— Просто не верится! — обращаясь к Йоссариану, воскликнул Клевинджер, и его голос задрожал от удивленного негодования. — Они же вернулись к первобытным суевериям! Перестали различать причины и следствия. Им теперь остается только стучать по дереву и скрещивать на счастье пальцы. Они считают, что если кто-нибудь из них подкрадется в полночь на цыпочках к карте и передвинет линию фронта за Болонью, то завтрашний полет обязательно отменят. Можешь ты себе это представить? Похоже, что только ты да я не поддались у нас суеверной мистике.
В полночь Йоссариан бесшумно встал с койки, постучал по дереву, скрестил пальцы и, подкравшись на цыпочках к карте, передвинул линию фронта за Болонью.
Поутру капрал Колодный проник на цыпочках в палатку капитана Гнуса, просунул руку под противомоскитную сетку, нащупал костлявое плечо своего начальника и легонько его потеребил.
— Зачем ты меня будишь? — злобно захныкал капитан Гнус, открывая глаза.
— Болонья взята, сэр, — сказал капрал Колодный. — Я решил, что вам следует об этом узнать. Полет отменяется?
Капитан Гнус сел на койке и принялся методично скрести ногтями тощие ляжки. Потом оделся и, щурясь, вылез из палатки — хмурый, злой и небритый. С ясного неба светило солнце. Капитан Гнус посмотрел на карту. Да, сомневаться не приходилось, Болонью взяли. Когда он пришел в разведпалатку, капрал Колодный уже вынимал из штурманских планшетов карты Болоньи. Капитан Гнус сел, смачно зевнул и, задрав ноги на стол, позвонил подполковнику Корну.
— Зачем вы меня будите? — злобно захныкал подполковник Корн.
— Сегодня ночью Болонья взята, сэр, — сказал капитан Гнус. — Полет отменяется?
— О чем вы говорите, Гнус? — рыкнул подполковник Корн. — С какой стати мы будем отменять полет?
— Так Болонью-то взяли, сэр. Разве полет не отменят?
— Разумеется, отменят. Что ж мы, по-вашему, своих будем бомбить?
— Зачем ты меня будишь? — злобно захныкал полковник Кошкарт, поднятый с постели подполковником Корном.
— Болонью взяли, — сказал ему подполковник Корн. — Я решил, что тебе следует об этом узнать.
— Кто взял Болонью?
— Мы.
Полковник Кошкарт очень обрадовался, потому что смог отменить бомбардировку Болоньи без ущерба для своей репутации, которую замечательно укрепило его мужественное решение добровольно послать своих людей на это опасное задание. Генерал Дридл тоже был доволен, хотя и разозлился на полковника Мудиса, разбудившего его, чтобы сообщить ему эту новость. В штабе армии тоже были удовлетворены и решили наградить медалью того офицера, который провел операцию по захвату Болоньи, а когда не сумели его отыскать, дали медаль генералу Долбингу, сообразившему заявить на нее права.
Получив медаль, генерал Долбинг стал добиваться расширения своих полномочий. По его мнению, все войсковые авиачасти должны были подчиняться спецуправлению, которое он возглавлял. Если удары с неба по врагу не считать специальной службой, часто размышлял он вслух с привычно благожелательной улыбкой несколько утомленного постоянным благоразумием человека, то ему совершенно непонятно, чем же их тогда считать. К своему искреннему сожалению, он не мог принять на себя командование каким-нибудь боевым соединением под начальством генерала Дридла.
— Летать на боевые задания, подчиняясь генералу Дридлу, — это не совсем то, о чем я веду разговор, — со снисходительно милой усмешкой пояснял генерал Долбинг. — Мне хотелось бы заменить генерала Дридла или, пожалуй, взять на себя ответственность, заняв соответствующий командный пост, по надзору и за ним, и за многими другими командирами крупных войсковых соединений. Я, видите ли, по природе своей администратор, и мне, безусловно, следует возглавлять общее административное руководство. У меня врожденный дар убеждать самых разных людей.
— У него врожденный дар убеждать самых разных людей, что он болван, — злонамеренно открыл по секрету рядовому экс-первого класса Уинтергрину полковник Каргил, надеясь, что тот распространит его нелицеприятное открытие среди штабистов Двадцать седьмой воздушной армии. — Если уж кто и заслужил этот боевой пост, то, разумеется, я, а не он. Мы и медаль-то получили, потому что мне пришло в голову заявить на нее права.
— А что — хочется поучаствовать в боях? — спросил его рядовой экс-первого класса Уинтергрин.
— В боях? — растерянно переспросил полковник Каргил. — Да нет, это ты не то… это ты неправильно меня понял. Я, конечно, готов участвовать в боях, но мне лучше возглавлять общее административное руководство. У меня врожденный дар убеждать самых разных людей.
