— Куда?
— Есть места… — уклончиво ответил Чемодан, разливая вино по стаканам.
— А все-таки?
— К одному человеку.
— Зачем? И к кому?
— Не суетись, скоро все узнаешь.
— Мне твои загадки не по нутру, — резко сказал Костя, поднимаясь из-за стола.
— Брось, не заводись. Козырь просил передать, что человек надежный. Не сумлевайся, — и добавил с нажимом: — Козырь желает, чтобы ты с этим человеком встретился. Обязательно…
Сухощавый благообразный старичок в очках с важным видом поднялся навстречу Косте и протянул руку:
— Будем знакомы, Седой. Меня зовут Леонтий Севастьянович. Присаживайся, — показал на стул. — Алексей, — обратился к Чемодану, — ты погуляй возле дома часок. Мы тут… потолкуем.
Чемодан недовольно проворчал что-то себе под нос и вышел, громко хлопнув дверью. Старик поморщился, глядя ему вслед, затем спросил у Кости:
— Чай будешь? У меня отменный, цейлонский. Садись поближе. Тебе покрепче?
— Спасибо…
Неторопливо прихлебывая ароматный чай, старик ободряюще улыбался и кидал на Костю колючие хитроватые взгляды — явно присматривался. Чаепитие несколько затянулось, похоже, старик испытывал терпение своего гостя, хотел, чтобы он занервничал. Но Костю эти уловки волновали мало. Он молча, с безразличным видом пил чай и на вопросы старика отвечал коротко: “да” или “нет”.
Наконец старик сдался. Отставив чашку, блаженно вздохнул, потер руки, будто ему стало зябко, и спросил:
— Небось, скушно без дела маяться?
— Привык…
— Плохая привычка, — заулыбался старик; похрустев пальцами, посерьезнел и сказал: — Вот что, Седой, пора тебя к делу приставить. Стоящему делу. Работа не пыльная, но денежная. Козырь рекомендовал тебя как смышленого, надежного человека. А мне такие и нужны.
— Чем я буду заниматься?
— А ничем, как и прежде. Так, легкая прогулка время от времени на свежем воздухе. Чтобы кровь не застаивалась. Побудешь на стреме часок-другой — и опять отдыхай с деньгой в кармане.
— Я буду… воровать? — Костя резко встал, опрокинув стул. — Ты что, дед, сбрендил? Найди кого-нибудь другого. Я пошел.
— Э-э, погодь! — вскричал старик. — Я тебе не все еще сказал, парнишка. Погодь и выслушай.
— Ну? — остановился на полдороге к двери Костя; какая-то едва уловимая интонация в голосе старика заставила его насторожиться.
— Во-первых, не воровать, а брать то, что принадлежит нам всем. То, что государство прикарманивает, нас с тобой не спрашивая. Брать свою пайку, не огрызок черствой черняшки, что они нам предлагают, а кусок ситного с маслом. Усек? Имеем на это полное право. Ты вот отторчал в зоне по навету, зазря что ли? Кто-нибудь возместил тебе убытки? Годы не вернешь, ясное дело, но хотя бы комнату в общаге дали да на кусок хлеба малую толику подкинули в твой дырявый карман.
— Воровать я не буду, — чувствуя, как бешенство волной окатило сердце, хрипло ответил Костя.
— Заладил, как попугай, — не буду, не буду… А куда ты подашься, друг ситцевый, без гроша в кармане, без документов, ась?
— Это не твоя забота.
— Так уж и не моя… — ехидно покривился старик. — Ты хотя бы поинтересовался, кто тебя деньгой снабжал до сих пор, чтобы ты мог спокойно и в полной безопасности на пуховых перинах с Лялькой кувыркаться. Ладно, хрен с тобой, как видно, Козырь в тебе ошибся. Похоже, кровь у тебя заячья. Что ж, разойдемся, как в море корабли. Вот только должок ты мне верни. К концу недели. Понял?
— Какой должок?
— Память отшибло? У меня тут все записано — сколько, когда. — Старик достал из ящика стола потрепанную тетрадь в клеенчатом переплете. — Вот, черным по белому.
— Но ведь Козырь говорил, что это… подарок за то, что записку передал…
— Подарок ты проел за месяц. А потом я, старый дурак, посочувствовал, подкармливал тебя по мере своих возможностей, по-товарищески. Думал, добром отблагодаришь. Дождался благодарности.
— Деньги я верну. — Костя с ненавистью посмотрел на ухмыляющегося старика, едва сдерживая себя, чтобы не сломать его дряблую морщинистую шею.
— В лотерею выиграешь или наследство получил? — снова съехидничал старик, но, заметив опасный огонек в черных глазах юноши, сказал, благодушно развел руками: — Как знаешь. Это твои заботы. Но деньги — через неделю, — добавил он жестким голосом.
Отворилась дверь, и на пороге вырос Чемодан. В своей лапище он держал полупустую бутылку вина.
— Холодно на улице, едрена вошь… — пожаловался, вопросительно глядя на старика. Тот едва заметно повел бровью. Чемодан вздохнул и посторонился, пропуская Костю.
— Да, и еще одно, — проскрипел старик вдогонку юноше. — Там менты с ног сбились, разыскивая того, кто пришил Фонаря. Так ты, парень, поостерегись…
Угроза, которая явно прозвучала в елейном голосе старика, заставила Костю вздрогнуть. Он почувствовал, как по спине словно морозным инеем сыпануло…
14. БУДНИ ТЕСЛЕНКО
Сырой, промозглый ветер гонял по ненастному небу косматые серые тучи. Занудливый дождь сеялся, как сквозь решето, уже четвертые сутки. Рыхлый грязный снег медленно таял, обнажая неубранную листву и разнообразный городской мусор. Голые обледеневшие деревья в скверах жалобно поскрипывали по ночам, когда вместе с ветром из северной стороны вползал морозный туман. Зима была на исходе.
Капитан Тесленко, кутаясь в длинный плащ-дождевик, уже битый час стоял на остановке, дожидаясь маршрутного автобуса. Легкая меланхолия, одолевающая его с утра, постепенно переросла в раздражение, которое, как ни странно, согревало — углубившись в свои безрадостные, под стать погоде, мысли, капитан совершенно не ощущал ледяных порывов коварного сквозняка, задувающего в многочисленные щели автобусной остановки.
Он думал о тех новостях, которые принес вчерашний день и о чем ему сегодня придется докладывать майору Храмову. Тесленко даже в холодный пот кинуло, когда он на мгновение представил реакцию шефа на его доклад. Конечно же, вина тут была седьмого отдела, службы наружного наблюдения, но до наружников у Храмова руки коротки, а он, Тесленко, под боком…
Храмов выслушал информацию Тесленко внешне спокойно, а что у него творилось в душе, разобрать по выражению лица было невозможно. Капитан с трепетом ждал очередного разноса: если честно, то Тесленко не очень праздновал своего шефа, но страсть как не любил скандалов и ругани, будь то на работе, в семье или на улице. Всяческие склоки и брань приводили его в смятение, помимо воли, как он ни старался совладать с собой, хотя трусом никогда не был.
