Дербыша сопровождала дюжина. Розмич ещё в начале разговора присмотрелся и отметил: словен всего двое, остальные – из веси. Светловолосые, скуластые, низенькие. И в большинстве своём юные.
Драться с такими – себя не уважать. Всё равно что матёрый волк против своры щенят выйдет. Их бы кулаками, а лучше распаренной хворостиной пониже спины. Да только где эту хворостину взять?
Люди Дербыша вынимать оружие тоже не спешили, заметно нервничали. Но глядели неожиданно зло, обвиняюще.
– Сдайте оружие, – повторил воевода. – Иначе в город, как разбойников, в колодках поведут.
– У самого руки отсохнут, прежде чем нас нарядишь, – огрызнулся Розмич и подумал: «Эх, сейчас бы рвануться вперёд, сбить бы негодяя с ног, вырвать бы кадык… а там!»
Воевода, словно бы угадав это желание, оскалился в ответ, но приказа укоротить алодьским языки не отдал. Так и стояли: Розмич с Ловчаном, спина к спине, и белозёрский «молодняк» опасным кругом.
На шум начал сбегаться народ. Бабы громко ахали, мужики подбадривали подручных Дербыша, дети выкрикивали глупости.
– Что всё-таки происходит? – шепнул Ловчан. – Прямо чудеса в решете! Дыр много, а выскочить некуда.
Под пристальным взглядом толпы чувствовал он себя крайне глупо. Нервы сдавали.
– Про это, поди, только Чернобог знает, – рыкнул Розмич. – Дайте дорогу или бейтесь!
Пачкать меч о белозёрских сосунков по-прежнему не хотелось. Оружие подобного унижения не простит. Да и князь Олег, прознав, по голове не погладит. Однако стоять вот так до скончания века тоже не шибко весело.
Помощь подоспела откуда не ждали.
Осыпая людей малопонятными словесами, через толпу зевак прорвался кульдей. Лицо решительное, брови сдвинуты, в глазах молнии. Увидав рыжебородого священника в таком настроении, Ловчан невольно улыбнулся. А когда заметил в руках Ултена увесистый посох, едва не заржал.
Белозёрцы причину веселья не поняли, насупились и потянули из ножен мечи.
– А ну стоять! – прокричал кульдей, ломанулся к опасному кругу, как лось на призывное мычание самки.
– Не на… – только и успел прохрипеть Розмич.
Один из молоденьких вояк не выдержал напряжения, обнажил оружие и попытался оттеснить посмевшего вмешаться скотта.
Тот заметил опасность вовремя – отбил лезвие посохом и тут же огрел нерадивого дружинника по голове. И началось…
Палка в руках кульдея закрутилась почище крыльев ветряной мельницы. Розмич с Ловчаном оставили мысли о сече и ринулись в драку по-простому, вооружившись только кулаками. Четверо белозёрских не постеснялись вытащить мечи, но рубить безоружных не посмели, за что и поплатились. Одного сбил удар в челюсть, второй согнулся от удара головой в живот. Третьего, как кутёнка, схватили за шиворот и отшвырнули подальше. Четвёртый же познакомился с кульдеевым посохом и рухнул как подкошенный.
Как раскидывали остальных, мало кто помнил. Но к вечеру половина белозёрских мальчишек обзавелась шестами, а один даже голову в печку сунул, чтобы стать похожим на Ултена. Кулаками помахивали менее охотно, чаще пытались хватать за грудки или опрокидывать соперника подножкой. Ещё пробовали рычать и выкрикивать ругательства, но осторожно, чтоб родители не услышали.
О том, что вместо битвы случился мордобой, не пожалел, кажется, никто. Даже опозоренные белозёрские дружинники втайне благодарили богов за ниспосланную милость…
В город вошли при оружии. И, как выражался старый воевода Сигурд, «с боевым усилением». Правда, кульдей чуть прихрамывал – кто-то всё-таки ухитрился достать воинствующего священника.
Куда отправиться – не рассуждали. Судя по тому, что Дербыш исчез задолго до окончания драки, князь Полат уже предупреждён. Стало быть, ждёт.
Розмич мысленно проклинал Белозеро и в который раз удивлялся заведённым тут порядкам. В землях, подвластных Олегу или Велмуду, так даже с врагами не поступают, а с посланцами другого владыки тем более. И воевод, способных бросить свой отряд в разгар драки, прежде не видывал.
Общее мнение озвучил Ловчан:
– Чудно́!
– Да уж, – поддержал Розмич. – Нашим рассказать – не поверят.
– А может, они тут грибы какие особенные жрут?
– Может, и грибы, – согласился он с Ловчаном. – Только легче от этого не становится.
