34
А вот теперь, похоже, даже на эти дурацкие мысли не хватает сил.
И вроде бы, думается, слава богу, избавился от греховных искушений, пора устремиться к чистоте помыслов, однако нечто похожее на неисполненную мечту все еще щекочет-таки душу.
Однажды в прошлом, когда Марлен отдыхал на Темиртаге, ему позвонила дочка и на вопрос: “Что случилось?” — ответила: “Вот, бабка вам хочет что-то сказать”, — передала ей трубку. После обычных вопросов о житье-бытье и здоровье мать говорит: “Сынок, как ты и велел, я показалась врачу, он прописал мне одно лекарство, называется АТИВИ. Может, пришлешь мне его?” Марлен Саидваккасович поднимает на ноги всех своих знакомых в окрестности Темиртага и Бештага. Они наконец достают это дефицитное импортное лекарство “АТИВИТ” и отдают ему, почему-то загадочно улыбаясь. Очевидно, он не предупредил их, что это “для мамы”. Про себя удивившись, Марлен благодарит их. В тот же день ближайшим рейсом лекарство доставляется через стюардессу в Узбекистан.
У вернувшегося после отдыха Марлена дочка спрашивает: “Что за лекарство вы прислали бабуле?” — “А в чем дело?” — удивленно говорит он. “Это же лекарство беременным, для развития плода”, — хихикает дочка.
Потом Марлен выясняет у докторов, что старушке было прописано другое лекарство — АТФ.
35
После этого случая старуха заметно исправила свое произношение.
Он только что вспоминал мать Махсума Рахиму-опа. Все ее называли просто — “апа”. “Апа” таила в душе некую мечту, которой она так и не достигла. Людская молва утверждала, что с возрастом желание это усиливалось, вот она и пристрастилась к выпивке. Выпив же, она затихала — не скандалила, не буянила, а лезла, слюняво улыбаясь, целоваться с первым попавшимся, только и всего. Иногда слюни смешивались со слезами, она, невнятно что-то бормоча, всхлипывая, плакала…
36
Поговаривали, что в тот период и Махсум выпивал вместе с матерью. Кто его знает… Молва также гласила, что, изрядно приняв, он отправлялся к родственникам и, не заходя к ним в дом, с порога, покачиваясь, материл их на чем свет стоит, крыл от дедов до детей.
Марлен не очень-то верил таким сведениям о Махсуме. Хотя бог его знает.
37
Мысли путаются.
Почему он так привязался к Махсуму? Всю жизнь он прожил никому не доверяя, ни с кем не дружил, делал все по-своему. Любое дело исполнял сам, чужое его не удовлетворяло. Чинил школьные туфельки Клары, подбивал каблуки на сапожках жены. Когда купили новое пианино для Клары, понадобилось его настроить. Даже тогда, сказав: “Зачем нам мастера звать? Ты, дочка, нажимай на клавиши и следи за звучанием, а я подтяну регистры”, — он открыл для себя пианино, выводящее тысячи звуков европейской музыки. А как вышел на пенсию, почувствовал свое одиночество. Оказалось, кроме жены и дочери, рядом никого нет. Как на безлюдном острове живет. Но он не обращал на это внимания. Может, так оно и лучше, думал он, не будут мне морочить голову всякими проблемами, главное — покой.
Почему он так тоскует по Махсуму?..
38
Когда-то у Марлена было два друга. Один — армянин Вазген, другой — еврей Мося. Армянин был автослесарем, сто шестьдесят килограммов весил, еврей — тощий как щепка портной. Высокий как жердь, он не снимал с головы широкополую шляпу, похожую на крышку казана.
У Марлена был старый “москвич”, стоило ему забарахлить, как тут же его чинил Вазген. Мося же считался ответственным за то, как они выглядят, — обшивал и одевал, как куколок, и его, и жену, и Клару. Для женщин по их выбору делал выкройки и шил самые модные фасоны из журналов “Крестьянка”, “Работница” и “Саодат”.
Вазген любил бочками пить пиво, Мося страдал поносом. Но оба были его настоящими друзьями.
39
Ну и что, что понбосил! Мося свою болезнь ни от кого не скрывал. Более того, гордился ею. Как он рассказывал, во время войны, в самый разгар боя, у него схватило живот. Он еле успел вылезти из укрытия, отбежать шагов на тридцать и спустить галифе…. В этот самый момент в укрытие угодил снаряд, и от целого взвода ничего не осталось. “Понос спас мне жизнь”, — говаривал бедный Мося.
