писем…
Читала и читала короткое, на одной страничке письмо…
«Лешенька!.. Что ты наделал!..»
Не слышала и не утирала слез, а они капали на страшный листок и расплывались по нему синими пятнами… «Вот и оборвалась тропка… и впереди черная яма… Куда податься?.. Как жить?.. Как не хотела ехать сюда… не хотела, чтобы уезжал он на это проклятое золото. Чуяло сердце… Чуяло, а что, что в том?.. Не загородила ему дорогу… Леша, Леша!.. Для нас хотел сладкой жизни добыть… Леша! Да как ты не подумал, зачем нам та ворованная сладость!.. Или мы без куска сидели… Леша!..»
Не сразу услышала, как проснулся и заплакал Толик. Взяла его на руки, ходила из угла в угол, как слепая натыкаясь на стулья, а слезы капали на мягкие русые волосики…
«Уехать, уехать, пока никто не знает. Пока еще можно смотреть людям в глаза. Пойти к Елисею Назаровичу. Он поможет…»
Быстро одела Толика, плеснула горсть воды на заплаканное лицо, оделась и, словно обессилев, опустилась на стул.
«Стыдно… До чего же стыдно! Господи, неужели всю жизнь теперь бояться людей?..»
Сперва хотела идти в контору с сыном, потом подумала: может быть, ждать придется долго — и отнесла Толика к соседям, — старушка, Васильевна, всегда дома.
— В магазин собралась? — спросила Васильевна, выпрастывая Толика из стеганого одеяльца.
— В контору сходить надо, — ответила Фиса. — Я быстро постараюсь…
— А я думала — в магазин, так взяла бы мне пачку соли. Хватилась, а соли и нет.
— Я зайду в магазин, — пообещала Фиса, торопясь уйти от вопросов.
— Не надо, — возразила Васильевна. — Вовсе в другой конец. У тебя и так делов, кругом одна.
И, конечно, задала вопрос, которого Фиса так боялась:
— Лексей-то скоро возвернется?
Фисе показалось, что старушка посмотрела на нее как-то особенно пристально.
— Скоро должен приехать.
И, чувствуя, как краснеет, стыдясь своей бесполезной лжи, заторопилась и уже с порога повторила:
— Я зайду в магазин…
На улице вихрилась легкая метель. Порывы снежного ветра царапали лицо и пробивались под пуховый платок. Но настоящего мороза уже не было, чувствовалось приближение весны. И светло на улице было, как в декабре в самый полдень.
Фиса так ждала этой весны. Приедет Леша… Толик уже не грудной, можно с ним и в лес, и на реку… А потом поедут все вместе в далекие края… Весна начиналась для нее приездом Леши… И вот долгожданная эта весна обернулась самой лютой в жизни стужей. И казалось, что летнего тепла и света уже не будет больше никогда…
Кравчука в управлении не было. Секретарь сказала, что он «где-то на участках, но скоро должен быть».
Три человека, незнакомые Фисе, сидели у дверей кабинета. Фиса подумала, долго придется ей ждать. Хорошо, что догадалась оставить Толика.
Кравчук вошел шумно. Хлопнул дверью. Снял шапку-ушанку и хлестнул ею о косяк, обивая приставший снег. Разделся в приемной и, уже стоя в дверях кабинета, оглядел ожидающих приема.
Узнал Фису и подошел к ней.
— Вы подождите немного, — сказал он ей. — Отпущу их, — он кивнул на троих, которые уже выстроились у дверей кабинета, — потом поговорим не спеша.
«Наверно, знает?..» — подумала Фиса.
Ее знобило от этой мысли, но потом, когда Кравчук уже скрылся за дверью, сказала себе, что это лучше. Ей очень тяжело и стыдно было в первый раз самой произносить ужасные слова.
Она сидела не раздеваясь, только сдвинула с головы теплый платок и старалась сосредоточиться на предстоящем разговоре. Но мысли обрывались недоговоренными, и она все время видела перед собой Толика на руках у Васильевны, тянущего к ней пухлые ручонки. Толстый шерстяной носочек сполз, и Фиса попрекала себя, что не сказала, а сама Васильевна может и не заметить этого, и носочек может свалиться с ноги, и Толик может простыть…
— Проходите, Елисей Назарович вас ждет, — сказала ей девушка-секретарь.
Фиса подняла голову. Трое мужчин, вышедших из кабинета, одевались у вешалки.
Фиса заторопилась и забыла раздеться.
— Слушаю вас… Анфиса Степановна, — сказал ей Кравчук, усадив ее возле себя.
«Не знает…» — подумала Фиса и запнулась, не зная, как начать.
Так и не нашла слов. Молча достала письмо и протянула Елисею Назаровичу.
Кравчук прочитал письмо, тщательно сложил по сгибу и снова вложил в конверт. На лице его не выразилось ни возмущения, ни даже удивления, только явственнее проступила усталость. Он задумался, опустив голову, и Фиса тут только заметила отеки, набрякшие под глазами.
«Своих забот через край, а тут еще я…» — подумала Фиса.
— И что же будем делать? — спросил Кравчук, все так же устало глядя на нее.
— Уехать мне надо, Елисей Назарыч, — сказала Фиса и вздохнула. — Со стыда я здесь пропаду. Очень стыдно мне…
— Мне тоже стыдно, — угрюмо произнес Кравчук. — Иначе не может и быть… На всех пятно положил… Ну, сейчас не об этом. Это я ему скажу.
— Ему?.. — Фиса горестно покачала головой. — Вы меня не успокаивайте, Елисей Назарыч, лучше всю правду знать. Золото, ведь… слово-то какое страшное… За это, я слыхала… жизнью расплачиваются…
Она чуть слышно произнесла эти зловещие слова и, произнося их, смотрела на Елисея Назаровича широко раскрытыми умоляющими глазами, как будто именно от него, от действий его именно в эту минуту зависела судьба ее несчастного мужа…
Кравчук, хмурясь, отвел глаза в сторону.
— Не запугивайте себя, такое крайнее наказание…
Кравчука перебила секретарь Тоня. Бесшумно открыв дверь, она быстро подошла к нему и сказала ему что-то вполголоса.
— Вы же видите, я занят! — с неудовольствием сказал Кравчук. — Пусть подождет!
— Из Государственного комитета! — возразила Тоня встревоженно.
На ее худеньком личике отразился почти священный ужас.
— Пусть подождет! — повторил Кравчук.
И, когда за Тоней закрылась дверь, продолжал:
— …такое крайнее наказание применяется к врагам нашего государства. К сознательным врагам. Высшая мера социальной защиты… Алексей Ломов не враг. Он сбился с пути… И понял, что сбился, хоть и поздно, но понял… Сам повинился. Сам!
— За то, что сам, я ему половину вины простила, — тихо сказала Фиса.
— Половину только?
— Как же все-то простить? Сын ведь у него…
Вздохнул и Кравчук.
— Да, сын…
Из приемной донесся шум голосов. Фиса встрепенулась.
— Задерживаю я вас…
— Сидите! — остановил ее Кравчук. — Вы с просьбой пришли или за советом?
— За советом… только, — Фиса потупилась, — любой совет просьбой обернется… Знаю, надо уезжать… а куда?..
— Знаете? — переспросил Кравчук. — А я не знаю. Непонятно мне это. Почему вам надо уезжать?
Фиса не сразу ответила:
— Знают нас здесь все.
— Это и хорошо, что знают. Знают хорошее. А в другом месте знать будут только плохое… Нельзя
