— Мне показалось, что вам это нужно для каких-то определенных тайных целей. Может, шантажировать женщину. В таких случаях мы обязательно делаем копию для себя, чтобы потом шантажировать обоих.
— А откуда вы узнаете, кто к вам приходил?
— У нас хорошо поставлена разведка.
— А это кто?— я показал на второго парня, все еще лежавшего на полу; жизнь с трудом входила в это нелепо лежащее тело.
— Это Крис, мы с ним работаем на пару.
— И что вы с этого имеете?
— Бывает хороший улов.
— Конкретнее!
— А вы не из полиции?
— Вопросы задаю я!— я посмотрел в упор на Фрэнки и у него сразу пропала охота спорить со мной или спрашивать.
— Приходит как-то джентельмен и все время оглядывается, будто за ним кто-то следит, и просит сделать копию с магнитофонной кассеты. Я сделал копию для него и для себя, а Крис проводил его до самого дома. Мы потом прослушали кассету и оказалось, что этот джентельмен записал разговор жены шефа, указывающий, что этот тип и та женщина находятся в любовной связи. Мы явились к нему и попросили за кассету пять тысяч. Он поплакался, но выложил.
— Молодцы, ребята. А что бы вы сделали с моей кассетой?
— Если бы на ней в разговоре упоминались какие-нибудь имена; фамилии, мы бы узнали, кто эти люди, что за этим стоит и сколько с них можно выжать за этот материал. А Крис сегодня бы узнал, где вы живете.
— Не ломай голову, я сам тебе скажу, сколько за него можно выжать. Хочешь?
— Любопытно,— он стоял передо мной и жалко улыбался, но на меня эта улыбка не действовала, терзала одна мысль: вот этот ушастый головастик мог бы запросто выйти на Тернера, погубив этим Элизу, Мери и меня. Доведя свое состояние до злости, я ребром ладони уложил Фрэнки рядом с Крисом и опять вышел черным ходом во двор. Пусть полежат,— подумал я,— жаль, что не разломал им всю аппаратуру. Впрочем, это уже мальчишество, можно подумать, что назавтра они не заведут новую. На все ушло минут десять. Я как ни в чем ни бывало вышел из магазина по продаже современных шедевров и снова отправился в путь по городу. Некоторые вопросы я для себя решил, теперь следовало продумать, как я разберусь с человеком Тернера, а вернее моим убийцей, и куда отправить Мери для ее безопасности: не брать же вместе с Элизой в Париж!
Отправив одну кассету в Чикаго, и приехав домой, так я стал называть особняк Тернера, я сразу же прошел в библиотеку: следовало запрятать между книгами обе копии с кассеты. Одна мне была не нужна, но я не знал, как ее уничтожить. Была бы печка, как в нашем доме у тетки, я бы сжег ее. Что ж, если Мери будет в безопасности, не откажу себе в удовольствии подарить Тернеру обе копии. Вторую бесплатно...
Едва я успел сделать эту работу, как явилась Мери.
— Мери, что случилось? Отчего у тебя такой расстроенный вид?
— Дик, я боюсь, у меня абсолютное чувство опасности и я ее ощущаю каждой клеткой своего тела.
— Мери, поверь мне, все обойдется.
— Что обойдется?
— Никто не посмеет тронуть ни тебя, ни меня.
— И миссис Тернер?
— И ее тоже.
— Вы уедете?
— Наверное.
— Куда?
— По всей вероятности, в Париж.
— Почему ты не ответил мне сразу, у тебя появились от меня секреты?
— Не будь мнительной, мы действительно поедем в Париж. Ты же слышала, что мне принесут чек на парижское отделение банка.
— Так лучше, а то темнишь: по всей вероятности..
— Я так сказал, чтобы не делать тебе больно.
— Смотри, какая забота. Дик, не переживай за меня, я уеду к матери. Здесь я не останусь, это равносильно смерти.
— Когда ты уедешь?
— Сразу же после вас.
— Я советую тебе исчезнуть пораньше.
— А что скажет мистер Тернер? Куда девалась миссис Голсуорси?
— Да, я как-то не подумал.
— Дик, ты придумал, как остаться живым в этой ситуации?
— Почти.
— Думай скорее, до воскресенья не так много осталось. А если ты пугнешь Тернера той записью, что я тебе отдала?
— Если бы ты сейчас оказалась на другом конце земли, я бы так и сделал, но первое и единственное подозрение падет на тебя. И тогда за твою жизнь никто не даст и ломаной монеты.
— Ну и пусть.
— Ты не хочешь жить?
— Зачем?
— Это не ответ, Мери. До сих пор ты прекрасно жила, не так ли?
— Лучше бы я не жила. Ты не представляешь, Дик, сколько я насмотрелась и наслушалась, сколько грязи было в этом доме и подлости.
Мери отрешенно смотрела в окно, губы непроизвольно шевелились, будто она продолжала говорить со мной шопотом. Я взял ее за руку и усадил в кресло.
— Мери, не вспоминай, это не принесет теёе радости и облег-' чения. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— О другом?— Мери усмехнулась,— знаешь, Дик, в жизни всегда наступает момент, когда следует остановиться и подумать: как ты жил и для чего, и следует ли вообще дальше жить?
Я открыл дверцу старинного буфета, Мери сейчас бы не помешали пару рюмок чего-нибудь крепкого. На второй полочке стояло несколько бутылок с коньяком и надменно застыла большая бутылка со смирновской водкой. Я достал бутылку и две рюмки.
— Мери, я спущусь вниз и сотворю пару бутербродов. Не возражаешь?
— Это ты хорошо придумал, Дик,— слабо проговорила Мери,— всю жизнь я кому-то прислуживала. Оказывается, ужасно приятно, когда кто-то ухаживает за тобой. Мне сегодня необходимо выговориться, иначе я умру от страха и тоски.
Я быстро спустился на кухню, отыскал два холодильника и украсил поднос несколькими тарелками с холодными закусками, не забыв пару бутылок содовой воды. Только тогда я обратил внимание на устройство, явно предназначенное для подъема подносов наверх. Нажав красную кнопку, я отправил поднос к Мери, а сам в три прыжка одолел лестницу. Мы поспели одновременно. Я разложил водку и закуску на маленьком столике и подкатил его к Мери.
— Очнитесь, сударыня, кушать подано! Мери улыбнулась.
— Из тебя, Дик, вышел бы прекрасный официант,— она продолжала улыбаться не раскрывая век. Я придвинул второе кресло поближе и разлил водку в рюмки. Мери очнулась от своего забытья и взяла рюмку.
— За что мы сегодня выпьем, Дик?
— За успех.
— Отлично, за это не грех выпить. Я очень боялась, что ты выпьешь за любовь.
— Это будет вторым тостом.
— Не надо, Дик, я не стану пить за чужую любовь.
— Мери, не стоит заживо хоронить себя...
Мери залпом выпила водку, запила содовой и тут же перебила меня:
— Ты еще скажи, Дик, что я встречу достойного человека и у меня с ним все будет хорошо. Ты это хотел сказать в утешение?
— Нет, но продолжать не стану.
— Правильно сделаешь. Давай выпьем еще по одной.
— Давай.— Я снова налил в рюмки водку.
— А теперь слушай внимательно, Дик. Не думай, что мысли о смерти пришли ко мне только сегодня или вчера. Я давно думала об этом, а когда встретила тебя, мне вдруг показалось на мгновение, что в моей жизни появился смысл. Мне так захотелось спасти тебя, я ведь знала, для чего поселяют людей в этом доме.
— Как?!— не удержался я,— так этот особняк служит для убийств?
— Не только, но убивают тоже. У меня глаз наметанный: я сразу предположила, что тебя собираются убить. Не знала точно, но была уверена.
— И многих убили в этом доме?
— При мне двоих.
— И ты принимала участие в убийстве?
— Что ты, Дик, конечно же нет, но знала... И не вижу большой разницы. Я конченый человек, Дик. Я думала, если ты меня полюбишь, я смогу выскочить из этой ямы, но переоценила свои силы: мне уже никто не может помочь. Я чересчур презираю себя, чтобы жить. А если я что-нибудь вобью себе в голову, то это навсегда. Не думай. Дик, что это из-за тебя я не хочу жить. Даже если бы ты обещал мне свою любовь, я бы не смогла ее принять... Одна счастливая ночь — этого достаточно, мне больше ничего не нужно. Я бы не выдержала счастливого года. Представляешь, триста шестьдесят пять дней и все счастливые... От одной мысли можно сойти с ума...
