— Сладкий чай?
— Воду, если можно.
— Черт... — бормочет он, возвращаясь на кухню.
— Мальчик! — Слышу звук шлепка, полагаю, что Дорис шлепнула Ноя полотенцем для посуды.
— Ну, бабушка, она только что отказалась от сладкого чая. Это серьезное преступление.
Дорис входит в столовую, поставив корзинку с жареным цыпленком рядом с миской, наполненной зеленой фасолью и горохом.
— Я не молилась за него в детстве, наверное, это моя вина. — Она выдвигает стул и с громким вздохом плюхается на него. — Ух, легче не становится.
Ной расставляет тарелки и корзинку с горкой свежего кукурузного хлеба, прежде чем сесть рядом со мной.
— Ладно, — фыркает Дорис, вытирая лоб салфеткой. — Давайте помолимся. — Она склоняет голову и переводит взгляд на Ноя. — И закрой глаза, сделай все правильно ради ребенка проповедника, хорошо? — Мы закрываем глаза. — Дорогой Милостивый Небесный Отец, мы благодарим тебя за этот день, за пищу перед нами, которую ты нам послал. Мы благодарим тебя за Ноя и Ханну, пусть она приведет его к твоему славному спасению, потому что мы все знаем, что он немного баламутный. Мы благодарим за мисс Томпсон, даже если она любопытнее двухголового дятла. И спасибо за эту новую бездомную кошку мистера Джигглса, она действительно помогла со всеми полевыми мышами, которые любят забираться в мою кладовку и есть мои печенья. Пусть мы по-прежнему будем благословением для тебя и сделаем так, чтобы ты по праву гордился нами. И, пожалуйста, когда придет мое время, забери меня во сне. Не заставляй меня страдать. Аминь. — Мы начинаем открывать глаза. — О, и спасибо тебе за Алабамский футбол и, пожалуйста, благослови тренера Сабана. Аминь. Снова.
Ной наклоняется ко мне.
— Она всегда молится за Ника Сабана, даже когда забывает помолиться за меня.
— Я очень серьезно отношусь к своему футболу, — говорит она, потянувшись за кукурузным хлебом. — Так что давай покончим с этим прямо сейчас, мисс Ханна. «Ролл-Тайд» или «Оберн Игл»?
— Не говори, что тебе все равно, — шепчет Ной. — Это еще хуже, чем сказать, что ты за Оберн.
— Эм, «Ролл-Тайд»…
Дорис хлопает в ладоши.
— Тогда все будет в порядке.
После ужина Ной убрал со стола, мы сыграли несколько раундов в покер, и Дорис выиграла каждую партию. К тому времени, как мы уезжаем, Ной задолжал ей два дня воскресной школы и ужин с бифштексом.
Дорис держит дверь открытой, влажный воздух проникает внутрь и липнет к моей коже.
— Это было очень мило с твоей стороны — потакать старой леди и обедать с ней.
— Что ж, большое спасибо за приглашение. Без сомнения это лучшая жареная курица, которую я когда-либо пробовала.
Она хлопает меня по спине.
— Я люблю тебя, бабушка, — говорит Ной, наклоняясь и целуя ее в щеку. — Я зайду к тебе завтра.
— Хорошо, ладно. — И с этими словами она закрывает дверь.
Мы забираемся в грузовик Ноя, и он заводит двигатель, прежде чем поправить зеркала и посмотреть на меня.
— Двигайся сюда. — Он похлопывает по среднему сиденью.
В моей груди возникает трепет. Что-то настолько простое не должно было произвести такого эффекта. Отстегиваю ремень безопасности и двигаюсь к нему. Улыбаясь, он проводит пальцами по моей щеке и нежно целует, прежде чем дать задний ход.
— Останься со мной сегодня, — шепчет он. — Пожалуйста, только на одну ночь. Не оставляй меня.
Кажется, в этой просьбе есть что-то еще, что-то отчаянное и совершенно невинное.
— Я просто хочу спать рядом с тобой и обнять тебя.
— Ладно, — выдыхаю я.
Как можно отказать плохому мальчику, который на самом деле не плохой? Это не возможно. Действительно не возможно.
25
НОЙ
Порывшись в своем ящике комода, вытаскиваю футболку Imagine Dragon и бросаю ее Ханне.
— Можешь спать в ней, если хочешь.
Она робко берет её в руки. Боже, она выглядит так неуместно, стоя рядом с моей кроватью, как будто сомневается в том, что делает.
