– Я его не оставлю, – нервно проговорил мужчина, хоть я ни о чем его не спрашивал, – я пойду с ним!
Я в ответ лишь медленно покачал головой, прожигая человека тьмой своих жутких глаз, отчего тот едва не впадал в панику.
– Ты не подходишь, – сказал я ему, прекрасно ощущая его неуверенность и испуг. – Взгляни на брата, он спокоен и собран. Он сделал свой выбор осознанно, и он его принял. А ты колеблешься, до последнего надеясь, что все обойдется. Ты просто не готов к такому шагу.
– Да какая в сраку разница! – Человек гневно выкрикнул эти слова, пытаясь придать себе храбрости, но вышло у него это откровенно плохо. – Ты что, великий психолог, чтобы о таком судить?! Тебе нужны были добровольцы?! Так вот они мы! Или ты еще перебирать будешь?!
– Буду, – кивнул я, – ведь я не ставлю цели набрать простого пушечного мяса, лишь бы оно было. Мне не нужна массовка. Я ищу наиболее подходящих для этой миссии людей, и повлиять на мой выбор не сможет никто, даже президент. Поэтому, извини.
Мужчина стоял, сжимая кулаки, то бледнея, то краснея, и бросал растерянные взгляды то на меня, то на младшего брата. Со стороны могло показаться, что он зол и хочет кинуться в драку, но я видел в нем лишь сильное смятение.
– Но… как же так? – Почти жалобно прошептал он. – Мы ведь с малым с самого детства вместе… Как же я его оставлю?
Глаза обоих братьев немного увлажнились, но ни один из них не позволил слезе прорвать запруду век. Только лишь взметнувшаяся черным торнадо тоска, отчетливо видимая мне одному, выдавала ту боль и отчаянье, что испытывала эта парочка при мысли о том, что им никогда уже не суждено будет увидеться.
Младший вдруг повернулся к своему родственнику и заключил того в крепкие объятья. Они долго стояли под тысячей взглядов, а аккомпанементом их прощанию было абсолютное молчание. Многие в зале переживали эту сцену не менее болезненно, как если бы это их брат решил принести себя в жертву ужасному Аиду. И сейчас в помещении закручивалась настоящая воронка из горечи, грусти и скорби, сгущающая царящий здесь полумрак. Собравшиеся максимально полно прониклись напряженностью этого момента, но не знали, как можно выразить парням свою поддержку и участие, а потому гнетущее молчание никак не рассеивалось.
Но вот, наконец, братья разомкнули объятия и встали напротив, крепко держа друг друга за плечи.
– Прощай, малой…
– Не кисни, – попытался улыбнуться младший, – не последнюю жизнь живем…
Затем доброволец опустил руки и отступил, начиная отдаляться от своего родственника. А старший брат, глядя в его спину, резко вскинул руку и судорожным жестом утер все-таки выступившие слезы, но со сцены так и не ушел. Вместо этого он затянул какую-то песню, слова которой показались мне смутно знакомыми, но вспоминал я их только тогда, когда они срывались с его языка.
– Дует ветер ледяной в нашу сторону, – тянул мужчина, до хруста стискивая кулаки, – И кружат над голово-ой птицы-вороны…
– Отчего-о же, отвечай, нам так весело? – Чей-то низкий бас из зала поддержал песню, и теперь звучал вместе с пением мужчины, уже фактически потерявшего своего брата.
– Просто песня ту печаль перевесила…
– Когда мы вместе, когда мы поём… Такое чувство, что мы никогда не умрем!
Хор голосов становился все объемнее и плотнее, как оказалось, многие знали слова этой песни. И с каждой секундой она звучала все мощнее и проникновеннее, пронзая своим смыслом само сердце. Это и стало той поддержкой, которую собравшиеся оказывали своим идущим на смерть товарищам. Они вкладывали в пение свою душу, показывая, насколько они гордятся подвигом соратников, их смелостью и мужеством. В какой-то момент, меня захлестнуло волной этого буйства и я, кажется, тоже присоединился к ним.
– У меня сейчас внутри бочка пороха, только спичку поднеси – будет шороху! А душа моя сама к небу просится! То что сводит нас с ума, то и по сердцу!
