Катька встала, подошла к зеркалу, рассеянно повертела в руках гребенку, положила обратно, повернулась к Иринке:
— Знаешь, что? Надо нам всем собраться и обсудить.
Иринка поморщилась.
— У тебя прямо какая-то страсть к обсуждениям! И так все ясно, что делать надо. Выследим, где живет каждый, кто ходит к Ивашкину. А потом будем приходить к ним домой, вести эту самую работу, — не желая произносить трудного слова, просто закончила Иринка.
— Правильно! — тут же согласилась Катька. — И начнем прямо с Марининой мамы. Наверно, она уже ищет тебя. — Обернулась Катька к Марине.
— Пусть поищет. Будет знать, как меня в подпол садить.
— А ты, оказывается, вредная. — Надевая шерстяную кофточку, снова оглянулась на нее Катька.
— А мне и надо быть вредной, — с почти взрослыми интонациями в голосе произнесла Марина и серьезно посмотрела на Катьку черными, как угли, глазами.
На улице порыв ветра сорвал с Катькиной головы кокетливо надвинутую на макушку шляпку, бросил в лужу. Подгоняемая ветром, шляпка поплыла.
— Как пароход, — сказала Марина и с интересом стала следить, что будет дальше.
Катька залезла в лужу с ногами, вытащила шляпку, рассматривая мокрые, враз обвисшие поля, проговорила укоризненно:
— У человека несчастье, а ты — пароход. Выдумала тоже.
Не слушая ее, Марина предложила:
— Она уже испортилась, и ты ее носить не будешь. Дай мне. Я из нее сделаю лодку и буду катать Бульку.
Какая том еще у нее Булька, Катька не знала, но Марина сказала об этом так серьезно и такая была сейчас хорошенькая на ветру, с красными щечками, с черными глазами, так красиво падали на ее плечи серные кудри густых длинных волос, что Катька рассмеялась и сунула ей в руки мокрую шляпку.
— На, катай своего Бульку. Наверно, такое же чудо, как ты…
— Булька — не чудо, а щенок. Только мамка ему есть не дает, и Булька лазит по помойкам.
Катька всплеснула руками.
— И ты с ним возишься?!
— Кто же с ним возиться будет? — все так же серьезно ответила Марина. — Он — сирота. Я его под забором нашла.
Катька внимательно посмотрела на нее, помолчала, потом взяла за руку и негромко сказала:
— Пойдем, Мариночка. Мы сегодня поговорим с твоей мамой, и она больше не станет тебя ругать.
Дверь в Маринином доме была не на защелке, и, как только девочки потянули ее, она открылась. В сенях они постояли тихонько. В комнате кто-то сморкался и говорил жалобно.
— Это мама, — сказала Марина. — У нее насморк и еще кто-то. Слышите, говорит?
Она тихонько приоткрыла дверь, просунув голову, оглядела комнату.
— Нет никого, — удивленно оглянулась она на Катьку и Иринку. — С кем же она разговаривала? — И, широко распахнув дверь, переступила порог. За ней вошли и Иринка с Катькой.
Сидевшая на постели женщина подняла голову. У нее были красные опухшие глаза, красный широкий нос и бледное, совсем бледное страдающее лицо.
Увидев Марину, она открыла рот, не мигая смотрела на дочь, а потом вдруг заголосила, вскочила на ноги и бросилась к Марине.
— Доченька ты моя! Да где же ты была? Я весь берег исходила, искала, искала, горе ты мое луковое.
Она стояла перед Мариной на коленях, гладила ее плечи, прижимала к себе, а Марина, как взрослая, тоже гладила ее мокрое от слез лицо и говорила:
— Если ты будешь меня еще с крысами садить, я совсем уйду. Вот к этим, — кивнула она на Иринку с Катькой.
Женщина взглянула на девочек через Маринино плечо, спросила:
— Это вы ее нашли? Где?
— А они тебе не скажут, — питаясь освободиться от ее рук, опередила ответ Марина. — Ишь какая хитрая, чтобы тете Кристе сказать!
Женщина опустила глаза. Долго молчала. Катька не выдержала первая.
— Вы, тетя, напрасно Марину обижаете и напрасно Кристине верите. Разве вы не знаете, что ее сын только из-за нее чуть не умер!
Женщина это знала. Еще тогда, когда Женю увезли в больницу, поразилась Кристиной жестокости. На ее вопрос, помнится, Кристина ответила: «Не о сохранении тленной оболочки заботиться надо, а о душе. Потому так и сурова с сыном, что думаю о его загробной жизни». Ответила, явно недовольная вопросом.
Именно Кристина первая пришла к ней, когда узнала, что она согласилась отдать Мариночку в городской пионерский лагерь.
