– И это тоже, – кивнул волхв. – Но главное в другом. По этой воде душа врага в Иной мир уйти может. А ежели нет воды, то душа тут, в колодце, останется. А что это означает? – ответа дружинника старик не ждал, сказал сам: – Значит, враг заново на свет Этот не народится. И коли не станут враги рождаться, некому будет земли наши разорять. Ну а ныне что словенский люд творит?
– Что? – подал голос Розмич.
– Просто так сечёт. А тела либо в землю закапывает, либо сжигает, либо вон… воронам на пир оставляет. И мало кто задумывается, что тем самым помогаем чужому племени! Пройдёт пара годков, и этот супостат как ни в чём не бывало обратно на Этот свет вернётся. А через десятка два с мечом к нам придёт.
– Ну… – протянул Ловчан, глаза блеснули озорством. – Тебе, дед, с кульдеем нашим поговорить надобно. Вы быстро общий язык найдёте.
– Кто таков? – оживился волхв.
Ловчан прыснул в кулак, а Розмич осуждающе покачал головой:
– Не слушай его, волхв. Глупости говорит.
– И всё-таки кто таков этот кульдей? – настаивал старик.
Розмич ответил нехотя. После случая на Онеге, когда ромейку пришлось за борт кинуть, рыжебородый Ултен весь мозг съел. Лучше бы песни свои кульдейские, про котов с монахами, пел… или молился. А по-волховски выходит, что пролив кровь гречанки в воду, ей как бы новую жизнь пообещали, вдруг – свободную и счастливую?
– Скотт из свиты Рионы, жены князя Олега. Он священник. Только не нашим богам поклоняется и не скоттским. У него тот же бог, что у ромеев.
– Распятый? Слышал, слышал… – старик усмехнулся, глянул на Ловчана с укоризной. «Вот ведь человек! С виду вовсе не тупой дружинник, – прикинул волхв, – а такую пакость затевал! С жрецом христьянским свести!»
– Христьяне вообще ничего в жизни не смыслят, – молвил он затем. – Говорят, всех врагов прощать нужно. От того и погибнут, помяните моё слово!
– Ултен по-другому думает. Уверяет, что рано или поздно весь мир новому богу поклонится. И словены тоже. Потому что этот бог всех без разбора любит. И женщин, и мужчин, и ромея, и хазарина.
Теперь старик и на Розмича глядел с подозрением. Но так и не понял, шутит воин или говорит всерьёз.
– Если словены Христу поклонятся – вымрут. И без того податливей хлебного мякиша стали. Куда ж дальше?
– По-твоему, прощать глупо?
Волхв насупился, обхватил руками плечи, будто под ярким солнцем холодней, чем во льдах. Сказал с великой неохотой:
– Обряды забывать – вот что глупо.
– Так ты поэтому в такую глушь забрался?
– Нет. – Голос старика прозвучал спокойно, но было в нём нечто особенное. Как показалось Розмичу – запредельное.
Глава 7
День выдался ясным. Солнце, хоть и взобралось на небосвод недавно, палило. Будто лето и не собирается покидать эти земли, будто осень не осыпала позолотой редкие лиственные дерева.
Птицы уже не просто щебетали – голосили вовсю. Удивительно, но в Алоди или в других краях Розмич не замечал за птахами подобного буйства. Здесь же, близ белозёрского капища, сплошной птичий базар.
Зато Ловчану этот шум, как бывалому мореходу качка – дружинника разморило. И спал он крепко и, похоже, давно.
– Это капище с незапамятных времён стоит, – вновь заговорил волхв. – Даже не знаем, кто заложил и освятил. И с тех самых пор моя семья за местом сим присматривает. Я старший в своём роду, оттого и пришёл сюда. Прежде дед обряды творил, ещё раньше – прадед. Теперь вот… мне поручено. В белозёрском посаде семья осталась, грустно вдали от них, но что поделать?
– Вот как? А я думал, волхвами только неженатые становятся, – искренне удивился Розмич.
– Скажешь тоже! Неженатым – вон, даже репой гнилой торговать не доверят. Человек только тогда человек, когда делом доказал. Семью обрёл, детей и внуков народил. Жизнь повидал – всего хлебнул. Это только у христьян, слышал, малолетки враз жрецами становятся, от мира затворяются уже в юности – за крепкими стенами… А на бога нашего глянь, – указал он кривым перстом на чёрный издолб. – Думаешь, богатства, которыми Велес заведует, только в горностаевых шкурках меряются? Или, по-твоему, Велес бабы в руках не держал? Держал! И не одну, и ещё как держал! Так что ни разу не женатым в волхвы путь заказан.
– А что с вепсами, то бишь весью, не поделил?
Старик прищурил глаз, чем живо напомнил Розмичу другого, мурманского Велеса. Одноглазый бог князя Олега плутоват, вот и служитель капища, судя по всему, не так прост.
– Война у нас, – неожиданно серьёзно изрёк тот. – Четвёртый год. Или пятый… Не даёт покоя это отродье.
– Почему?
– Не любы мы. И боги наши. И обряды. Чужие мы им, а они – нам.
Дружинник покосился на распластанный, как гигантский блин, тёмный камень, точно скрывающий вход в самую навь, поёжился. Собеседник перехватил взгляд, тут же пояснил:
– Не в этом дело. Они и другие капища разоряют. И обряды, даже самые мирные, испортить норовят. Вообще словен с Белозера всячески выживают.
– С нашей земли нас же гнать?
– А! Вот тут самая соль! Возомнили, дескать, не наша земля. Дескать, пришлые мы.
– Как так? Все знают, Словеново племя в Белозере чуть ли не с самого сотворения мира живёт!
– Ну, про сотворение ты загнул, а в том, что невесть как давно – правда. Ещё древний скифский ксай Словен, именем которого всё племя наше прозвано, жив был. Веками в Белом озере рыбу удим. Вот только весь упёрлась рогами, бает, мол, они первее нас народились.
– Тьфу ты! Срань какая!
– Вот и я про то же. Поначалу только говорили, теперь капища разоряют. Ты много святилищ близ Белозера видел?
– Я всего два дня, как приехал, – потупился Розмич.
– А не ищи! Всё равно не найдёшь. Это – самое ближнее. Остальные – всё, поруганы и порублены.
От такой новости дружинник захлебнулся воздухом.
– Не может быть! – выпалил он.
– Ну раз не веришь, тогда проверяй. – Выглядел старик совсем равнодушно. Видать, не врал. – А я покамест отбиваюсь. Видишь, как исхитриться пришлось? В личине и шубе денно и нощно хожу. Чуть что – сразу зверем прикидываюсь. Зверей они поболе людей боятся. Сыны мои изредка приходят, тоже шкуры примеряют. Правда, до сего дня только двоих порешить пришлось. Вовремя вы ко мне заглянули, вовремя…
– Да уж… – согласился Розмич.
И ужаснулся: а если бы сватовство не расстроилось? Если бы душа чуть меньше болела? Ведь не пришёл бы сюда! Какой дружинник променяет весёлый пир в общинной избе на моление богу?
– Я бы, конечно, удрал, – продолжал рассуждать старик. – А вот издолб мой бегать не умеет… Корнями он в этот лес врос.
– Но ведь они… глупые! Значит, одолеть – пара пустяков!
– Это почему же глупые?
– Ну а как назвать человека, который под покровом тьмы схорониться вздумал, а сам в белую рубаху обрядился?
– Ха! Да это не просто так! Они ж меня колдуном мнят, а место сие – чёрным. Очищать шли, вот и вырядились. Вроде как они – светлым служат. Вроде бы платье белое от злых духов лесных хранит. Видел, и знаки у них вышиты особенные? Не деревенские они. Тот, кто посылал их, и богам нашим, и словенам завидует – извести хочет всеми силами. И волшебными, ведаю.
– Всё равно глупые. Любой умысел, если делу вредит, – глупость.
– Ну… тебе, конечно, видней.
Разговор с волхвом распалил не на шутку. Розмич даже не заметил, как допил вино и принялся отщипывать от принесённой стариком булки. Желудок, хоть и помнил недавний обряд, не противился.
Словен всё пытался подобрать слова и доводы, найти хоть одно разумное объяснение.
– Значит, гнева богов вепсы не боятся? – спросил он.
Волхв рассмеялся. Только веселье было ненастоящим, горьким:
– Да им наши боги, что тебе ромейский Христос! – И, заметив ошарашенный взгляд воина, добавил: – Ты погоди, ещё немного, и врать начнут, будто мы своих богов выдумали. Или, что вернее, украли.
– Как украли? У кого?
– У них же, у веси – вепсов. Ну, или ещё у какой чуди. Одна зараза.
– Но ведь имена… – начал было Розмич.
– Переиначили, – волхв пожал плечами и отстранился, уставившись на небо.
В небесной синеве как раз проплывал утиный клин. Толстые, откормленные птицы летели низко. Даже не приглядываясь, видно – отожрались за лето так, что еле крыльями шевелят.
– А князь? – не унимался дружинник.
– Что князь?
– Князь! Он ведь Рюриков сын! Пожаловаться, объяснить! Челом бить…
– Объяснишь ему, как же… Жёнку его видел? Вепсянская душа. Она ему в уши так заливает, как ни одна словенка не сможет. У словенки просто совести не хватит так мужиком крутить.
– Но Полат…
– Полат… Слабенький он, Полат твой. И верит кому ни попадя. До него хоть как-то жили. Мирно жили, надо сказать, это ж самое пограничье Славии – если обиды и были, терпели. А Сивар-варяг явился – мы уж духом воспряли, порядок наведёт, да погиб сей князь, недолго правил… Вот тогда-то белозёрская весь вконец обнаглела. При Полате окажешься – приглядись: сколько бояр вепсянских, сколько словенских. То-то же!