На финальных строках гром голосов стал настолько сильным, что по полу сцены пошла вибрация, будто от огромной концертной аппаратуры. Меня словно бы растворило во всеобщем исступлении, и на короткий миг я даже позабыл, кто я, зачем я здесь, и что вообще происходит. Существовала только Песня, и мы все должны были ее допеть!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Это больше, чем я, это больше, чем ты, это теплое солнце и ночью, и днем! Это наша любовь, это наши мечты, и поэтому мы никогда не умрем![1]
Последние слова прозвучали столь неистово и столь яростно, что нам показалось, будто от них содрогнулся весь мир. Столько в них было силы и столько в них было чувств. Пусть мы и были с поющими сотнями разных биологических организмов, но где-то в духовном плане мы на короткий миг соединились в одно целое. Во что-то непостижимое, что-то сверхъестественное, но бесконечно великое. Даже такой как я сумел найти себе место в этом коллективном единении и почувствовать себя частью чего-то большего…
Но песня закончилась, схлынуло вдохновляющее наваждение, оставив после себя только сосущую пустоту, заполнять которую принялись собственные воспоминания. Я снова осознал, кто я есть, и для чего пришел сюда. Вспомнил, что мне предстоит сделать, и с кем столкнуться, и моя эмоциональная броня снова с лязгом сомкнулась, плотно укрывая разум.
Я обернулся, чтобы посмотреть на выстроившихся чуть поодаль добровольцев, и увидел, как яркими сверхновыми сияют их глаза и как на их лицах играют улыбки. Они уже были героями, пусть не для всей страны, не для всего мира, а только лишь для одной тысячи человек.
– Спасибо вам за службу, – промолвил я тихо, чтобы меня могли услышать только они, – я постараюсь, чтобы ваша жертва не оказалась напрасной.
***Вместе с добровольцами мы вышли на улицу в сопровождении отряда молчаливых военных, ни на секунду не снимавших своих ЗК-М, и начали грузиться в два самых обычных с виду фургона без каких-либо опознавательных знаков. И когда большая часть народа распределилась по машинам, меня вдруг окликнул чей-то до боли знакомый голос.
– Серёга… погоди! Сергей!
Я обернулся и замер, наблюдая, как ко мне спешит рослая мужская фигура в полицейской форме, расталкивая немногочисленных прохожих. Прямо сейчас ко мне приближалось мое далекое прошлое, когда я еще не был не только Аидом, но и вообще медиумом…
– Дамир? – Спросил я, словно глаза могли меня обманывать. – Что ты здесь делаешь?
Когда Галиуллин подошел ближе, дорогу ему заступили солдаты, но я растолкал их в стороны и вышел к старому приятелю сам.
– Хотел поговорить, – ответил он мне, и я ощутил ту мрачную тяжесть, что сейчас довлела над его душой. Сразу становилось понятно, что разговор наш будет отнюдь не легким…
– Отойдем немного? – Попросил Дамир, и я заметил, как его рука дернулась, словно он хотел взять меня за плечо, но неуверенно остановилась. Он так и не решился дотронуться до меня.
Согласно кивнув, я сделал пару десятков шагов, удаляясь от военных, чтобы они не могли слышать нашего диалога.
– Как ты меня нашел? – Осведомился я, когда мы отошли на достаточное расстояние.
– Слухами земля полнится, – неопределенно ухмыльнулся он, но тут же посерьезнел. – Сергей, ответь, пожалуйста, только честно. Что с Викой?
Поднятая тема меня сразу же насторожила. Первой была параноидальная мысль, что его подослали, чтобы разузнать о Виктории, найти ее и заиметь на меня полновесный рычаг давления, но прислушавшись к эмоциям полицейского, я понял, что это действительно беспокоит именно его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– С ней все в порядке, она не в России, – осторожно отозвался я, следя за его реакцией. Мои слова не принесли ему облегчения или удовлетворения, как я ожидал, а напротив, еще сильнее разожгли огонь тревоги в его сердце.
– Она жива?! Просто скажи, она жива?!
– Черт подери, Галиуллин, – рыкнул я на полицейского, – какого хрена ты городишь?! Естественно, она жива!
– Просто, ты ведь мог превратить ее в нежить, и с твоей точки зрения, это тоже было бы полным порядком…
