Китеж
Кудимова Марина Владимировна родилась в Тамбове. Поэт, переводчик, критик, литературовед, публицист, культуролог. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии журнала “Новый мир”. Автор пяти стихотворных сборников. Живет в Подмосковье.
Чума в Москве
Что крысы составляют большинство,
что верховодят между прочих тварей
на всех концах обоих полушарий —
не есть ли здесь природы торжество.
Владимир Салимон
Корабли плывут из Зурбагана, —
С этого, пожалуй что, начни…
Только не вините тарбагана,
Суслика стоячего — ни-ни!
Скользок человечий путь и темен,
Слеп вовне, самим собой незрим…
То ли это Гаммельн, то ли Бремен —
То ли — на поверку — Третий Рим.
На Большой Калужской — ужас чумный.
Так, выходит, по твоей вине,
Бурый щур, помоечный и трюмный,
Семь холмов опять в карантине?
Юрок путь, и валовым народам
Натуральней — вовсе не скорей —
Гнать его, держать его по водам —
Вот тебе и порт пяти морей!
Суматошат крысы по Неглинной
До Петровских нетовых ворот,
До горы — такой же — Соколиной,
А корабль очередной плывет.
Он плывет от Западного Мыса
По теченью Западных Ветров.
В чреве у него седая крыса
Чрево бережет для докторов.
И не отпереться вирулентной,
Потому что отвалили мы
Только ей из всей живой Вселенной
Звание Носителя Чумы.
Так и будет в сотне рефератов,
Диссертаций, презентаций, да!
Астрахань и жаровой Саратов
Больше не возникнут никогда.
Но на Швивой горке и на Лысой,
А на Соколиной уж кольми
Завершен над чумоносной крысой
Суд приговоренными людьми.
Пригрозит реформой коммунальной,
Кладбищем, концертами в тюрьме
Мегаполис безнациональный
Нецивилизованной чуме.
Пусть не будет ни гербов, ни отчеств,
Ни архивов, ни перипетий —
Только лепота открытых обществ
Перед безобразьем автаркий.
Ну, а если Бофорт урагана
Не учует и впитает хлябь
Суслика, блоху и тарбагана
И пустой раскольничий корабль?
Потому, наверное, матросов,
С фукусов объевших весь хитин,
Мучает последний из вопросов:
Кто тогда объявит карантин?
Только ржа на занавес железный
Вместо чайки чеховской слетит.
Только крыса прошмыгнет над бездной,
Гнилостной воды не замутит.
Эйфория
Информация — блеф: остается дежурная фраза,
Да пошлейшего слогана пшик, да кроссворда зараза.
Переменчив канон: победил — не увидел — ушел.
Человек опьянел — закосел, раскумарился, вмазал —
Или захорошел… Кто сказал, что ему хорошо?
Опьянел человек! Кто поднес эту мертвую чашу
К воспаленным губам? Заварил эту черную кашу?
Кто наполнил насосик шприца и по вене пустил
Эту дурь, эту шмаль? Кто пустил по деревне парашу,
Что теперь все ништяк и что Сам недоимки простил?
Информации нет! И в какой-нибудь Джамахерии
Человек не трезвей, чем в каком-нибудь Кременчуге,
Но в крутейшей еще и пустейшей еще эйфории
Пребывает, судьбе доверяя, как левой ноге.
Опьянел человек — исторически и превентивно,
И какой с него спрос, что не убран маис и овес,
Но соколья каннабис-трава так духмяно и дивно
Разрослась? Что по семени время, какой с него спрос?
Человек загулял — и поди удержи эту лаву!
Срубишь наркокартель — синдикат вырастает за ним,
И содомским князьям, и народу гоморрскому славу
Мы поем, мы въезжаем, как в новый Иерусалим.
Нам такое питье налито и намешано зелье,
Чтоб от них не случилось раскаянье или похмелье —
Только мультик чудной, только дозой снимаемый страх.
И не скажет никто в неразымчивом этом веселье,
В душегубке, поддавшей газку на почин новоселья:
О, трезвитесь, бодритесь — стоит Судия при дверях!..
В электричке
Кое-как пристроясь сбоку —
Целлюлит об целлюлит, —
Ты мудруешь над судоку,
А душа твоя болит —
Видно, где-то сплоховала…
Перестань себя казнить, —
Не успеешь к сериалу,
Не поймешь, упустишь нить, —
Значит, взыщешь на ток-шоу,
Благо, дело к выходным.
Бог с ней, с выдумкой трэшовой,
С персонажем внеземным!
Мне ль не знать, как одиноко
На пустынном берегу!
Дай сюда свою судоку —
Отгадаю, что смогу.
Он кадрил тебя на танцах —
Кто б такому отказал!
Не всегда сидели в шанцах —
Вылезали на базар.
Правым галсом, левым галсом —
Грудь упруга, ткань туга.
Домогался, домогался —
Не домогся ни фига.
Ты ему сказала прямо
Про развратные дела,
Как тебя учила мама,
Как сама она жила:
Умирала — не давала
Поцелуя без любви.
Опера Леонкавалло…
Калевала… Се ля ви.
Китеж
Поэт, не дорожи любовию народной…
Пушкин
Живешь — день на день не приходится,
Ныряешь из дерьма в болото
Своей единоличной Хортицы,
А ведь поговорить охота —
Хоть, в пику жизни, очарованной
Дебильной глянцевой раскраской,
Тяжелой прозою рифмованной,
Как завещал старик Некрасов.
Ах, до чего не алконостое,
Не сиринное правит племя!..
Хоть про “лихие девяностые”, —
Не понимаю, чем не время.
Чем оно хуже всех проглотистых,
Что в базу данных не забили,
Унылых и неповоротистых?..
Что до меня — меня любили
Тогда не только мэны с дринками
И женами на пересменке,
Но целыми пластами, рынками
Оптовыми — и без наценки.
Где от подлодки и до лифчика
Все покупалось-продавалось,
Где Гюльчатай открыла личико,
Олеся вдрызг расколдовалась.
Когда теперь скольжу по вывескам
Под кризисный тихушный кипеш,
Я рынок лицезрю на Киевском
Вокзале — под названьем “Китеж”.
Я вспоминаю ту символику,
Тектонику и биомассу.
Там наливали алкоголику,
С бомжом делились. Пусть не в кассу
Веселые экспроприаторы
Несли, а боссу заносили,
Но олигархи-аллигаторы
Еще Украйну от России
Не оторвали окончательно,
Бесповоротно не отгрызли…
Какие пироги с зайчатиной,
Какие радужные мысли!
Не знаю, чем я им потрафила,
Предвестникам Сарданапала,
Но молодая злая мафия
Кричала: “Ты куда пропала?”
И улыбалась, белозубая,
Когда я терлась у лабазов.
О да, торговля — штука грубая,
Особенно без прибамбасов —
Маркетинга или промоушна,
Рекламных пестрых вышиванок, —
Но выживанье правомочное
Хохлушек тех и молдаванок,
Чьи горла с утреца промочены,
