С каждым шагом, в стопы словно вонзались идеально наточенные лезвия, отдавая болью во всем теле. Пока ноги сами собой несли к окну, я быстро задернула длинные темные шторы, чтобы ни один свет фонаря не прорывался в комнату и клацнув выключателем, оказалась в полной тьме, подобной той, что образовалась внутри.
Мне нужен был ледяной душ. Просто необходим.
Ступив босыми ногами на мраморную плитку душа, пока струи ледяной воды били по телу, я не осмеливалась взглянуть на себя в зеркало напротив. Не осмеливалась даже обернуться к нему лицом.
Меня била дрожь, тело, буквально, онемело под ледяными струями, а руки, безжизненно опустившись вдоль тела, не притронулись ни к единому сантиметру кожи. Словно меня пометили во всех местах, до которых теперь было мерзко прикасаться. Я боялась сделать это, оказавшись в пелене воспоминаний. Боялась вновь оказаться в том темном переулке, где не было ни выхода, ни надежды, кроме двух пар рук, которые исследовали мое тело и хриплых голосов…
«— Черт… — я закрыла лицо руками, не чувствуя, как слезы растекались по щекам, смешиваясь вместе с водой. — Я не могу. Не могу. Не могу»
Слова эхом проносились в голове, пока я, прижав обе ладони ко рту, пыталась сдерживать всхлипы и плачь, вырывавшийся из меня, словно гром посреди выпачканного тучами неба. Я опускалась на пол, безжизненно сползая вдоль стены и заглушая плачь тяжелым напором воды, грубо отбивающим ритм по плитке тяжелыми струями.
Я ничего не чувствовала. Казалось, как будто вся живая энергия, которая била из меня ключом, вырвалась в тот же момент, навсегда покидая мое тело. Тот страх, как в тот момент, я никогда не испытывала за себя. Ту пустоту, что я чувствовала внутри, я не испытывала даже после потери родных людей, потому что тогда я теряла их, а сейчас — себя.
Полчаса, час, два, а может, и три…я потеряла счет времени, пока спускала ледяную воду на свое тело, рыдая и свернувшись в душе, как испуганный котенок в углу темного коридора. Только теперь, я боялась оставаться в темноте. Боялась остаться одной, где нет ни единого намека на свет.
Поэтому, вернувшись в комнату, я мигов включила все светильники и ночники, которые только были мне доступны, укутавшись в плотную пижаму с длинными рукавами и, нырнув под одеяло, которым накрылась с головой. Сон практически мгновенно настиг меня. Но лучше бы я вообще не спала.
Потому что кошмары настигали меня после каждого раза, когда я просыпалась в холодном поту, поднимаясь в кровати и забиваясь на краю, поджимая под себя коленки, на которых образовывались мокрые пятна от слез. Я бесконечное количество раз пересматривала те эпизоды, которые хотела вырвать из памяти. Каждый раз вздрагивала, кричала и плакала. Каждый раз молилась, чтобы все произошедшее оказалось сном, но просыпаясь раз за разом, видела только мокрую от слез подушку и чувствовала, как безумно выпрыгивает сердце из груди.
На следующее утро, проведя бессонную ночь, я проснулась, с опухшими глазами и безжизненным состоянием, отказавшись идти в школу. Мама посчитала, что я больна и быстро стала суетиться надо мной, пока я притворялась спящей, бездумно глядя в закрытое окно, повернувшись на бок. Я игнорировала любые указания пить лекарства, измерять температуру, не обернулась, когда меня пришел проведать Кристиан и ни разу не заговорила с мамой. Я не спустилась ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину, который в конце концов принесли мне в комнату, до чего я даже не притронулась.
