на кухню.
– А…, – сзади послышался смешок, – не затруднит разуться?
– Затруднит, – пробубнил Егор. И специально ставил ногу тяжело, чтобы с подошвы побольше отвалилось грязи. Оставляя за собой следы, он прошел на кухню, отодвинул две чашки с блюдцами и поставил пакет на стол. На плите из носика вскипяченного чайника поднимался пар.
– Идите, Юрий Анатольевич, распишитесь, – Егор достал из внутреннего кармана чек. С извиняющейся улыбкой Сивков зашел следом, – теперь подтирать придется, – со вздохами проговорил он.
– Ничего подотрете, целыми днями бока отлеживаете перед телевизором. Размяться даже полезно. Поставьте закорючку и вот еще, распечатка с новыми тарифами на свет.
Егор положил на стол бумаги, вытащил ручку и посмотрел в окно. Все та же осень, промозглая и тоскливая. Он поежился. Из соседней комнаты доносился шорох крысы.
– Вы, раньше, Егор, вроде, как подобрее были. Смотрю, освоились, поднаторели. Сивков подошел и скосился на чек. От приветливой улыбки не осталось и следа. С минуту изучал клочок кассовой ленты. – А что это вы мне здесь подсовываете? С каких это пор «Крестьянка» стала стоить сорок шесть пятьдесят? Все время я платил за триста грамм сливочного масла ровно сорок четыре рубля. Баранки «Крамские» стоят двадцать. Зачем мне те же баранки за двадцать один? А это что? – От удивления Сивков присвистнул.
– «Сибирские пельмени» – восемьдесят два? Вы издеваетесь. Они стоят семьдесят пять и ни копейки больше. В каком магазине вы это напокупали? А, понятно в «Пятиминутке», вы бы еще в Читу съездили, подороже может магазин нашли бы. Лень в социальный идти? Конечно, вам все равно, наплевать на наши деньги, на стариков. – Сивков сощурил глаза, словно изловил мошенника. От негодования усики топорщились, лицо сузилось и он стал похож на крысу.
– Вы, батенька, это бросьте. Бросьте, вам говорю. Он затряс пальцем.
– Да хватит уже из этих копеек бучу затевать. Сколько там разница? Едва сдерживая злость, Егор полез в карман.
– Пятьдесят, больше?
– Копейки?! – выдохнул Сивков.
– Копейки, говоришь, – к лицу прилила кровь, губы изогнулись так, что стали видны желтые зубы.
– Я вот этими руками, – пенсионер поднял трясущиеся кисти, с белыми гладкими пальцами, словно вырезанными из мыла, с аккуратными ногтями. В голосе появилась плаксивая дрожь.
– Всю жизнь горбатился…
– Чего вы горбатились? – Егор пытался говорить спокойно, но у него едва ли получалось.
– Чего? Что ты сделал? Без нытья и соплей лишний гвоздь не забьешь. Консьержем просидел… теперь копейки считаешь, попрошайничаешь… Вкалывать надо было не на бабских работах… А то бабы шпалы заколачивают, а мужики штаны протирают. Что за свою жизнь сделал? Небо только коптил. – Егор не заметил, как перешел на «ты».
– Даже семью, детей не смог завести. Какой к черту ты мужик? Сопля на палочке. Попрекаешь здесь меня. На: Насколько я тебя обобрал? – он сгреб все деньги, что были в кармане. Несколько железных рублей выпали и покатились по полу. Егор дрожащими пальцами выбрал из клубка скомканную сотенную купюру и швырнул на стол.
– Давай расписывайся и я пошел. Мне противно с тобой разговаривать.
Сивков выкатил глаза и трясся от переполняющего возмущения.
– Да как ты… От тебя водкой воняет. Я все Лидии Марковне расскажу, как здесь над нами издева…
Сивков не успел договорить. Сильный удар в лоб сбил его с ног.
