лесной хан. И святые костры горят по бокам… Хорошо, что ты не замерзла. И ноги не отморозила. Унты у тебя будут, не горюй. Еще в русских сапожках походишь, поважничаешь… Я рано утром слетаю на своем коне в ближний улус, привезу тебе дыгыл и унты. У богачей отберу. Не станут давать, я их… - Он вытащил из-за пазухи наган и сразу же сунул обратно.
- Это что, ружье? - испуганно спросила Жаргалма. - Не надо ружьем угрожать. Так дадут, если есть…
- Богатые не дадут. А у бедняков нет.
- Зачем вы с ружьем ходите?
- Время беспокойное, врагов много. Я и коров с ним пасу, и землю пашу. Я пасти коров не очень люблю, а землю круглый год пахал бы. Хорошо! Пашешь, а позади тебя будто течет черная земля. Когда конь сытый, сильный, плуг острый, земля хорошая, пахать - настоящий праздник, хоть веселые песни пой. А когда пашешь, петь трудно. В рот красная пыль набивается, на коня пауты и мухи нападают… Я одной бедной старухе задаром два дня пахал, она не верила, что я ничего с нее не возьму. При царстве социализма все будем помогать друг другу. Пахать я очень люблю, а еще больше люблю жать хлеб. Не особенно хорошо умею, а люблю. А другие здорово с серпом управляются…
Жаргалма слушала молча, медленно ходила вокруг костров, бросала в огонь красноватые сосновые шишки.
- Снимай-ка унты да садись на свой пень, - беспечно предложил Гэрэлтэ. - Мои ноги не привыкли лодырничать, им надо по всей земле бегать, а не сидеть без дела.
Жаргалма отдала унты, забралась на пень, задумалась. Гэрэлтэ побегал вокруг костра, разогрелся, подошел к Жаргалме.
- Доскакал ли до дома Саврасый? - грустно проговорила девушка. - Не потерял ли свою поклажу?…
- Выдумала о чем беспокоиться! - воскликнул Гэрэлтэ. - Самую большую потерю Саврасого я нашел. - Гэрэлтэ вдруг обнял Жаргалму, притянул к себе. - На этом пне нашел его потерю.
Жаргалма не отстранилась, не сказала «не надо», сидела молча.
- Ты почему так крепко держала свой кнут? - спросил Гэрэлтэ. - Я едва разжал твою руку, едва отобрал. Меня за шею схватила, я даже испугался. Хорошо, что не убежал.
А Жаргалма не слышит, о чем говорит ее спаситель, она полна своими мыслями.
- Ну и молчи, - милостиво разрешил Гэрэлтэ. - Никто не может заставить тебя говорить, не старое время.
- Вы сказали, что на свете нет бога, - неуверенно проговорила Жаргалма. - Как это? Что же тогда есть?
- Есть на свете хлеб - ешь, если голодна. Есть овчинный тулуп - одевайся, если замерзла. Есть на свете костры, которые светят и греют. Есть тридцать шесть светлых букв - ключ к мудрым книгам. Есть у нас с тобою, у всего трудового народа, родная Советская власть, есть свобода, завоеванная кровью многих хороших людей. Есть светлое солнце на радость нам, есть чистый воздух, которым мы дышим. Вот что есть на свете, Жаргалма!
Абида проснулся рано, вышел из юрты и увидел Саврасого, седого от инея. К седлу привязана сума с подарками, которые Жаргалма увозила из дома к Норбо, а вот дыгыл, в нем унты. Это было, как удар грома… Где дочь, где ее искать? Отец оседлал другого коня, но куда ехать? Мать обезумела от неожиданной беды. Отец решил скакать к Норбо, но тут к юрте на низкорослом коне подъехал какой-то незнакомый парень, сзади него закутанная в лохматую доху сидела Жаргалма. Она не стала отвечать на расспросы, легла в постель. Мать дала ей чашку горячего чая. У Жаргалмы не было сил говорить, не было сил плакать.
От незнакомого густобрового парня в лохматой шапке из барашка отец и мать узнали все, что случилось с их дочерью. Они угощали его всем самым лучшим, что нашлось в их юрте, называли парня спасителем дочери.
- Где вы живете? - интересовался Абида.
- За русской деревней Михайловкой, в улусе Татуур. Мой отец всю жизнь охотничал. Скота мало было, одну корову доили. Теперь у нас свой дом возле сомонного Совета.
- Какой добрый бог позвал вас вернуться? Задержись чуть-чуть, не застали бы живой нашу глупую дочь. Не суждено, видимо, тяжелому горю зайти в нашу юрту. Что же мы подарим за ваше доброе дело?
- Я же не вещь потерянную нашел. Теперь не старое время, не возьму подарков.
Жаргалма лежит и слушает, думает, что, если бы Норбо спас девушку, непременно взял бы у ее родителей двух коней, увел бы лучшую корову. И еще посматривал бы, нельзя ли что прихватить.
- Конь нашего гостя Гэрэлтэ, однако, съел овес, - забеспокоилась Мэдэгма. - Надо еще добавить.
- Пойду, овса приготовлю вам в дорогу, - сказал Абида, взял шапку и вышел.
За ним вышла и Мэдэгма. Гэрэлтэ остался с Жаргалмой.
- Ты себя береги, - по-братски заботливо сказал Гэрэлтэ. - Если руки, ноги сильно болеть станут, езжай в аймак, к доктору. В Верхнеудинск можно поехать, в Иркутск, там доктора еще лучше. А поправишься - приезжай в сомонный Совет. Мало ли какие дела у тебя появятся. Там увидимся. А то можешь письмо мне написать.
- Я же буквы не знаю.
- Люди не родятся грамотными. Ходи по вечерам в школу. Есть же у вас в улусе. Скоро научишься. - Гэрэлтэ взял с окна ее веретено. Огрызком чернильного карандаша написал на веретене: «Улус Татуур, сомонный Совет, Халзанов Гэрэлтэ». - Я здесь написал, где живу, куда мне письма писать. Если кто обидит, напиши. Или приезжай, лучше приезжай, конечно. Если и не обидят, все равно приезжай.
Он надел шапку, взял свои рукавицы.
- Ты лежи, поправляйся. Если что, я рядом. Даже отец-мать не могут тебя принуждать. Никому не дам тебя мизинцем тронуть. Нас с тобой Советская власть защитит. Надо будет, я за тебя до самого Ленина-багши дойду. Целый год пешком пойду, а доберусь. Ну ладно. Быстрее выздоравливай, да ни о чем не тревожься, не думай.
- Хорошо до дома доезжайте, - растроганно проговорила Жаргалма. Она хотела много сказать, большое спасибо хотела сказать, но все слова вдруг куда-то подевались. Пока она их вспоминала, Гэрэлтэ вышел из юрты.
Во дворе стоял конь. К седлу был привязан туго набитый мешок, видимо, еда ему на дорогу. Гэрэлтэ попрощался с родителями Жаргалмы, шагом поехал к большой дороге.
Говорят, время течет.
