Чтобы выполнить мою просьбу, ему понадобилось два бокала шампанского.
* * *
— Ладно, тебе полегчало — это уже хорошо. Но что ты собираешься делать дальше? — забеспокоился он.
— Наверное, снова буду преподавать. Только не в США, с Лос-Анджелесом связано слишком много воспоминаний.
— Куда поедешь?
— Думаю, во Францию. Я знаю одну международную школу на Лазурном Берегу, они как-то интересовались мной. Попытаю удачу там.
— Значит, бросишь нас… — раздосадованно протянул Мило.
— Дружище, пора уже вырасти.
— А книга?
— С книгами покончено.
Мило не успел и рта раскрыть, как наш столик оказался в эпицентре урагана.
— Что значит «покончено»? А как же я? — завопила Билли.
Посетители осуждающе посмотрели на нас. Я представил себе, как со стороны выглядят проделки Мило и вспышки гнева Билли. Да уж, мы явно были лишними в этом ареопаге звезд и миллиардеров. Наше место в пригородном домике: жарить сосиски, попивать пиво, а в промежутках кидать мяч в кольцо.
— Вы обещали помочь! — напомнила Билли, нависая надо мной.
Мило поддержал ее:
— Да, если уж дал слово…
— А ты помолчи! — прорычал я, угрожающе ткнув в него пальцем.
Схватив молодую женщину за руку, я отвел ее в сторону.
— Ладно, хватит обманывать себя. Я больше не МОГУ писать. Не могу и не ХОЧУ. Вам придется смириться с этим, принять как данность.
— Но я хочу вернуться домой!
— Считайте, что теперь ваш дом здесь. В этой сраной «реальной жизни», которая вам, по-моему, очень нравится.
— Но я скучаю по друзьям…
— Думал, у вас нет друзей, — отрезал я.
— Позвольте мне хотя бы увидеться с Джеком!
— Здесь есть сотни мужчин, которые с удовольствием будут трахаться с вами.
— Да, в отличие от вас. А как же моя мама? Скажите еще, что здесь есть сотни женщин, которые с удовольствием станут мне матерью!
— Послушайте, я не виноват в том, что случилось.
— Возможно, но мы подписали контракт!
Она вытащила из кармана мятый кусок бумажной скатерти, где стояли наши подписи.
— У вас, конечно, полно недостатков, но я думала, вы человек слова.
Крепко держа Билли за руку, я спустился по каменной лестнице к бассейну.
— Да как вы смеете говорить о контракте, когда сами не выполнили обязательство?
Я кивнул на столик под навесом: Аврора с Рафаэлем удивленно смотрели на наше представление.
Мне надоело тешить себя ложными надеждами.
— Контракт уже недействителен: у Авроры новая жизнь, и она не вернется ко мне.
— Спорим, вернется? — с вызовом спросила Билли.
Я развел руками, не понимая, что она имеет в виду.
— Не сопротивляйтесь.
Билли неспешно подошла и, обвив рукой мою шею, медленно и нежно поцеловала в губы. Почувствовав свежее сладкое прикосновение, я вздрогнул от неожиданности и еле заметно подался назад. Но тут у меня заколотилось сердце и в душе всколыхнулись давно забытые чувства. И если вначале она практически силой вырвала поцелуй, теперь мне не хотелось останавливаться.
22
Аврора
Мы оба блуждали в дебрях жестокого переходного периода, потерянные в своем одиночестве; (…) потерянные в нашей любви к абсолютному (…), как загадочные язычники без катакомб и без Бога.
Виктория Окампо, из переписки с Пьером Дрие ла Рошелем
Бурбон-стрит-бар
Два часа спустя
Молния разорвала небо. Раздался гром, и на отель обрушился сильнейший ливень. Пальмы раскачивались, соломенные крыши дрожали, а поверхность воды рябила от пронзавших ее струй. Час назад я спрятался от непогоды на крытой террасе винного бара. Он расположился в так называемом доме плантатора, оформленном в колониальном стиле и напоминавшем частные дома Нового Орлеана. Я попивал кофе и наблюдал за туристами — спасаясь от непогоды, они возвращались в свои комфортные номера.
Мне хотелось побыть одному и успокоиться. Я сам себя ненавидел. Надо ж было так разволноваться из-за поцелуя, да еще и дать вовлечь себя в этот унизительный спектакль, который Билли разыграла, чтобы заставить Аврору ревновать. Нам было уже не пятнадцать, и детские выходки выглядели по меньшей мере глупо.
Я потер глаза и вернулся к работе, с нарастающим отчаянием глядя в монитор: в левом верхнем углу чистой страницы мигал курсор. Придя в кафе, я включил привезенный Кароль старый «Мак» в нелепой надежде, что ноутбук, с которым связано так много приятных воспоминаний, поможет мне сдвинуться с мертвой точки. Когда-то я набирал на этой клавиатуре сотни страниц, но компьютер не волшебная палочка.