— У него врожденный дар убеждать самых разных людей, какой он болван, — со смехом открыл по секрету Йоссариану рядовой экс-первого класса Уинтергрин, прилетевший на Пьяносу, чтобы узнать, верны ли слухи про Мило Миндербиндера и египетский хлопок. — Если кто и заслуживает повышения, так это я. — Его, впрочем, уже и повысили — до экс-капрала, — потому что в штабе Двадцать седьмой воздушной армии он быстро сменил несколько званий, начав с почтальона и опять вскоре докатившись до рядового — за уничижительные, одна другой мерзее, характеристики штабных офицеров. Удачи вскружили ему голову, значительно укрепив его всегдашнюю тягу к нравственному совершенству и социальному преуспеянию. — Хочешь купить партию зажигалок? — спросил он Йоссариана. — Их сперли прямо у начальника снабжения.
— А Мило знает, что ты торгуешь зажигалками?
— При чем тут Мило? Разве он тоже ими торгует?
— Конечно, — ответил Йоссариан. — И притом не крадеными.
— Это ты так думаешь, — презрительно фыркнув, отозвался рядовой экс-первого класса Уинтергрин. — Я продаю свои по доллару штука. А он?
— На цент дороже.
— Вот-вот, я всегда его обставляю, — с победной ухмылкой похвастал Уинтергрин. — Ну а как насчет египетского хлопка, который ему некуда девать? Сколько он его купил?
— Весь.
— Вот это да! — Рядовой экс-первого класса Уинтергрин злорадно хихикнул. — Вот это балбес! А ведь в Каире-то он был с тобой. Почему ж ты его не отговорил?
— Я? — пожав плечами, переспросил Йоссариан. — Да разве он со мной советуется? А там все вышло из-за телетайпов, которые установлены у них в каждом приличном ресторане. Мило никогда раньше не видел биржевого телетайпа, и, когда метрдотель объяснял ему, что это такое, как раз передавали сведения про египетский хлопок. «Египетский хлопок?» — спросил Мило. Знаешь небось, какой у него бывает при этом вид. «И почем его здесь продают?» Короче, не успел я опомниться, а он уже скупил весь урожай. И не знает теперь, куда с ним сунуться.
— У него просто нет воображения. Я могу устроить ему крупную распродажу, если он возьмет меня в долю. На черном рынке.
— Мило не хуже тебя знает черный рынок. Нету там сейчас спроса на хлопок.
— На хлопок нет, а на медицинскую продукцию есть. Я мог бы заворачивать в хлопок деревянные зубочистки и сбывать их как стерилизованные ватные тампоны. Продаст мне Мило часть своего хлопка, если я предложу ему неплохие деньги?
— Тебе — ни за какие деньги, — сказал Йоссариан. — Ты же его конкурент, и он давно уже на тебя злится. А сейчас он злится на всех — за диарею, которая, дескать, подорвала репутацию его столовой… — Внезапно Йоссариан крепко ухватил Уинтергрина за рукав. — Слушай-ка, — воскликнул он, — а ведь ты можешь нас спасти! У тебя ж наверняка есть возможность изготовить на твоем мимеографе какой-нибудь липовый приказ, чтоб избавить наш полк от Болоньи.
Рядовой экс-первого класса и бывший капрал, неспешно отстранившись, окинул Йоссариана презрительным взглядом.
— Возможность-то у меня, конечно, есть, — горделиво признал он. — Но делать я этого даже под пистолетом не стану.
— Да почему?
А потому, что это не мое дело. Каждый должен делать свое дело, понимаешь? Мое дело — продавать зажигалки, и по возможности с выгодой, или, к примеру, покупать хлопок у Мило. А ваше дело — бомбить врагов.
— Так ведь убьют меня над Болоньей, — жалобно сказал Йоссариан. — Нас всех там перебьют.
— Значит, такая у вас судьба, — отозвался рядовой экс-первого класса Уинтергрин. — Я вот, например, фаталист, спокойно гляжу в глаза судьбе — и тебе того же желаю. Если мне суждено выгодно продавать зажигалки или недорого покупать у Мило хлопок, значит, это моя судьба, и я буду с достоинством делать свое дело. А если тебе суждено быть убитым над Болоньей, то от судьбы ты все равно не уйдешь и должен с достоинством сделать свое дело; поэтому отправляйся, куда тебя посылают, и прими смерть как мужчина. Мне грустно это говорить, Йоссариан, но ты становишься хроническим нытиком.
Клевинджер согласился с Уинтергрином, тоже считая, что если Йоссариана убьют над Болоньей, значит, такая уж у него судьба, и даже полиловел от праведного негодования, когда Йоссариан признался, что это он передвинул линию фронта, вызвав наутро отмену полета.
