− Мне надо умыться, − произнесла я, наконец.
Вслух или про себя? Казалось, настоящая я летает под потолком, а с оперативником беседует случайная женщина, отдалённо похожая на меня, постаревшая лет на десять и не слишком сообразительная.
− Умойтесь, дело хорошее, − покладисто согласился оперативник, сидевший за столом напротив меня. − У вас и руки, и лицо, и вся одежда в крови. Мы все равно уже все зафиксировали.
− Можно принять душ?
− Какой душ, гражданочка? − миролюбиво возразил он. − Вы, чтобы душ принять, наверняка запретесь в комнатке. А мне бы этого не хотелось. Мало ли что? Еще ручки на себя наложите. У нас тут, похоже, аффект.
Хорошо, что судмедэксперт оказалась женщиной. Пышная дородная блондинка средних лет, с лицом хлебнувшей забот домохозяйки согласилась меня сопровождать, но недолго. Она забрала одежду со следами крови. Сразу после этого заторопилась. Я наспех умылась и переоделась. Контрастный душ привел меня в чувство. Ко мне вернулась способность соображать, складывать два и два, а также делать выводы.
Следователь прокуратуры по фамилии Свиридов был полноватым, симпатичным шатеном лет тридцати с хорошим простым лицом «своего парня». С первого взгляда стало понятно, что он умеет раскалывать преступников, хотя задает элементарные и нелогичные вопросы, к которым в ходе беседы возвращается снова и снова. Крутит и крутит тебя, как белье на барабане стиральной машины. А сам поглядывает в окошко − все ли из тебя выжато? Не осталось ли тайных темных пятнышек?
Я рассказала ему сразу и все, как на духу.
Кроме мистики про сувениры, разумеется. Только личная жизнь с неприглядными деталями, которые открылись мне лишь сегодня.
На каждый мой ответ Свиридов сочувственно кивал. Однако я видела, как растут его подозрения. Наконец, он решил, что вытянул из меня все, что можно вытянуть из женщины, в доме которой лежат два трупа.
Пока следователь шуршал своими бумагами, я слышала, как около входной двери привлеченная в качестве понятой Влада Андреевна излагает оперативникам собственную версию событий.
− Так и знала, что этим закончится. Поубивают друг друга, − без смущения топила меня Влада Андреевна. − Не семья, а комок проблем. Темная семейка, подозрительная. Он за компьютером, а как ночь, исчезает.
− Так-так, поподробнее, − оживлялся подручный Свиридова. − Каждую ночь уходил?
− Нет, только две последние. Это и подозрительно. А она все по подругам, все по курортам. Все ей на месте не сидится. А чтобы с соседями по-людски поговорить − ее нет. Ведет себя очень подозрительно. Записываете?
− По курортам? Не работает что ли? − оперативник пытался вылепить из слов бабы Влады Андреевны мой преступный облик. − Только отдыхает?
− Нет, почему? И на работу ходит. Только какая же это работа − шубами торговать? Это не работа − это удовольствие.
− А вы в последнее время не замечали…
− Конечно, замечала, − подхватывала Влада Андреевна. − Я все замечаю. Вот, запишите: у них под дверью о позапрошлую ночь отиралась подозрительная собачка.
− Причем здесь собачка? Это их собачка?
− Нет. Это и подозрительно. Пинчер, ухоженный, без намордника, ошейник − золотой…
− Ой, давайте не будем про собачку, − предлагал дезориентированный сотрудник, теряя терпение. − Ближе к делу. Кроме собаки, кого-то заметили?
− Почему не будем про собачку? Вы это бросьте. Я вот считаю…
В сущности, баба Влада Андреевна смотрела в корень. Просто сотрудник из органов не догадывался, как это важно, и начинал нервничать.
− Уберите от меня эту бабулю, а то я сейчас застрелюсь, − застонал похожий на Дукалиса парень, появившись на кухне. − Все у нее в кучу − собаки, ошейники, мужья, любовницы, досье на всех жителей дома. У бабушки − звездный час. Готова сутки висеть в эфире. Даже боюсь задавать ей вопросы. Водопад.
