— Что ты, Дик, конечно же нет, но знала... И не вижу большой разницы. Я конченый человек, Дик. Я думала, если ты меня полюбишь, я смогу выскочить из этой ямы, но переоценила свои силы: мне уже никто не может помочь. Я чересчур презираю себя, чтобы жить. А если я что-нибудь вобью себе в голову, то это навсегда. Не думай. Дик, что это из-за тебя я не хочу жить. Даже если бы ты обещал мне свою любовь, я бы не смогла ее принять... Одна счастливая ночь — этого достаточно, мне больше ничего не нужно. Я бы не выдержала счастливого года. Представляешь, триста шестьдесят пять дней и все счастливые... От одной мысли можно сойти с ума...
— Когда тебя нашла эта свинья, Тернер? И как?
— Как,— усмехнулась Мери.— Плесни еще, Дик,— Мери явно хотела напиться и забыться хотя бы на время. Она выпила волки и откусила хлеба с кетовой икрой.— Самым обыкновенным образом. Это случилось два года назад: я крепко влипла в одну историю. Я танцевала в Дортинге в одном кабаре, да-да, не смотри на меня так. Это я сейчас набрала лишних пять килограммов, а тогда я действительно смотрелась как Мерилин Монро в годы своего триумфа. Я выходила с большим веером и танцевала аргентинское танго. У биржевых дельцов, когда они смотрели на мои взлетающие юбки, отвисали золотые челюсти. Отбою от поклонников не было. Случалось, что кому-нибудь я оказывала предпочтение, жить-то надо было, не на мои же гроши. Хотя, это не объяснение — всякий слабый или порочный человек всегда найдет причину, чтобы оправдать свою слабость и порок. Вот и я тоже, пытаюсь объяснить свои поступки нелегким материальным положением.
— Эта теория мне известна, сам неоднократно прикрывался ею перед самим собой. Защитная реакция на собственные поступки, от которых порой мутит.
— Да, и противно смотреть на себя в зеркало. А когда винишь в собственных грехах всех, кроме себя, выходит, что ты чуть ли не жертва. Тернер давно положил на меня глаз, но никаких предложений не делал. Я чувствовала, что он как бы пасет меня, чего-то ждет. И дождался: меня снял один мексиканец. Я повела его к себе наверх. Мы пили вино, лежали в кровати,— мне сейчас об этом даже вспоминать противно, а тогда вроде в порядке вещей было. Потом он стал одеваться и вдруг обнаружил пропажу портмоне. Он принялся лихорадочно рыться по всем карманам пиджака и брюк, выложил на столик револьвер, расческу, носовой платок, еще какую-то дрянь, но портмоне не было. Я помертвела: если он донесет на меня, я схлопочу, как минимум, пять лет.
— А ты действительно заграбастала этот портмоне?
— Я в глаза его не видела и до сих пор не имею понятия, куда он делся. А тот все ищет, ругается про себя, потом как закричит: «Это ты, потаскуха, увела мой портмоне? Сейчас я тебя сдам полиции!» Я ему: «Сеньор, умоляю, только не в полицию, я верну вам деньги. Сколько там было?» А он: «Десять тысяч!» У меня ноги отнялись. Это уже не пять, а все десять лет! И тут я увидела револьвер, будто специально положенный передо мной. Я схватила его и недолго думая пальнула этому мексиканцу в живот. Он схватился руками за рану, пальцы у него сразу стали багровыми от крови, он закатил глаза, вздохнул с присвистом и упал на ковер. Я заметалась по комнате, но тут открылась дверь и вошел Тернер. Он оказался решительным человеком, успокоил меня, велел немедленно ехать домой, а сам занялся трупом. Куда он его дел, мне неизвестно. После полуночи он пришел ко мне домой и мы проговорили до утра. Он меня уверил, что если я не наделаю глупостей, то никто не докопается до этой истории. Меня била дрожь и я только покорно кивала головой. Через две недели он снова появился в Дортинге и сказал, что нашел мне работу в другом городе. Так я очутилась здесь.
— Ягоды клюквы,— спокойно сказал я.
— Какие еще ягоды клюквы?— оторопела Мери.
— Обыкновенные, мне известен этот способ имитации убийства: под рубахой у того мексиканца были ягоды клюквы.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что ты никого не убивала, револьвер был заряжен холостыми патронами.
