что я уже многое знаю, так что обмануть не пытайтесь.
Рассказ Гилмора, в сущности, интересен лишь деталями. Канва мне уже известна. Гилмор подтверждает, что полковника Заливского с его планом нашли англичане и свели с Лелевелем. Они же дают деньги и контролируют организацию восстания.
— Интересно, — замечаю я. — Но вот чего не возьму в толк: чем ваши повстанцы собираются воевать? Прокламациями пана Кремповецкого? Предположим, оружие и амуницию можно закупить во Франции и Бельгии. Но как вы намерены переправить всё это хозяйство в Царство Польское? С боем прорываться через границу?
— Никто никуда прорываться не будет, — поясняет англичанин. — Границу наши люди пересекут налегке, в разных местах, небольшими группами. Оружие будет ждать их на месте.
— Как так?
Оказывается, в рамках плана предусмотрена система опорных точек — шляхетских поместий. Несколько десятков патриотически настроенных шляхтичей, с которыми через «народных мстителей» уже установлена связь, изъявили желание примкнуть к повстанцам. Задача ясновельможных панов — аккуратно закупить в Польше как можно больше оружия и спрятать его в своих поместьях. В нужный час мятежники получат ружья, патроны, сабли и всё остальное. А сами поместья будут служить такими, что ли, базами, где можно отсидеться, запастись провиантом, залечить раны.
Что ж, разумно. Однако есть обстоятельство, которое меня смущает. Излагая свой план во время встречи в кабинете Лелевеля, полковник Заливский о шляхтичах-соучастниках не сказал ни слова. А на вопрос, где повстанцы возьмут оружие, туманно ответил, что вопрос будет решаться на месте. Лелевель при этом кивнул с видом человека, знающего больше, чем сказано вслух. Что за недомолвки в узком кругу наиболее близких соратников? Не доверяет членам малого совета? Обидно… Впрочем, тогда мне сразу показалось, что полковник чего-то не договаривает.
С оружием теперь ясно. Однако это не всё. Продолжаю задавать Гилмору вопросы и постепенно убеждаюсь, что план Заливского намного глубже и остроумнее, чем это могло показаться на первый взгляд. Нам действительно многое не сказали. Не сказали главное…
Вот по поводу этого «главного» я расспрашиваю Гилмора особенно подробно, пока он не удовлетворяет моё любопытство сполна.
— Браво, мистер Гилмор, — говорю искренне. — Придумано хорошо. Ваша работа?
Англичанин пожимает плечами.
— Моя, конечно, — говорит кисло. — Заливский авантюрист и намерен действовать по принципу Наполеона: надо ввязаться в драку, а там будет видно. Мы так не работаем. Всё должно быть продумано и организовано до мелочей.
— И оплачено до пенса?
— А без этого никакого дела вообще не будет…
Ну, что ж, на сегодня хватит. Я узнал то, что мне нужно, и теперь предстоит решить, что с этими сведениями делать. Остаётся уточнить последнее обстоятельство.
— Кто в комитете Лелевеля координирует всю работу и ведёт главные направления — оружие и так далее? — спрашиваю напоследок, хотя ответ приблизительно ясен. — Сам профессор?
— Второстепенные дела поручены членам малого совета, — уточняет Гилмор. — Да они многого и не знают. А всё основное взял на себя помощник Лелевеля некто Цешковский.
— Что он, на ваш взгляд, собой представляет? — интересуюсь как бы между прочим.
— Человек он незаурядный, — отвечает Гилмор, помедлив. — Очень сильный, энергичный, хорошо соображает. С делом вполне справляется. И в то же время чувствуется в нём что-то тёмное, даже опасное. С таким лучше не враждовать.
— Вот как?
— Он из повстанцев, и полагаю, что, прежде чем попасть в Париж, пролил в Польше немало русской крови.
Переглядываемся с паном Войцехом. Пролил! И не только русскую… В проницательности Гилмору не откажешь.
Поднимаюсь и делаю знак Каминскому. Выйдя из спальни, тот возвращается с мадемуазель Аглаей и Жаком. Женщина бросается любовнику на шею с отчаянным возгласом, словно не видела его год, причём всё это время тот провёл на передовой под вражескими пулями.
— На сегодня всё, мистер Гилмор, — говорю англичанину. — О месте и времени следующей встречи извещу вас отдельно… Да! Не забудьте объяснить мадемуазель Аглае, что в ваших интересах о нашем визите не распространяться.
Вот теперь, кажется, всё и можно удалиться. Но англичанин поднимает руку.
— Мы говорили о деньгах, — напоминает он твёрдо.
— Ах да, — спохватываюсь я и лезу в карман. — Вот ваш бумажник, мистер Гилмор. Визитки, документы, деньги — всё на месте. Здесь пятьсот франков.
Англичанин хмуро вертит в руках бумажник.
— Вы считаете, что расплатиться со мной моими же деньгами — это корректно?
С удивлением смотрю на Гилмора. Это у него такой английский юмор? Или банальная человеческая жажда денег, перед которой дуло пистолета — пустяк?
Надо бы Гилмору вести себя скромнее. Его стараниями Польша рискует умыться кровью. За это англичанина можно и нужно пристрелить, но я оставляю ему жизнь. А он, похоже, мою доброту не ценит. Больше того, пытается торговаться… Жадность! И чем в этом смысле джентльмен лучше нищебродов, лихорадочно собирающих в дорожной грязи разбросанные Каминским и Жаком банкноты?
Впрочем, если я всё это скажу англичанину, тот, пожалуй, обидится. А обижать завербованного агента нельзя. Предатель — существо ранимое.
— Кроме того, мы не оговорили суммы, которые мне будут причитаться за предоставление интересующих сведений, — не унимается Гилмор.
Ну, это уже чересчур! Ему ещё и таксу подавай…
— Ещё успеем оговорить, мистер Гилмор, — говорю добродушно, поправляя маску. Надеюсь, она скрывает презрение, которое сейчас я испытываю к англичанину. — А для первого раза достаточно.
— Но я бы хотел…
— Впрочем, извольте, добавлю.
С этими словами, бросив на постель бесценное и злополучное (кому как) письмо мадемуазель Аглаи, наконец покидаю надоевшую спальню.
На площади Бово, прямо напротив Елисейского дворца, расположился массивный трёхэтажный особняк, знакомый всему Парижу. Его занимало министерство внутренних дел Французского королевства. Солидные серые камни здания исподволь внушали мысль о силе и строгости учреждения-хозяина.
Самое грозное из всех ведомств имело весьма широкие полномочия. Национальная полиция и жандармерия были его подразделениями. Выдачей разнообразных документов занималось именно оно. Руководители региональных департаментов напрямую подчинялись министру. Вопросы государственной безопасности решались тут же, на площади Бово.
Особняк был обнесён кованой изгородью, на которой висел ведомственный почтовый ящик для обращений. Каждый француз имел право опустить в него своё письмо любого содержания, подписанное или не подписанное. И надо сказать, что ящик никогда не пустовал. Чего только не было в обращениях, адресованных, как правило, напрямую министру! Жалобы на нерадивых полицейских, кляузы на хулиганящих соседей, требования найти управу на уголовников, доносы на чиновников-взяточников… Разбирая почту, секретарь министра намётанным глазом с ходу определял подходящее место для письма — мусорную корзину или папку для доклада. Первых было намного больше.
Письмо в узком конверте цвета беж, написанное твёрдым мужским почерком, секретарь, поколебавшись, сразу положил на стол министру.
Тьер, поглощённый чтением