40
То, что Вазген любил выпить, тоже однажды сыграло спасительную роль. Об этом он рассказал как-то раз, когда они втроем поехали рыбачить.
Первая жена Вазгена оказалась гулящей. Когда он засомневался в ее порядочности, то начал исподтишка следить за ней. Сначала выясняет, кто чаще всего приходит к ним в гости. Оказалось, что под разными предлогами к ним зачастил свояк, — бывает чуть ли не каждый день. Однажды Вазген решается испытать их. Что, думаете, делает? Как следует спаивает и сам изрядно напивается с ними. Затем прикидывается спьяну заснувшим. Эти двое сначала шепотом болтают, потом потихоньку переходят к делу — начинают заниматься любовью. Вазген все слышит и решает прикончить обоих, выждав накала их страсти, но ненароком засыпает. Проходит изрядное время, пока он просыпается: далеко за полночь, во дворе лает собака, ворота не заперты. Он проходит в спальню, жена спит непробудным сном. С криком “Убью!” он бросается в кухню за ножом, но спьяну спотыкается о кровать и падает на пол. Тут он приходит в себя, встает, отряхивается и навсегда уходит из дома, бросив мерзкую жену. Исчезает из ее жизни.
“Если бы я тогда убил жену, то сейчас гнил бы в тюрьме”, — рассказывал несчастный армянин, немного поддав.
41
Оба его друга тоже давно умерли. Больше Марлен ни с кем не подружился, исключая Махсума. Хотя Махсума нельзя назвать другом. Где это видано, чтобы сват был другом?..
42
За два-три года до отъезда за границу Клара неожиданно решила развестись с Абдуманнабом. “Мне такой рохля не нужен! — заявила она в гневе. — Он ни на что не способен! Даже об обязанностях мужа давно не помнит…”
Марлен тогда не стал спорить с дочкой и зятю ничего не сказал, а молча ушел в свою комнату и целых три часа писал письмо свату. Чтобы вышло толково, начал писать по-русски, но, дойдя до середины письма, вспомнил, что сват не силен в русском языке. Тогда он достал с полки пылившийся Русско-узбекский словарь и принялся переводить написанное на не очень ему знакомый литературный узбекский язык. Письмо, очевидно, вышло корявое, если не сказать смешное. В те времена узбекский язык практически не использовался в служебной переписке, и Марлен, как ответственный работник имевший дело в основном с русскими, не владел родным эпистолярным. Поэтому письмо получилось пространное и заняло целых пять страниц. Оно начиналось так:
“Уважаемый сват! В первых строках своего письма разрешите мне выразить вам мое уважение. Я всегда предполагал наши отношения глубоко чтимыми, пока не возникла данная известная проблема и не нарушила их. Слушайте, вы, я должен отметить, что между молодыми существует два, как птенчики, ребенка. Я, имейте в виду, способен их прокормить и воспитать как достойных граждан своего отечества, однако в таком случае взаимные отношения между нами будут порваны окончательно и бесповоротно…”
Далее Марлен изложил свою мысль по пунктам, а в конце в виде резюме приложил заключение, напоминающее решение бюро. На следующий день отправился в дом свата. На звонок первой выскочила и просунула в дверь голову Рахима-опа. Он сунул ей письмо, не обращая внимания на ее слюняво-слащавое: “Заходите, сват, будьте гостем, разопьем бутылочку”, — и, сославшись на дела, поспешно ретировался.
43
Как сказано в поговорке, муж и жена — одна сатана. Через пару дней между молодыми ссоры как не бывало — помирились и стали жить опять душа в душу. И за границу они отправились как дружная семья. Сват же ни разу не напомнил о том письме.
И вот теперь Марлен, когда остался на белом свете один, не раз с сожалением думал о том злосчастном письме, и ему становилось стыдно за себя.
44
Если подумать, Марлен теперь о многом сожалел. И это письмо, написанное свату сгоряча, когда дочь вздумала развестись, было еще не самым худшим из его поступков. Помнится, в тот период он пытался устроить дочку на службу в пожарную команду. Уговаривал: “Сама сможешь прокормить детей, работа будет состоять всего-то: „Але, ноль один слушает”, — и все! Звание офицерское дадут, зарплата будет соответствующая, а пенсия какая!” Клара, слушавшая его с презрением, наконец вспылила: “Пенсия, говоришь?! Сам ты на эту поганую пенсию многое имеешь?! Прямо скажи, многое имеешь?!” — и, хлопнув дверью, ушла.
