ты надо мной измывался, сука. «Хотя нет, к чему высокопарности. Лучше сразу в пятак». – Видит, как сминается лицо Червякова под его ударом, как в глазах вспыхивает дикий ужас и недоумение. Отлетает и валится прямо в лужу, в своем чистеньком плаще. Шляпа пирожком с зеленой ленточкой слетает с головы и катится, подхваченная ветром.
– Посмотрите на себя. Небритый, с мятой физиономией, глаза красные, в нечищеных брюках, – слышится голос Червякова. – Вы хотя бы себя уважайте. – Червяков замолчал и с упреком в глазах уставился на Егора. Не дождавшись ответа, удовлетворенный нагоняем, и безропотностью провинившегося, Червяков взял исписанный лист, встряхнул его, словно на нем были крошки и поднес к глазам. – Посмотрим, что вы здесь наврали, – оттопырил нижнюю губу и принялся читать. С каждой строчкой его брови все выше забирались на лоб.
– Вы что, Нагибин, издеваетесь? Мне надо вас учить писать объяснительные? Что это такое, что за детский сад? «Я проспал», – Червяков ждал объяснений.
– Как умею, – пробурчал Егор. Хотел развернуться и выйти, на языке «толпились» и зудели обидные слова, но воспоминание об Алексееве усмирило гнев.
– Как умею, как умею, – передразнил Червяков. – Ладно, идите Нагибин, чтобы это было в последний раз.
Егор развернулся и вышел. Дверца встроенного шкафа была немного приоткрыта. Проходя мимо, он заглянул. В темноте ничего нельзя было разобрать, но блеск спиц он различил. «Опять клетка, что они с ними носятся?», – подумал Егор.
В голове все звучали обидные слова, вывалившиеся изо рта Червякова, и воскресала его мерзкая физиономия. С отвратительным настроением Егор покинул соцзащиту и направился домой. По грязному суконному небу плыли всклокоченные облака. Где-то на задворках бродило предчувствие беды, тревоги, приближение какого-то сурового испытания.
Ветер, оставшийся дожидаться у подъезда, снова набросился на Егора и принялся трепать брючины, холодить лицо и руки. После магазина с двумя литровыми баклажками «оболони» он прямиком направился домой. Только когда разделся и умылся, ощутил в теле неприятную ломоту и озноб. «Простыл что ли?», – Егор, приложил руку ко лбу, подошел к зеркалу. Ему не понравились глаза, какие-то тусклые, грустные с розовым отливом. Черная щетина перевоплощала его в барыгу, грязные слипшиеся волосы на лбу перепутались, лицо осунулось. «Да, брат, вид у тебя не важнецкий. В кого тебя превращают эти мумии?». Недовольный увиденным, Егор прошел на кухню, отвинтил с пластиковой бутыли крышку и сделал несколько больших глотков пива. Затем выдохнул, открыл шкафчик, где среди специй и склянок валялись таблетки. Вытащил надорванную упаковку с «аспирином». Открыл вторую створку, несколько секунд глазами искал чистую чашку. Не найдя, взял из раковины немытую. Из-под крана налил половину, бросил в воду таблетку. Пока она растворялась, успел приложиться к горлышку.
«Аспирин» шипел и пузырился, выбрасывая фонтанчики мелких капель. Егор обвел взглядом кухню: ветхая мебель с разными ручками и перекосившимися ДСП ешными дверцами, стол, три табурета, старенький «Минск», залепленный наклейками от жвачки, чугунная эмалированная раковина со сколами, с ржавыми подтеками, потертый до дыр линолеум, расколотое окно, заплесневелый угол. Егор сделал еще несколько глотков пива, затем взял стакан и выпил лекарство.
Час спустя, накаченный алкоголем, он заснул. Снился город, точнее улица Купчая, вдоль которой тянутся двухэтажные, редко трехэтажные дома старой постройки. Какие кирпичные, какие деревянные. Стоят вразвалку, словно только что прошло землетрясение и их повыворачивало. Опиленные с беленными стволами тополя завалены в разные стороны, словно кто специально порушил строй. Из окон верхних этажей валит густой белый дым. Он застилает небо. Гарью не пахнет. Можно было бы подумать, что это пар, но Егор уверен, что это дым. Такой густой, будто из-под кучи сырых листьев.
Тишина. И опять брюхо рыбы. Плавники серые прозрачные с красными разводами на краях, шевелятся лениво. Чешуйчатое тело медленно, величественно изгибается. Рыба плывет в тумане, приближается, а за ней белесые завихрении. Вот ее брюхо задевает крышу дома, и сшитая жесть, словно игрушечная, падает вниз. Из чердака ввысь устремляется целый столб белого густого дыма. Егора обдает жаром. Дым накапливается под небом, словно под потолком, уплотняется и опускается все ниже. Рыба плывет вдоль улицы. Приближается. Брюхо растет, едва не касается стен. Дым из окон лижет серебристые бока. Жарко. Егор силится увидеть рыбью голову, но дым слишком густой. Вот она задевает и проламывает стену трехэтажного дома с арочными маленькими окнами. Кирпич беззвучно осыпается на улицу, из пролома поднимается поток дыма, словно пар из пробоины в трубе. По телу проходит горячая волна. Рыба на мгновение пропадает в белом облаке, но потом вновь появляется. А дым опускается все ниже, и Егор уже видит лишь одни плавники. Рыба все ближе. Дым сгущается, растворяет ее. Тень источается, и вот уже ничего не видно, но он чувствует, что рыба где-то рядом. Там, в тумане. Возможно уже на расстоянии вытянутой руки. Кругом белесая топь. Он не видит своих ног. Вытягивает правую руку и не видит ее по локоть. Дым плотнеет. Он обретает вязкость и вес. Он обволакивает тело Егора, словно болотистая жижа, вязкой патокой липнет к рукам. И появляются звуки. Точнее он слышит крадущиеся шаги. Их перекрывает скрежещущий скрип ржавых петель. Долго открывается, словно тот, кто это делает, специально нагоняет жути. А дверь все скрипит нудно, противно с треском. Кажется, ее не тревожили сто лет и она закислилась в петлях, детали вросли друг в друга. Наконец, мерзкий звук затихает и снова на первый план выступают крадущиеся шаги. Теперь они за спиной, и как будто совсем близко. Егор резко оборачивается. Бель. Шаги стихают. Кто-то трогает его сзади за плечо.
– А-а, – Егор выдыхает и резко разворачивается – никого, лишь плавные завихрения обозначают чье-то присутствие. «Кто там бродит?». Егор напрягает зрение, делает осторожный шаг вперед, вытягивает руки. Шарит в пустоте. Делает еще шаг. Затем поворачивается. Там дома. Он высоко поднимает ноги. Думает, что стены никогда не коснется. Будет идти, как слепец с вытянутыми руками в бесконечной белесой мгле, пока его дни не кончатся. Слышится слева звон разбитого стекла. Звук такой чистый и четкий, что, кажется, осколки падают ему на ботинки.
Теперь дым – туман. Егор глотает его. Чувствует внутри себя. Зябко. В груди разливается холод, растекается по венам, опускается в кишечник. Ползет по рукам к пальцам, пускает мицелий под кожу, разрастается. Егор чувствует покалывание изнутри. Тело деревенеет, словно под заморозкой. Изо рта вырывается облачко пара. Холод быстро опускается в ноги. Коченеют пальцы. Егора начинает знобить. «Господи, – думает он, – как же быстро я замерз». Дрожь пробирает все тело. Снова слышатся шаги, теперь справа. Шепот. Нет, шорох сухих листьев. Появляется новый звук – лязг. Он частый