— Дочь-то — дитя неумное. А тебе ой худо будет, сестра, за это общение с антихристами!
Кристина настаивала, чтобы она не пускала дочку к пионерам. Кристина привела прямо к ней в дом брата Афанасия. Кристина путала и без того запутавшиеся мысли. И она, уставшая от всего, пригрозила Мариночке подвалом.
Бог ты мой! Сколько же она сегодня передумала, пока искала дочку! Сердце, казалось, вот-вот остановится. Ну для чего ей жить, если не будет рядом ног этих черных вишенок глаз, волос этих кудрявых, если вдруг перестанет звучать в доме ее голосок то упрямый, настойчивый, а то и ласковый, нежный. Нет, не только жизни не надо, а и тот слет потускнеет, если исчезнет вдруг Мариночка.
Мигом пронеслось все это в голове у женщины. Она вздохнула, вытерла платком глаза, сказала Иринке и Катьке:
— Чего же вы стоите, садитесь…
Марина забралась к матери на колени, поправила волосы, поцеловала в красный распухший нос. За окном откуда-то, наверно, из репродуктора на площади, донеслась песня:
Если друга, если друга хочешь встретить.На рассвете вместе с солнцем выходя. Пионер шагает по планете, Открывая все пути.
Марина прислушалась.
— А я знаю эту песню, — слазала она, соскочила с материнских колен, подбежала к окну; и не успела мать ничего сказать, как она распахнула створки. Вместе с сырым воздухом в комнату ворвались слова:
Пионер шагает по планете…
— Человек шагает по планете… — затянула Марина.
— Там же поют «пионер», — робко поправила женщина.
— А я еще не пионер, а человек уже, — ответила Марина бодро. Опять запела. Иринка с Катькой переглянулись, засмеялись. Поглядев на девочек, на дочку, слабо улыбнулась и женщина.
Глава XXIV. Неожиданное признание
Женя был всегда с друзьями. Вместе с ними ходил в кино, слушал сказки, что рассказывала по вечерам Иринкина бабушка, играл. Не отставал от ребят.
Как-то Катька сказала, что в школе нужно помыть после побелки окна. Женя с готовностью вместе со всеми побежал туда. Иринка полизала стекла водой, потом вытирала их тряпкой, а уж после этого терла до блеска бумагой. Женя старался делать так же.
К вечеру работа была закончена. Все разбежались по домам мыться, а Женя открыл дверь в пустой и гулкий школьный коридор. Здесь, как и в классах, пахло краской и стояла необычная, какая-то парадная тишина.
Осторожно ступая по крашеному полу. Женя прошел к своему классу и открыл дверь. Хрустально сияли в классе стекла больших окон, на белых подоконниках зеленели диковинные кактусы с мясистыми, напоминающими вытянутую восьмерку, не колючими, а гладкими листьями. Как на линейке, выстроились ряды блестящих черных парт. Женя присел на одну из них. Еще раз огляделся.
С новым, неизведанным чувством воспринимал он сейчас и парты, и классную доску. Все, что раньше тяготило, теперь наполнило смутными, но радужными надеждами. Он посчитал по пальцам, сколько осталось дней до первого сентября. Оказалось, чуть больше недели. Это его и обрадовало, и огорчило. Каждый день приближал сто к школе, к тому новому, что откроется перед его глазами, по-иному увидевшими мир. Но в то же время каждый день приближал Иринкин отъезд.
Женя и сам не понимал себя. Иринка вызывала в нем желание сделать что-нибудь такое, после чего она бы сказала, как тогда, когда он пел:
— А я и не знала, что у тебя такой голос!
Слушая Иринкины рассказы, он и сам увлекся чтением, был рад, когда мог поддержать разговор, ну, хотя бы о космических полетах. У него оказалась замечательная память. Раз прочитав биографии Германа Гитова и Юрия Гагарина, он запомнил о них нее: и когда они родились, и где, и как учились, и что любили с детства.
— Прямо какая-то ходячая энциклопедия! — удивился Шурик, когда Женя стал рассказывать о героях космоса. И после Шуриковых слов Женя покраснел от удовольствия.
Все, все было бы другим теперь и его жизни, если бы… если бы не мама! Правда, она не возражает, что он уходит из дома, дружит с Иринкой, Катькой, Хасаном. Она терпеливо переносит шумливость Шурика. Но не знает Женя, что совсем не из-за него так покладиста Кристина. Прежде всего она не желает беспокойства себе. Кристина знает, что Женина жизнь интересует теперь многих. Она думает о себе, к Жене она охладела, к Жене у нее даже какая-то враждебность. Ей известно, что и о Марине рассказал «этим» он! Затаилось и растет в ней жестокое, мстительное чувство. Оставаясь одна, она горячо молит бога:
