа неподвижно, будто затаившись, он всем своим существом, казалось, следил за медленным течением времени.
2
В молодости человека отвлекают даже никчемные, зряшные занятия. Он может смотреть телевизор, слушать радио, читать книгу, в крайнем случае — окунуться в похотливые думишки. В старости же не хватает сил даже вспоминать об этих увлечениях.
Ночью, часа в два-три, он поднимался с постели и шел в туалет. Сидя на унитазе, он следил, как капает из крана вода, прислушивался к редким звукам, доносящимся с улицы. Нутро — как опустевший винный чан… Капли из крана тренькают по мойке. Навостренные уши в надежде уловить из бесконечной тишины хоть какой-то звук перелагают на разные лады капанье воды.
3
Строка Хафиза “Любовь казалась легкой сперва, затем встали препятствия…” наверняка отражает взгляд молодых.
Жизнь впоследствии усложняется. Что бы ни почувствовало твое тело — все отражается в голове. Уже не хватает сил на бесконечные раздумья. Ничто больше не увлекает, никакого интереса оглядываться по сторонам. Даже вздыхать становится тяжко.
4
Махсума предали земле ровно два месяца назад. Но оказывается, в старости два месяца — срок длинный. Миг, сравнимый с целой жизнью. Старость нельзя назвать счастливой порой. Да и может ли она быть счастливой?! Пусть даже тебя не передергивает от твоего прошлого, и все же ты чувствуешь в душе какое-то недовольство, неудовлетворенность чем-то.
Наступает день, когда жизненный путь любого человека подходит к концу.
Махсум до самого последнего своего дня твердил о бренности этого мира. Казалось, он давно смирился с судьбой, однако покидать этот мир ему все равно не хотелось, об этом говорили его глаза, полные печали.
5
Почти пять последних лет он прожил с Махсумом под одной крышей. Судьба их соединила после отъезда детей за границу. Раньше между ними были отношения, подобающие сватам, соответствующий этим отношениям этикет. Но, видно, настали времена, когда традиции ушли в прошлое. Одну квартиру дети продали, в другую засунули обоих стариков и умчались в поисках лучшей жизни в чужую страну. Вначале старики не могли найти общий язык, никак не уживались. Корни этой несовместимости были глубоки — они восходили к дням сватовства. То есть к тем временам, когда дочь Марлена Клара на каких-то посиделках встретила сына Махсума Абдуманнаба и полюбила его. Холод в их отношениях воцарился с момента, как она безапелляционно заявила, что выйдет за этого парня замуж. Марлен пытался уговорить ее, мол, “доченька, елочка к елочке, палочка к палочке, а он к тебе с какого боку?!”. Но Клара была непреклонна и глуха к его веским доводам. В конце концов все закончилось свадьбой. Но до этого округу облетел слух, что дочь коммуниста выходит замуж за сына муллы. Марлену Саидваккасовичу нелегко было вынести такой позор. Он даже собрался по-отцовски проклясть свою дочь. Но дочка бровью не повела, сказала: “Отцовское проклятье, папочка, религиозный пережиток — старозаветный обряд!”
6
А после свадьбы он даже собрался судиться. Но с кем судиться-то, с родной дочерью, что ли? Заявить, что сваты использовали магическую силу, коммунисту было не к лицу, да и опасно — не дай бог самого обвинят в приверженности к религии. Марлен выпустил весь свой пар, отматерив на “патриархальный” манер жену. Жена было собралась пожаловаться в партком, напомнив тем самым о своем равноправии, но, пожалев переживавшего мужа, раздумала. Опустив голову, выстояла.
Жена-жена, да благословит ее Аллах! Со следующей, неродной, он прожил без трех месяцев четыре года, но разве сравнишь ее с первой… Говорят, неродной жены не бывает. Где уж там! Еще как бывает.
7
Мысли его, путаясь, все время возвращались к Махсуму.
Однажды в полутемной комнатенке двухэтажной квартиры, доставшейся в “наследство” от детей, он был занят перерисовыванием со старой пожелтевшей газеты портрета нынешнего “отца народа”. Махсум, не позвонив в дверь, открыл ее своим ключом и, мягко ступая ичигами, незаметно, как ангел, подошел сзади к Марлену и воззрился на его занятие. Марлен Саидваккасович, встрепенувшись, оглянулся — Махсум?! Тот смущенно стал что-то тихо бормотать. Марлен до этого никогда не бранился с ним. Всегда был занят самим собой. Но на этот раз это тихое бормотание вывело его из себя, и он выругался. Махсум молча поднялся в свою комнату. Ночью он спустился для омовения перед молитвой. Сон Марлена был нарушен, и он опять обозлился.
8
И вот теперь он остался один. Из крана по-прежнему капает вода. Встать с места и закрыть нет ни сил, ни желания. Интересно, где сейчас его внуки, говорящие вперемежку по-английски и по-русски? Старший смахивает на мать. Однажды, когда он спросил по телефону: “Что ты делаешь, сынок?” — тот ответил: “Читаю, папа заставил”. — “Что за книга? Интересная?” — “Не знаю, но стоит семь долларов”, — сказал пострел.