— Ты хочешь сказать, что он разыграл меня? Для чего?
— Чтобы навечно привязать к себе, сделать послушным орудием в своих руках. Что ему успешно удалось. Разве не ясно?
— Значит, он провел меня, как дурочку?— лицо Мери неожиданно покрылось серым налетом.
— Так оно и было бы, если бы ты не провела его, записав на кассету последний разговор. Так что победа за тобой.— Мери на мои слова улыбнулась.
— Ты это сказал для утешения?
— Я так действительно считаю.
— Спасибо.
— Мери, Тернер официально оформил дом на твое имя?
— Нет, он оформлен на него, а со мной заключен договор, по которому Тернер мне, в качестве экономки, обязан выплачивать тысячу долларов в месяц. Поначалу мне это казалось избавлением, пока я не поняла, что влезла в грязь еще большую, нежели на прежней работе. Мне не отмыться, Дик. Чего я только не насмотрелась за эти два года: здесь шантажировали, совращали несовершеннолетних, заключали фиктивные сделки, шельмовали, запугивали, угрожали и убивали. Когда я увидела тебя, я сказала себе: «Мери, ты не дашь ему погибнуть и быть разделанным в подвале, как забитому теленку, ты спасешь его, Мери... Так оно и вышло...»— голова Мери склонилась набок и последние слова она произнесла почти неслышно.
— Мери, проснись, ты не должна сдаваться, мы выиграем сражение, вот увидишь!
— Ты выиграешь,— с удовлетворением произнесла Мери,— и отомстишь за меня, а мне уже ничего не нужно. Я исчезну, как только ты одолеешь убийцу. Я уеду к матери, там меня никто не найдет. И когда я исчезну, ты сможешь воспользоваться той записью и поставишь Тернера на колени. Обещай, Дик, что он обязательно станет перед тобой на колени. Только не наделай глупостей. Дик, я не перенесу, если с тобой что-нибудь случится. Не делай мне еще тяжелее, чем сейчас...
6
Утром в воскресенье я позвонил Элизе. Она тут же сняла трубку.
— Элиза, прости меня, я очень виноват перед тобой и вел себя скверным образом тогда, в лесу. Не сердись, хорошо?— Элиза молчала и я ощутил беспокойство. Если Тернер заподозрит игру, нам обоим не сдобровать.
— Дик, это ты?— голос Элизы звучал страстно и напряженно, как и следовало по нашему сценарию. Впрочем, Элизе и не пришлось играть, все это у нее вышло естественно и непринужденно.
— Да, дорогая, я. Ты простила меня?
— Да, Дик, сразу же после нашей разлуки. Почему ты так долго не звонил?
— Я не знал, как ты отнесешься к моему звонку.
— Почему ты такой глупый, Дик, я все эти дни только и делала, что ждала твоего звонка и почти не отходила от телефона. Ты не забыл меня?
— Элиза, не было минуты, чтобы я не думал о тебе. Я порывался уехать отсюда, но не смог.
— Хорошо, что не уехал, я бы сошла с ума. Я хочу тебя видеть, а ты?
— Безумно.
— Где мы увидимся? Я больше не хочу в лесу...
— И я не хочу. Ты приедешь ко мне.
— К тебе?!
— Конечно, почему ты удивилась?
— Не знаю, ты всегда назначал встречи в лесу, вот я и подумала, что...
— Что кроме той поляны у меня ничего нет и что я ночую в парке на скамейке, получая пособие по безработице, да?
— Почти. И где ты живешь?
— Проспект Линкольна, семнадцать.
— О, так это совсем недалеко от меня. А кто в доме будет кроме нас? Жена и трое несовершеннолетних малюток?— было очевидно, что Элиза вошла в роль и она нравится ей самой.
— Ты ошиблась,— четверо. И все красавицы!
— По-другому и быть не могло. Что им захватить, виски, бренди, водку, шампанское, коньяк?
— Ничего не надо, у них все есть. Приходи ровно в шесть часов.
— Почему такая точность?
— Потому что раньше я буду занят, а потом сойду с ума от нетерпения! Надеюсь, что ты сможешь остаться на всю ночь?
— А что я скажу мужу?
— Этому старому ослу?— я почувствовал в груди сладкую истому мести, я ведь знал, что весь разговор прослушан или прослушивается Тернером.