У меня не получалось сконцентрироваться. Я потерял веру в себя, а вместе с ней и вдохновение.
Из-за грозы атмосфера была тяжелой и гнетущей. Я неподвижно сидел перед ноутбуком. Меня подташнивало, голова кружилась, а мысли витали далеко-далеко. Казалось, проще подняться на Эверест, чем написать хотя бы пол главы.
Я допил кофе и встал, чтобы заказать еще один. Помещение было стилизовано под английский бар. Деревянные панели на стенах и кожаные диваны создавали ощущение тепла и покоя.
Подойдя к стойке, я пробежался глазами по внушительной коллекции бутылок, выстроившейся на полках из красного дерева. Здесь стоило не кофе пить, а смаковать виски или коньяк, время от времени вдыхая ароматный дым гаванской сигары под звуки заезженной пластинки с голосом Дина Мартина.
В этот момент кто-то сел за пианино, и до моего слуха донеслись первые ноты песни «As Time Goes By».[57] Я обернулся, ожидая увидеть Сэма, черного пианиста из фильма «Касабланка».
На кожаном табурете сидела Аврора в длинном кашемировом свитере и черных ажурных колготках. Гранатовые туфли на шпильке зрительно удлиняли ее точеные ноги. Не прекращая играть, она подняла голову и посмотрела на меня. Ее ногти были накрашены фиолетовым лаком, указательный палец левой руки украшала камея, на шее висел хорошо знакомый мне крестик из черного камня, который она часто надевала на концерты.
Ее руки, в отличие от моих, легко бегали по клавишам. От «Касабланки» она спокойно перешла к «La Complainte de la butte»,[58] а затем к «My Funny Valentine».[59]
В баре было почти пусто, но сидевшие за столиками немногочисленные посетители не могли оторвать глаз от Авроры. Их завораживала эта женщина, загадочная, как Марлен Дитрих, соблазнительная, как Анна Нетребко, и чувственная, как Мелоди Гардо.
Я тоже стал жертвой ее обаяния. Чувства никуда не исчезли: новая встреча принесла с собой новые мучения. Уходя, Аврора забрала все светлое, что было у меня: надежду, веру в людей и в будущее. Жизнь потеряла смысл, лишилась радости и красок. Но главное, прекрасная пианистка убила мое сердце, лишив его способности любить. Душа моя напоминала выжженную землю, где нет ни растений, ни птиц и где царит вечный холод. Меня покинули все желания, кроме одного: ежедневно глотать тонны таблеток, чтобы избавиться от кошмарных воспоминаний.
* * *
Некоторые подхватывают смертельный вирус, а я влюбился в Аврору. Мы познакомились в аэропорту Лос-Анджелеса, стоя в очереди на посадку на самолет компании «Юнайтед Эйрлайнс», направляющийся в Сеул. Я ехал на презентацию своей книги, она — играть Прокофьева. Я полюбил ее с первой минуты за все и ни за что: за меланхоличную улыбку, кристально-прозрачный взгляд, особую манеру убирать волосы за уши, поворачивая голову, как в замедленной съемке. Потом я полюбил все модуляции ее голоса, живой ум, чувство юмора, странное отношение к собственной внешности. Еще позже я полюбил ее за недостатки, о которых никто не знал, за депрессии и душевные раны, от которых не спасала даже самая прочная кольчуга. Несколько месяцев мы купались в счастье, мы вознеслись туда, где понятие времени не существует, а голова идет кругом от переизбытка кислорода.
Я, конечно, подозревал, что придет час расплаты. Раньше я преподавал литературу и не забыл предостережения любимых авторов. У меня не выходила из головы идея Стендаля о кристаллизации любви,[60] я хорошо помнил, как Анна Каренина бросилась под поезд, отдав возлюбленному все, а Ариана и Солаль, любовники из романа «Прекрасная дама»,[61] опускались все ниже и закончили жизнь в мрачном гостиничном номере, отравившись эфиром. Но страсть сродни наркотику — стоит начать, и, прекрасно зная о необратимых последствиях, человек методично и неотвратимо разрушает себя.
Я убедил себя, что могу быть самим собой только рядом с ней, поверил в бесконечность нашей любви, надеялся, что нам удастся то, что не сумели другие. На самом деле, находясь рядом с Авророй, я отчетливее, чем обычно, замечал черты своего характера, с которыми давно и безуспешно боролся: собственнический инстинкт; чрезмерное преклонение перед красотой; глупая убежденность в том, что человек с ангельским лицом обладает прекрасной душой; нарциссическая гордость оттого, что рядом со мной находится ослепительно-красивая женщина, — знак того, что я превзошел остальных самцов своего вида.