«Господи, только не на батарею», – Егор испугался не того, что саданул пенсионера, а, что тот ударится затылком о чугунный радиатор. Сивков падал долго, его удивленные глаза вылезли из орбит. Он с открытым ртом на полуслове, удалялся назад и вниз. Прилизанные волосы сбились на лоб, на котором расплывалось красное пятно.
Злость вмиг исчезла, остался только испуг. Он боялся увечий и даже может смерти, которые в дальнейшем скажутся на его судьбе. Пока Сивков летел, Егор представил, как голова бьется о ребро секции, как старик оседает, медленно заваливается, оставляя бурый след на радиаторе. Как бесчувственно падает и голова с глухим звуком капустного кочана стукается о деревянный пол. «Господи, только не на батарею», снова мысленно взмолился Егор.
В последний момент Сивков умудрился вывернуться и выставить руку. Он не треснулся затылком об угол чугунного пыльного радиатора выкрашенного в белую краску, с ржавыми подтеками на стыках, он приложился виском о деревянный подоконник. Не повалился, не потерял сознание, не пролилась кровь. Он приземлился на колено. Несколько секунду приходил в себя, затем рукой схватился за ушибленное место, развернулся и сел на пол, вытянул ноги, оперся спиной о горячую батарею. Он вряд ли почувствовал боль от удара и жжение в спине. Обескураженный он сидел на полу и таращился на Егора. Его усы обвисли, лицо вытянулось, словно потекло. Он выглядел жалким и напуганным. Белая рубашка с отглажным воротничком придавала лицу бледность и какую-то похоронную торжественность.
Егор сам испугался и таращился на старика. Его внимание привлекло темное пятно. Он перевел взгляд с бледного лица на брюки пенсионера. Они были мокрые. Первым оттаял Егор. Видя, что все закончилось шишкой и мокрыми штанами, быстрым шагом вышел из кухни.
«Так и надо, не стоит на меня орать. Консьержка чертова». Но чем дальше Егор удалялся от дома Сивкова, тем сомнительнее выглядела собственная правота, она таяла и сыпалась с каждым шагом, как сахарный кубик в стакане чая. «Старик все же … зря я с ним так. Нет, извиняться не пойду. Он сам виноват. Вывел меня. Обокрал я его. А рожу какую скрутил. Так ему и надо. Хотя может в лоб и не обязательно. Блин Червяку теперь накапает, или того хуже Марковне. Какой – то день идиотский. Начался с Червяка и Изотовой, затем грязь эта, надо же было вляпаться, потом Сивый. Нет, еще был урод с портфельчиком. Блин. А Сивый Марковне накапает. Точно накапает. Могут выгнать. Червяк только этого и ждет. С Марковной можно договориться, поплакаться, а вот с Червяком… Блин, какого черта я вообще его треснул. Надо было сдержаться. Может, вернуться и извиниться, пока не позвонил? Неприятно конечно, он сам меня вывел, но если попрут с работы это капут».
Егор остановился. Еще секунду колебался, затем развернулся и быстрым шагом пошел обратно, рассчитывая успеть до рокового звонка. К подъезду он уже подбегал. Воображение рисовало злого пенсионера с компрессом на шишке, набирающего номер Червякова, а может даже и полиции. Запыхавшись, он взбежал по ступеням и постучал в дверь. Он не хотел выглядеть напуганным и загнанным, пытался сдерживать дыхание.
В коридоре зашуршали, глазок в двери затемнился.
– Юрий Анатольевич, откройте, мне с вами поговорить надо.
Тишина.
– Извиниться хочу.
Тишина. Егор сильнее постучал в дверь.
– Вы слышите меня!? – Егор обернулся и посмотрел на дверь соседней квартиры. Поднимать шум и будоражить соседей было некстати.
– Юрий Анатольевич. – Егор сосредоточил все внимание на глазке. – Откройте, пожалуйста.
Глазок просветлел, но звука
