Это не правильно. Не верно будет, что время идет или бежит. Нет, время взбирается на гору и спускается с горы. Конь всегда с трудом тащит седока на высокую гору. На вершине оба они облегченно вздохнут и начнут спуск. Под гору дорога веселее, конь бежит прытко. Так и время: до половины зимы дни темные, короткие, время словно с трудом взбирается на высокую гору, сбивает об острые камни подковы своего коня. Вот, наконец, и вершина, вниз идет крутой уклон. Как быстро бежит конь! Снега все меньше, солнце сияет все ярче, дни становятся веселее, светлее, длиннее - вот что значит «время спускается с горы».
Жаргалма сидела у окошка, пряла шерсть. Из окна ей хорошо видно озеро Жаахан Нур, по-русски это означает Маленькое озеро, в нем только весной и осенью бывает вода, летом оно пересыхает. Жаргалма напрягает глаза и видит на черной воде у берега турпана с красными перьями. А где же его подружка? Ведь турпаны всегда держатся парами. Нет поблизости подружки, может, какая беда с ней случилась? Такая светлая пора, турпаны должны быть вместе, а он один, бедняга, плавает по черной холодной воде.
По берегу спокойно бредет стадо. Детишки, прячась за коровами, совсем близко подходят к одинокой птице. Осторожный турпан все же замечает их, взлетает, делает широкий круг над белыми глыбами нерастаявшего льда. Ребята с огорчением опускают самодельные луки.
К Жаргалме зашла Самба-абгай.
- Сегодня не пошла коров пасти, дома сидишь? - спросила она. - А мать где?
- В дацан уехала, там молебствие. Масла повезла на светильники. Однако, поздно вернется.
- У меня материал есть на халат, хочу при новой власти в обновке походить. А скроить не могу, не решаюсь. Овчину давно вдоль и поперек изрезала бы, а материал боюсь - испорчу еще. Хотела твою мать попросить.
- Давайте, Самба-абгай, я вам скрою. Правда. Немного погодя приду и скрою.
Самба-абгай взяла лежавший возле божницы маленький молитвенный барабан хурдэ, поставила на ладонь. Хурдэ славненький, похож на туесок, из верхней крышки торчит железная ось. Внутри барабанчика туго намотана бумажная лента со святыми молитвами. Один раз крутнешь ось двумя пальцами - она долго вертится, сотни раз, а может, и тысячи. Сколько раз она повернется в барабанчике, столько раз молитвы вознесутся на небо, к добрым и мудрым богам. Так говорят улусникам ламы…
Молитвенный барабан крутится и крутится. Выходит, что Самба-абгай многие тысячи раз прочитала богам свои молитвы. Рядом с ней сидит Жаргалма, вертит свое веретено. От шерстяных ниток оно становится все толще, вроде даже немного похоже на хурдэ, который крутит соседка Самба. На веретене нет бумажной ленты со святыми молитвами, на нем написано, где живет Гэрэлтэ.
Жаргалма уже ходит в школу для взрослых, давно знает все буквы, может сама написать некоторые нужные слова, но еще не решается написать письмо Гэрэлтэ. Несколько раз садилась писать, у нее хорошая бумага припасена, но не хватало смелости. Чего-то стыдно… Да и о чем писать? «Поправилась, живу по-старому» - и все. Не для того учатся грамоте, чтобы такие пустяки писать друг другу.
Сердце Жаргалмы теперь напоминает юрту, в которой живет не одинокий человек, а двое мужчин, не похожих друг на друга. Странная она, Жаргалма: прожила с Норбо только три месяца, он давно позабыл ее, а она все думает о нем, все страдает… Не заступился за нее, не оградил от злых слов, на бумажке величиной с ладонь пяти слов не черкнул, а ведь грамотный. Если бы на коленях сидел его щекастый сын, а теперь… Почему же в сердце все время тяжелая дума о нем? Что он сейчас делает, узнать бы… Вспоминает ли иногда Жаргалму или совсем забыл? А Ханда-мать помнит, наверно. Может, даже упрекает сына, что не едет за женой…
Веретено жужжит, наматывает на себя длинную, бесконечную нить. Толстеет, будто накапливает жир. Слова, написанные Гэрэлтэ, то быстро мелькают, то сливаются в сплошное сиреневое колесо… «Норбо приехал бы, но его опутала какая-то женщина. Почему он не женится на ней? Только боги знают. А может, он уже женился?… Боги никому не говорят то, что знают…»
Вдруг мысли Жаргалмы летят к тому, кто спас ее зимой, к Гэрэлтэ Халзанову. «Он совсем не похож на Норбо. И думы у него другие, его с Норбо на одного коня не посадишь, им из одного котла не хлебать». Ей вспоминается лицо Гэрэлтэ, густые брови, лохматая шапка из белого барашка. Мужчины часто говорят женщинам всякие нехорошие слова, а этот в лесу, у костров, про новую власть, про буквы рассказывал. Один раз, правда, обнял, но это ничего…
Гэрэлтэ тоже не дает Жаргалме знать о себе. Мог бы передать с кем-нибудь, как живет, что делает… Если женился, тоже мог бы сообщить. Не родственники, но ведь хорошие знакомые… «Мог и приехать, - думает Жаргалма. - Для него наша дверь всегда широко открыта. Лучшие войлоки ему постелем, самую вкусную еду приготовим. Отец и мать рады будут…»
- Ты что такая задумчивая? - спросила Самба-абгай. - Расскажи что-нибудь.
- Что рассказывать? Всякое лезет в голову…
Жаргалма вспоминает про себя, как впервые увидела Норбо. Он приехал в суетливые предсвадебные дни, полные для нее стыда и страха. Она схватила ведро и убежала на речку, будто за водою. Норбо отвязал своего коня и тоже отправился к речке Байсата-Гол. Жаргалма притаилась в камышах, чуть дыша, и тут впервые увидела Норбо, даже не самого Норбо, а его отражение в тихой, чуть зеленоватой воде. Будущий муж стоял будто бы вниз головой около своего серого тоже перевернутого коня, который нехотя пил воду. Когда с конских губ падали крупные капли, по воде пробегали круги, лицо Норбо морщилось, расплывалось, качалось в воде. «Боги, - думала тогда Жаргалма, - какой он страшный. Нет ни носа, ни рта, ни глаз». Потом захотелось бросить в воду, где было отражение Норбо, кусок вязкой глины и громко захохотать, обругать его, чтобы подумал, что она плохая, уехал, не стал бы жениться на ней.
Вдруг голова Норбо в воде забеспокоилась, завертелась, и он закричал, как шара шубуун, желтая птица филин:
- Жаргалма!
Жаргалма еще больше притаилась. Норбо рассердился, крикнул:
- Нечего прятаться! Ты попала в мои руки, теперь не убежишь. Иди сюда, поговорить надо.
Подождал, подождал, потом взял ведро, которое она оставила на берегу, зачерпнул воды, поставил на траву и повел к дому своего коня. Чуть не на каждом шагу оглядывался,
