— Неужели на всех, на всех умеете?
— Ну я, конечно, не фрезеровщик, не токарь, — сказал Сомов. — На всякую их тонкую и хитрую работу ума не хватит. А что попроще — отрезать, фаску снять, блеск резцом навести — это пожалуйста. Все станки в принципе одинаковы — инструмент режет металл.
Но Димка станков немного побаивался. Очень уж быстро крутятся, очень уж горячая, синяя от жара вьется из-под резца стружка. Да и дядя Володя иногда предупреждал, чтобы не стоял близко. А почему не стоять? Стружка не летит, вьется змейкой. Даже красиво, хотя и горячая она, острая. Но если не велит — то надо слушаться. Чтоб тот губастый, с шевелюрой опять не сказал, будто нечего ему делать здесь, мал еще, только поранится.
А через три дня мастер сказал, что Димке, как малолетнему, положен среди недели отпуск, и что гулять ему теперь целых четыре дня — до следующего понедельника.
— В футбол играть любишь? — сняв очки, спросил Никита Степанович и, кажется, впервые улыбнулся.
— Конечно, — ответил Димка.
— Вот и поиграй. Потом доложишь, сколько забил голов. До свидания, Шустров. — И мастер пожал Димке руку.
Так Димка оказался в отпуске.
Утром даже заскучал. Никого нет. Алена опять в магазин ушла. Лучше бы вместе с ней пойти, чем одному оставаться. Димка немножко побросал рыбам червяков, но они с обычной жадностью на червяков не бросились. Видно, Сомов, уходя на работу, их покормил. Глядя, как аппетитный, красный мотыль, резко извиваясь во все стороны, благополучно опустился на дно аквариума, Димка подумал: вот сейчас зароется в песок, и никто его не найдет. Нет, не успел. Углядел его большими глазищами черный телескоп, подплыл, и мотыля будто пылесосом в его открытый рот унесло.
Потом Димка на «троне» посидел, пощелкал выключателем березового торшера, послушал Колькины песни. Сходил на клубничную грядку, где нашел четыре ягоды и съел их. Остальные ягоды Алена уже успела собрать и положить в холодильник.
На веранде у тисков потоптался. Осмотрел крокодилову челюсть, которую дядя Володя начал выпиливать. Дело тут хитрое — внутри челюсти специальная ямка должна быть, где воздух станет собираться. Владимир Иванович и сам еще не знает, как лучше эту ямку выдолбить. Беда, если челюсть открываться не будет — вся работа насмарку. И мама засмеет. А самим разве не обидно!
Все же поработал Димка с полчасика, кое-где бугры подправил, пострашнее сделал.
После завтрака Алена пошла к своим цветам, а Димка вспомнил о письмах.
Любчику написал коротенькое — про технику. Ведь и у того главное в письме — о научном корабле. Конечно, если начать описывать все прессы, молоты и станки, которые Димка видел, и десяти страниц не хватило бы. Поэтому описал лишь кузнечный молот: что он делает, какая в нем сила. О себе сообщил: что работает на заводе слесарем. А сегодня — в отпуске. После чего и подписался лихо: «Шустров». Пусть Любчик гадает, как это вышло, что его лучший друг теперь занят таким серьезным делом.
Над письмом Марины сидел дальше. Но тоже таиться не стал. Сама же просила, чтобы писал, что захочет. А ему и хотелось — о заводе. Пришлось написать о том, где живет сейчас, кто его новый отец, и что есть у него теперь сестра, очень хорошая, умная, которая насадила столько цветов, что если их собрать в один букет, то Марине и двумя руками не поднять бы.
Написал о цветах, а тут и сама хозяйка вошла в комнату.
— Что это пишешь, не секрет? — Алена подсела рядышком.
— Письмо, — чуть покраснев, сказал Димка.
— Ах, письмо, — с любопытством протянула Алена. — Извини. Не буду мешать.
Хотя уходить она не спешила, Димка сказал:
— А ты и не мешаешь. Я уже закончил… — И добавил, не поборов соблазна: — Как раз о твоих цветах написал.
— Что же ты написал?
— Что если их собрать, то пуда три будет, не поднимешь.
— Три не будет, — улыбнулась Алена. — А кому письмо?
— Я два написал. Другу своему — вместе за партой сидим — и… одной, из нашего класса. Марине.
— Ты дружишь с ней?
— Вообще… дружу. Хорошая девчонка. Веселая. Косы у нее. У тебя вот одна коса, а у нее две. Красивые, блестят.
Алена переложила толстую косу со спины на грудь, посмотрела, перевязала ленточку двойным бантом.
— И я могла бы две заплести.
— Заплети.
— А я не хочу! — упрямо сказала Алена и выставила вперед крутую ямочку на подбородке.
— А две зато лучше.