— О, черт. — Возвращаюсь к ящику, хватаю пару баскетбольных шорт и протягиваю ей. — И вот еще это. Ты наверное в них утонешь, но…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ханна отворачивается от меня, прикусывая губу. Я даже ожидаю, что она скажет мне отвезти ее домой, но затем она подходит ко мне и берет у меня шорты. — Все нормально. — Ханна бросает их на комод. — Я доверяю тебе.
Её взгляд останавливается на моих губах, а рука ложится на мою грудь.
— М-м-м. — Медленно приближаюсь к ее губам. — Не знаю, говорил ли кто-нибудь такое раньше.
— Не знаю, хочу ли знать об этом.
Боже, она сводит меня с ума. Сжимаю её волосы в кулак и прижимаюсь губами к ее губам. Тонкий намек на вишню перемещается с ее губ на мой язык, напоминая о том, насколько она невинна на самом деле. Буквально. Это похоже на смесь опасения и страха, робкого вожделения. Если бы Ханна была любой другой девушкой, я бы с радостью испортил ее ровно за десять секунд. Но это была не какая-нибудь другая девушка. Она та, которая заставила меня поверить в то, что я могу стать лучше. Мне кажется, что поцелуи с ней сродни тому, когда атеист впервые видит Бога.
Одухотворенные.
То, что вы знаете, что никогда не забудете. Она почти заставляет меня простить себя за все глупости, которые совершил в своей жизни, за всю ненависть, которую держал в себе так долго. Я понимаю, что любовь к ней может заставить меня забыть обо всем этом, потому что это кажется таким несущественным. Ведь есть же поговорка, что любовь может спасти всех нас? Это правда. Это то, ради чего мы живем всю свою жизнь, даже самый дерьмовый человек хочет, чтобы его кто-то любил. И хотя для такого парня, как я, не так уж много нужно, чтобы почувствовать себя любимым, то для такой девушки, как она — для той, кто вырос в хорошей семье, в идеальном доме, — черт возьми, как такой парень, как я, может быть способен любить ее достаточно сильно?
Я медленно подталкиваю ее к кровати, не разрывая губ, пока она не падает на матрас. То, как ее темные волосы разметались по белым простыням, кажется настоящим искусством, и я прикусываю губу, чтобы не застонать.
— Ты даже не представляешь, что делаешь со мной, — бормочу я, осторожно опускаясь на нее.
— То же самое, что ты делаешь со мной, — шепчет Ханна мне в губы.
Мы целуемся, просто целуемся, кажется, несколько часов. Пока мои губы не становятся болезненными и опухшими. До тех пор, пока я впервые в своей жизни не понимаю, каково это — хотеть кого-то. Не вся та поверхностная чушь, а реально всей душой хотеть кого-то. Меня так сильно тянет к ней, как будто я попал в прилив. И это пробуждает панику в моей груди, потому что я знаю, что тону, но в то же время, это почти освобождение, потому что знаю, что больше не контролирую ничего из этого.
Когда отстраняюсь, Ханна смотрит на меня, изучая, лениво проводя пальцами по моим волосам.
— Как ты думаешь, у каждого ли человека, которого мы встречаем, есть предназначение?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, не знаю, типа судьба. Как ты думаешь, есть ли причина, по которой мы встречаем определенных людей?
Перекатываюсь на спину, увлекая ее за собой, и провожу пальцами по ее длинным волосам.
— Встречаемся или просто сталкиваемся?
— Наверное, встречаемся.
— То есть мы говорим не о том случайном парне с прищуренным взглядом, который всегда делает мне сэндвич в «Сабвейе»? (прим. пер.: «Subway» — Сеть ресторанов быстрого обслуживания)
Ханна хихикает.
— Нет.
— Ладно, просто надо было убедиться. Не знаю. Может быть. Думаю, что всегда можно найти причину, если захотеть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ханна проводит пальцем по углублению в середине моей груди.
— Мне нравится думать, что есть.
— Правда?
— Да, особенно с тобой.
Улыбаюсь, хотя она не может меня видеть, но так же быстро, как это замечание заставило меня почувствовать себя хорошо, я чувствую себя дерьмово. Было так много способов облажаться, так много способов разрушить ее. Я знаю, что так же легко, как она может любить меня, Ханна может меня возненавидеть. Граница между любовью и ненавистью чертовски хрупка. И как бы сильно я ни хотел, чтобы она любила меня, я твердо верю, что невозможно возненавидеть того, кого не любил прежде.
