Поблагодарив начальника колонии за помощь, Андрей вслед за хозяином прошел в дом. Они миновали освещенные тусклой лампочкой сени и очутились в скудно обставленной комнате: выкрашенный коричневой масляной краской платяной шкаф, допотопная кровать с никелированными шишечками, между окнами примостился стол, накрытый растрескавшейся клеенкой, пара табуреток. Возле печки стояла единственная новая здесь вещь – свежевыструганная лавка. На ней лежало импортное помповое ружье. Вещь дорогая и редко встречающаяся даже в более цивилизованных местах.
Когда Андрей выставил на стол бутылку «Столичной», взгляд хозяина заметно потеплел. Он достал хлеб, картошку в мундире, сказав: «Она еще теплая», очистил и нарезал крупными кусками селедку, вид которой вызвал у Корешкова сомнения насчет ее свежести. Поставленные стаканы явно не были стерильными. «Но чего только не сделаешь для пользы дела», – с грустью подумал Андрей, разливая в них водку.
После первого стакана Дорожкин сразу заметно подобрел, стал разговорчив, охотно отвечал на все вопросы.
– Потоцкий, говоришь? Как же, помню такого. Чмороватый он был, все в шестерках бегал… Вершинин? Тот, надобно сказать, был покруче.
– Они же в разное время сидели.
– Ну и что с того?! В разное. Потоцкий раньше. А Вершинин сюда попал года через два, как тот освободился. Я их всех помню. Я, мил-человек, тридцать лет на зоне вертухаем отбарабанил. Между прочим, с риском для жизни. А что получил за это? Да ничего не получил. На мою пенсию даже кота не прокормишь. Такие вот дела наши грешные…
Они выпили еще по одной, и Андрей кивком показал на лежащее на лавке ружье:
– Мощный насос.
– Италия, – важно произнес Трофим Тимофеевич.
– Да, мне эта игрушка знакома. «Фабарм», двенадцатый калибр и подствольный магазин на шесть патронов. Правильно?
– Точно. Из такого мракобеса пару зарядов в упор – от человека останутся только уши. Ну, может, еще ботинки.
– Такая вещичка подороже кота стоит. Да еще попотеть нужно, пока найдешь, где купить.
– А сколько же такое стоит?
– Неужто не знаете? – удивился Корешков. – Тысяч тридцать пять – сорок.
– Неужто?! Вон оно как, – уважительно произнес Дорожкин. – Мне оно, грешным делом, задаром досталось. Хозяин подарил. Выходит, не пожалел денег, уважил старика. А то ведь в наших краях, знаешь, как порой бывает?… Шибко шалят.
Андрей даже не стал делать вид, что не знает, будто Хозяин – это прозвище. Старик уже захмелел и плохо себя контролировал. Наверняка завтра уже не будет помнить, что говорил сегодня. В другое время нужно было бы осторожно, чтобы не вызвать подозрений, выведать, кто такой Хозяин. Сейчас же можно идти напрямик.
Корешков разлил водку по стаканам. Трофим Тимофеевич опять маханул до дна, Андрей отхлебнул чуть-чуть. Ему нельзя захмелеть, иначе сам, чего доброго, забудет, что здесь услышит.
– Дед, а за что Хозяин тебе такие дорогие подарки делает?
– Да уж не за красивые глазки. Дело в том, что я ему подходящих людей рекомендую. После срока ребята откидываются, хотят начать новую жизнь. А все концы обрублены, куда сунутся? Я им тогда помогаю, рекомендую, значит, Хозяину. И все довольны. Мужики на свободе оказываются при деле, а ему проверенные люди с хорошими нервами нужны. В боях закаленные. Хозяин мне не только ружье – еще деньжат подбрасывает на табачок. Значит, выгоду от меня имеет.
– Какую он может иметь выгоду? – удивился Корешков. – У него что, фабрика какая-то или мастерская? Для чего ему люди понадобились?
– Спроси меня что полегче. Фабрика или мастерская – не знаю. Только люди – нужны. Вот и эти двое, про которых ты спрашивал: Вершинин и этот… как его…
– Потоцкий, – подсказал Андрей.
– Во-во, он самый. В общем, пацаны теперь при делах. Хозяин за них меня ружьем премировал. Плохо, что ли? – Он неожиданно заливисто рассмеялся, затем его смех незаметно перешел в надсадный кашель. Гость подождал, пока старик откашляется, вытрет краем майки слезящиеся глаза, после чего спросил:
– А сам-то Хозяин, вот что он за человек? Молодой, старый, брюнет, блондин, худой, толстый?
– Мне-то откуда знать, – ответил Дорожкин. – Я его отродясь не видал.
– То есть вы с ним лично не знакомы?
– Не, я его в глаза не видел. Только слышал о нем. Пришел от него человек, столковались. Потом и другие приходили. О чем-то просили, я, что мог, делал. А самого не видал.
– Ну хоть что-то вам о нем известно. Какие-то детали в разговорах проскальзывают.