— Ах ты, ершик! А я все равно не хочу! Кому что нравится. На вкус, на цвет… Знаешь пословицу?.. Дима, — вдруг сказала она, — ты очень лохматый. Одна девочка спросила меня: «Что за лохмач в вашем доме живет?» Я говорю: «Никакой не лохмач! Очень хороший мальчик, мой брат». А все равно обидно… Давай сходим в парикмахерскую? И почтовый ящик там, письма бросишь.
Димке и в школе говорили, что он лохматый, и бабушка сто раз повторяла, а мама грозила взять за руку и отвести стричься. А он упирался, всего и позволял бабушке чуть впереди подрезать да около ушей.
А сейчас взглянул на себя в зеркало и почему-то согласился:
— Ладно, строчку допишу и конверт заклею…
Через полчаса Димка снова смотрел на себя в зеркало, но уже в другое — большое, почти как дверь. И со страхом наблюдал, как беленькая девушка в халате, решительно водя по его волосам машинкой с тянущимся проводом, укрощает буйные лохмы его, безжалостно кромсает «воронье гнездо».
— Вы так совсем обстрижете, — под простыней, усыпанной волосами, жалобно пропищал Димка.
— Не волнуйся, — засмеялась беленькая. — Я свое дело знаю. Такого красавчика из тебя выкрою — сам себя в зеркале целовать будешь.
И выкроила! Поглядел Димка на пол, там волос — в совке не унесешь. В зеркало посмотрел — ничего парнишка, аккуратный, может, еще больше понравится Марине?
Обратно не улицей пошли, а лугом, вдоль ручья и оврага. Димке так захотелось. Сказал, что ему интересно еще и эту дорогу поглядеть. За ручьем, на ровной луговине, ребята гоняли мяч. Невдалеке и лес виднелся.
— Грибы есть? — спросил Димка, показав на лес.
— Пораньше встать — можно и найти. Я прошлым летом девять белых в один раз собрала.
— А трубочника в этом ручье моют?
— Да, здесь.
— А ты не умеешь мыть?
— Чего там уметь! Грязь в сетку набери да полощи. Только не хочу.
— Почему? — продолжал настойчиво допрашивать Димка.
— Ребята и так принесут.
— Чего это такие добрые?
— Значит, добрые… Просто уважают папу.
— Все уважают?
— А ты почему так интересуешься? — сорвав желтый лютик, спросила Алена.
Димка разбежался и перепрыгнул через канаву.
— Ты рыжего, что ездит на велике, знаешь?
— Пушкаря? — покривилась Алена. — Кто же его не знает! Самый вредный мальчишка на нашей улице!
— А знаешь, что он собирается стекла у вас побить?
— Пусть только попробует, рыжий! Мало его папа за уши драл!
— Значит, это правда! — удивился Димка.
— Конечно. Убил кошку и повесил на наш забор. Да еще разъезжает и смеется во все горло. Я бы не за уши, а по спине его! Палкой!
Бабушка
В тот раз, когда Димка привез бабушке цветы и коржики, он, рассказывая о своей жизни в доме Сомова, вспомнил наконец и о его сердечном привете. И еще добавил, что цветы они с дядей Володей рвали вдвоем, самые лучшие выбирали.
«Спасибо» бабушка сказала, но таким сухим тоном, что Димке стало не по себе.
А через несколько дней он снова собрался на старую квартиру, и Алена опять нарвала хороших цветов. Стебли их не просто ниткой перевязала или укутала газеткой, а поставила в вазу. Эта ваза была не покупная, Алена сама ее сделала. Еще в детском саду научилась делать такие. Брала бутылку, обклеивала бумагой, и рисовала на бумаге кору дерева. Получалась деревянная ваза. А сейчас Алена молочную бутылку обклеила настоящей березовой корой.
— А почему бабушка никак не хочет к нам приехать? — спросила она.
— Обиделась, наверно.
— На тебя и тетю Надю? Или на моего папу?
— Не знаю, — вздохнул Димка. Он и правда не знал на кого. — Я говорил, чтобы пришла, а она… будто не слышит.
— Приехала бы, Дымочка привезла. Ему тут понравится.
— Еще бы! — сказал Димка, оглядев сад. — Он там у нас никуда не выходит. Бабушка не пускает. Даже на балконе сама с ним сидит. Думает, что он вниз прыгнет.
— Так он и по земле никогда не ходил?
— Нет, только по полу.
Чтобы Димке удобно было нести цветы, Алена поставила вазу в сумку. А он туда положил еще ножовку, кусачки и несколько винтов с гвоздями. Вспомнил, что дверная ручка в ванной комнате шатается. Пробовал вытащить гвоздь, но тот не поддавался.
Димка собирался вернуться к обеду, а пришел почти вечером, когда все были дома и начали немного волноваться.
Пришел веселый. Передал от бабушки приветы, сдобное печенье. Оказалось, здорово дома потрудился: починил ручку в ванной, прибил ножки расшатавшейся табуретки, выправил на почтовом ящике погнутую крышку, винты в замке подвернул. Но самое главное — сделал турник (труба так и валялась за сараем). Укоротил ее за двадцать минут, на часах засекал.