Это происходило на протяжении всей недели. Я вставала с кровати только чувствуя надобность сходить в туалет или принять душ, когда дрожь снова била все тело. Игнорировала любые обращения ко мне и ни разу не спустилась вниз, отказываясь выходить из своей комнаты. Я забыла о том, чтобы выходить по утрам на балкон, подставляя лицо первым лучам или открывать окно, впуская в комнату свежий воздух. Ни разу не притронулась к блокноту с эскизами, представляя, как белые листы превратятся в исчерканные черными полосами. Только дважды я притронулась к дневнику, выведя на пустых страницах неровным почерком из-за дрожащих пальцев несколько строк. Даже это давалось мне через силу. Потому что даже отключив голову, я чувствовала пустоту, которая не могла говорить за меня. У меня не было ни мыслей, ни слов, ни желания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Я опустошена. Мне не больно. Но я ничего не чувствую»
Следующая запись была сделала через пару дней после слоившегося, когда я впервые стала на ноги, собрав силы принять душ.
«Сколько я буду находиться в этом состоянии? Пройдет ли этот страх и мерзкие воспоминания когда-нибудь? Я больше не выдерживаю. Меня ломает, стирает собственная сущность. Я перестала видеть тот смысл жизни, который поднимал изо дня в день меня на ноги. Я не хочу никого видеть. Никого слышать. Не могу смотреть на свое отражение и не говорю ни с кем, потому что не могу слышать собственный голос. Это еще больше напоминает о тех жалких звуках, которыми я молила отпустить меня…которыми кричала о помощи. Чего теперь я боюсь? Темноты? Остаться в одиночестве? Мужчин? Себя. Своей пустоты и ничего не чувствовать. Черт побери, я не выдерживаю.»
Следующие строки были написаны в тот день, когда мама впервые заставила меня переодеться и выйти на балкон подышать воздухом спустя неделю. Не выглядывая за балкон, я устроилась в углу, не желая видеть окружающий мир, и рисуя черные крестики или просто зарисовывая поля, я сделала новую запись:
«Что мне говорить, когда мама спрашивает о самочувствии? Как долго я смогу лгать, что все в порядке? Теперь моим личным щитом стало «я в порядке». Мне необходимо было вернуться в школу. Продолжать жить. Я понимала, что не смогу спрятаться от всех и всего в этой комнате, но не знала, как перебороть страхи вылезти наружу. Мне страшно. Жутко страшно. И я боюсь своего состояния, себя. Что мне делать? Что, если я не забуду, что, если не смогу подпустить к себе никого, боясь оказаться в тюрьме воспоминаний? «Что, если…» было слишком много. И мне нужно было научиться с ними бороться. А главное, научиться бороться с собой. Я не могу описать, что чувствовала, потому что легче сказать, что ничего. Я боялось той пустоты и отсутствия чувств с эмоциями, которые образовывали дыру во мне. Я уже ненавидела этот город. Этот дом. Район. И все…воспоминания. Лучше бы их не существовало»
Настал день, которого я остерегалась больше всего. Надеялась оттянуть время, насколько это было возможным. Новый понедельник. Мама взяла справку у доктора, в которой говорилось о моей простуде, и с вечера вложила в рюкзак. Все две недели, а может быть, больше, что я просидела дома, мама старалась не отходить от меня ни на минуту, когда я позволяла войти в комнату. Я видела, как она переживает и беспокоится обо мне, но не могла вытерпеть присутствия кого-то рядом. Даже если это было присутствие самого дорого человека на земле.
Я на автомате приняла душ, умылась, надела школьную форму и забрала волосы в высокий хвост, все еще ни разу не взглянув на себя в зеркало. Я не беспокоилась о том, что мои губы сухие и полопались, чтобы нанести на них блеск. Не обратила внимание на синяки и круги, залегшие под глазами. Даже не стала беспокоиться о вьющихся концах, которые небрежно свисали с хвоста.
Мне было плевать, кто какой меня видит. А быть может, я как раз не хотела, чтобы меня кто-либо видел.
Я впервые вышла из комнаты с накинутым на плечо рюкзаком. Медленно, через силу ступала по лестнице, где внизу уже слышались голоса мамы и отчима. А когда послышался низкий голос Джеймса, я резко остановилась. За время, что я провела наедине с собой и своими страхами, я совершенно забыла про сводного. А что, если он все рассказал или собирается рассказать маме? Что, если будет шантажировать меня? Как теперь будет смотреть на меня? Жалеть или насмехаться? Оставит в покое и не будет замечать или станет издеваться, как…