– Какие разговоры? – не понял Трофим Тимофеевич.
– С гонцами его вы о чем-то беседуете.
– О чем мне с ними беседовать? Все равно они ничего не скажут. Вымуштровал их Хозяин.
– Неужели у вас насчет него нет никаких соображений?
– Соображения соображениям рознь, – с пьяной убежденностью говорил Дорожкин. – Я могу думать одно, а в жизни получится совсем другое.
– Вы даже по телефону с ним не разговаривали?
– Если скажу, что разговаривал, поверишь?
– Само собой. В этом ничего удивительного нет.
Трофим Тимофеевич, поджав губы, выразительно покачал головой: мол, что с тобой, недотепой, разговаривать. Очевидных вещей не знаешь.
– Думаешь, у нас телефон в каждой избе и автоматные будки на улице стоят. Нет, брат, автоматы здесь известны другие, не телефонные. Как я мог с Хозяином разговаривать?! Но по тому, что люди про него рассказывали, я думаю, он из старых «законников».
– Почему вы так подумали?
– Хватка у него есть, какой не сыскать у нынешних. Кремень, а не человек. Нынче же как происходит: двадцать лет человеку, а он уже нос дерет – «я вор в законе»! Хотя сам на «крытке» ни разу не чалился, чифиря не нюхал. Они сами себе звания присуждают, фраера подзаборные. Мелкий народец пошел, не чета прежним. Я сейчас одну вещь покажу…
Дорожкин шустро вскочил с табуретки и зашел в закуток за печкой. Через минуту он появился с большой жестяной коробкой в руках. Когда-то в таких продавалось печенье, о чем и свидетельствовала надпись на изрядно исцарапанной крышке: «Суворовское». Старик сдул с коробки пыль, а уж чтобы она совсем стала стерильной, провел по ней рукавом куртки. Когда снял крышку, Андрей увидел, что там лежит много фотографий. Все старые, черно-белые, сплошь и рядом со следами сгибов. Трофим Тимофеевич надел очки с замусоленными стеклами и принялся разглядывать снимки, некоторые из них потом передавая для просмотра Корешкову. На этих далеких от совершенства любительских фотографиях была запечатлена лагерная служба конвойного Дорожкина, его знакомые, как в форме, так и в зэковских ушанках и телогрейках.
Потом он перестал давать снимки Андрею, сам же продолжал рыться в них. Стало понятно: старик что-то ищет.
– О! – наконец воскликнул он, держа какую-то фотографию. Посмотрел и протянул Корешкову. На портрете был изображен мужчина лет сорока с умным, чуть сердитым лицом. Худощавый, с расчесанными на пробор чуть вьющимися волосами, сильно тронутыми на висках сединой. Был он сфотографирован в какой-то комнате – на заднем плане можно было разобрать часть серванта, заставленного хрусталем.
– Вот кого мне напоминает наш нынешний Хозяин, – сказал Дорожкин. – Ничего не могу с собой поделать: напоминает, и все тут! Все мне кажется, что он и есть.
– А кто это? – осторожно, словно боясь спугнуть добычу, поинтересовался Андрей.
– Это-то? Это Броненосец, такая у него была кличка. В молодости на флоте служил. Но я-то его здесь узнал. Знатный был ворюга. Таких, как он, «законников»-блатарей можно пересчитать по пальцам одной руки. Лично я встречал немного. А ведь видал виды, сколько их у нас тут прошло…
– Броненосец – это прозвище. А как его настоящие имя и фамилия?
– Фамилия у него простая – Коровин, зовут, кажется, Вячеслав. Отчества не помню, да я, может, и не знал его. Станем мы тут к ним по отчеству обращаться!
– Вы говорите, вас не покидает ощущение, что Хозяин это Броненосец. Возможно, так оно и есть и вы правы в своих догадках.
– Э-э, нет! Был бы прав, если бы не одна закавыка – двадцать лет назад Броненосца к «вышке» подвели.
– Расстрелян?
– На моих глазах.
– Никаких сомнений быть не может? – допытывался Андрей в тайной надежде услышать положительный для себя ответ. Но не тут-то было. Трофим Тимофеевич сказал:
– Сомнений нет. Я лично в похоронной команде участвовал, был ее командиром. Там-то и произошла со мной история, на первый взгляд, ужасная, а я ее вспоминаю с радостью. Гнить бы Броненосцу в безымянной яме под номерной табличкой, если бы не его жена. Вот это женщина, доложу я тебе! Мечта! За такую не грех и выпить!
Одна бутылка уже кончилась, и Корешков в глубине души поблагодарил начальника колонии, который отказался взять московский сувенир, тем самым невольно способствуя разговорчивости много знавшего бывшего охранника. Он извлек из пакета вторую бутылку «Столичной» и налил старику почти полный стакан. Спьяну тот не заметил, что Андрей лишь пригубливает, поэтому у него ни в одном глазу.