− Ну-ну, это твоя работа, − буркнул следователь Свиридов. − Придумай что-то, отделайся от нее по-тихому. Ты это умеешь. Найди вменяемых свидетелей. И нечего на кухне толкаться. В поля, в поля, пока место преступления не остыло.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Проводив сотрудника строгим взглядом, следователь Свиридов вежливо обратился ко мне:
− Попили водички? Успокоились? Вынужден вас задержать, гражданка Нарышкина, как и положено по закону. До выяснения обстоятельств.
− Вы меня подозреваете? − подавленно спросила я.
Мне казалось, подозревать меня невозможно: на лбу написано, что и мухи не обижу, а резню устраивать и вовсе кишка тонка.
− Еще как подозреваю, − охотно согласился следователь. − Ситуация-то обыкновенная, бытовая. Неверный муж, его любовница, а по совместительству подруга жены. Далее обычно, как по расписанию, праведный гнев обманутой жены. Разводы нынче не дешевы. Все на нервах. Поэтому лучше так, одним махом решить все проблемы, да? Имущество делить не надо. Очень удобно. Соседи утверждают, что ваш муж был обеспеченным человеком. Разве не обидно такое сокровище дарить подруге? Полина, вы взрослая женщина, и прекрасно понимаете, кого в подобных ситуациях подозревают в первую очередь. Практика показывает, что подозрения, как правило, оправдываются. Это в кино мужей убивает колумбийская мафия. А у нас всех убивает быт.
Когда меня паковали, я услышала, как оперативник спросил у следователя:
− Ты действительно веришь, что она способна вырвать сердце у мужа и его любовницы? Не такая у нее конституция. Хлипкая она какая-то для того, чтобы сердца из груди рвать…
Вырвать сердце?
Конечно. Как я сразу не поняла?
У них не было сердец.
Часть 14
Я провела беспокойную ночь в унылой, тесной камере, там пахло дезинфекцией.
У меня не осталось ничего, что поддержало бы мой дух. Забрали даже браслет. Решили, что я могу повеситься на нем. Или зарезаться «ключом жизни». Иронично получилось бы.
Меня замучили анализами и тестами. Три часа гоняли по всем закоулкам моей запутанной жизни, которую я задалась целью представить следователю предельно простой и общественно безопасной. Такая укороченная, безобидная версия жизни − замужество, развод, опять замужество, работа, одна подруга, один муж, два трупа. Даже ребенок поймет, что я не виновата.
− Вы производите впечатление совершенно вменяемого человека, − разочарованно говорил следователь Свиридов, листая досье на меня − неожиданно пухлое, с фотками.
− Это плохо?
− Как вам сказать? Это зависит от того, что вы предпочитаете − тюрьму или дурдом? Последнее слово, конечно, останется за психиатрами, − на своей работе Свиридов стал философом, не иначе.
− Отправите меня на освидетельствование к психиатру?
− Вынужден. Зверская картина преступления располагает обратиться к специалистам по мозгам и душе. Не переживайте, это не больно. Позадают вам вопросы, молотком по коленке стукнут. Не больно.
− Дайте мне таблеточки какие-нибудь, чтобы заснуть, − попросила я. − Эта картина преступления у меня в глазах стоит. Не могу от нее избавиться ни на минуту.
− Вы с ума сошли! Здесь не аптека. Сами заснете. А не заснете − так еще лучше. Может, совесть замучает, завтра начнете говорить правду.
Напоследок Свиридов с видом профессора, которого нерадивая студентка вынудила поставить ей неуд, хотя он изо всех сил и с лучшими побуждениями вытягивал ее на более высокую отметку, произнес:
− Главное, что меня беспокоит сейчас, куда с места преступления подевались сердца вашего мужа и вашей подруги? В материальном смысле этого слова. Где их вырванные сердца? Думайте, гражданка Нарышкина, думайте. Ваша откровенность могла бы избавить нас с вами от многих хлопот и взаимного непонимания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В итоге, я всю ночь пролежала почти без сна, не считая короткого забытья, носом в стенку каземата, раз за разом прокручивая в голове все, что произошло с того момента, как я порезала пальцы, распаковывая сувениры из Египта. Я не знала, как это объяснить, не видела выхода, не чувствовала себя в безопасности даже здесь − за толстыми стенами, под охраной. И забытье было больным, коротким. В том сне-забытьи на мою голову сыпался песок, ноги обнимал зеленый туман, рядом играли на мизмаре, и что-то вновь мешало дышать.