Несмотря на внушительную победу, радости у Розмича не было. А когда подошли к княжьему двору, злость сменилась нешуточным беспокойством. Он бросил взгляд в сторону дружинного дома, где расположились вверенные ему воины, и сердце заныло по-настоящему. Он даже решил отложить встречу с Полатом, но едва сделал шаг в сторону воинского жилища, на крыльцо княжеского терема выкатился отрок. Проорал:
– Эй, алодчане! Князь к себе требует!
– И этот… требует, – прошипел Ловчан. – Вот же ж… Белозеро!
– Случилось что-то, чего не знаем, – сказал Розмич шепотом. – Ловчан, будь наготове. Ултен, иди к себе. Наши неприятности тебя не касаются.
– Я с вами, – голос кульдея прозвучал до того твёрдо, что стало ясно: гони хоть пинками, всё равно увяжется следом.
– Зачем тебе это, Ултен?
Рыжебородый поджал губы, ответил предельно серьёзно:
– Вы – мои друзья. А скотты друзей не бросают.
Розмич с великим трудом подавил усмешку. Подумал:
«Вот ведь… христьянское всепрощение. Сам едва за борт по нашей милости не полетел, а всё друзьями считает…»
Мгновенье спустя стало до того стыдно, что даже челюсти свело. И Розмич понял: за одни эти слова готов простить кульдею не только инакость, но и бесконечную глупость его проповедей.
– Держись позади, – велел дружинник. – И на рожон не лезь.
Ултен коротко кивнул и поспешил за дружинниками.
Глава 8
В княжьем тереме царила необычная тишина. Встреченные по дороге прислужники на алодьских старались не смотреть, а отрок, провожавший к Полату, шел быстро, не оборачивался. Сам князь встретил таким взглядом, по сравнению с которым прямой удар в сердце – крошечная шалость.
Полат сидел в резном кресле. Величественный, злой. Кудри спадают на плечи, подчёркивают худобу лица, борода чуть топорщится. Щёки горят огнём, глаза горят почище молний. Ворот алой рубахи расстёгнут, будто князь одевался в спешке. Пальцы блестят перстнями, способными пробудить алчность даже в монахе-отшельнике.
По правую руку от него надменно морщит нос белозёрский воевода. На лице ни следа сожаления, словно не он, а кто-то другой бросил своих людей посреди схватки.
Увидав Дербыша, Розмич вскипел. Но всё-таки сумел отвесить положенный поклон князю и прикусить язык, дожидаясь его слов. Ловчан оказался менее сдержан – зубами скрежетал до того громко, что в самом Новгороде поди услышали. Зато Ултен проявлял истинное смирение христианина – был неотличим от статуи.
Полат молчал долго. В какой-то миг показалось – не заговорит вообще.
– Как это понимать? – дрожащим от ярости голосом спросил он. – Я оказал вашему посольству доверие и почёт, а вы? Чем отплатили? Или в словенских землях обычаи переменились? Или в дружине зятя моего[15] так принято?
– Прости, княже, – с поклоном отозвался Розмич. – Не разумею. Чем мы провинились?
Полат даже привстал. Справившись с новым приступом ярости, воскликнул:
– Совсем стыд потеряли?! Почто на Жедана и его людей напали? Почто жизни у четверых моих дружинников отняли?
У Розмича похолодело внутри, по лицу прошла судорога.
– Прости, княже, но слов твоих по-прежнему не разумею. Ничего дурного во владеньях твоих не совершали.
Сказал, а сам обмер. Их с Ловчаном сутки в городе не было, а другие в Белозере оставались. Но могли ли натворить то, о чём Полат толкует?
Вихруша – молод и горяч. Обычно от таких чего угодно ожидаешь. Вот только за три года в дружине Вихруша ни разу не сглупил. В потешных поединках он, конечно, выделывался, горячился, как необъезженный скакун. И в обычных драках ярился больше положенного. Но ведь на то и дана удаль! Просто так, без причин, кулаками никогда не махал. Мечом – и подавно.
Милята на пару лет старше самого Розмича. Он в Олеговом воинстве самый спокойный.
Однажды, на Осенинах, к Миляте пьяный селянин пристал. Мужичок подраться хотел, доказать, что простой человек ни в чём княжеским воинам не уступает. Да только ноги у задиры заплетались больше, чем язык, и дружинник отказался.
Он не вышел на драку даже после того, как пьяница начал хохотать и поносить срамными словами не только Миляту, но и его родню. А когда мужичок попытался наскочить и ударить – просто отодвинул в сторону. Через два дня селянин явился к дружинному дому и перед всем воинством у Миляты прощенья просил, слезами умывался.
Губай – вообще добряк. Или лентяй – тут кто как думает. Этот не то что кулак, мизинец лишний раз не поднимет! Ему охотнее всего поручают отроков, ибо там, где другой осерчает и за хворостину схватится, этот даже не прикрикнет.
Нет, не могли дружинники «набедить». Скорей уж море целиком на берег выползет, чем эта троица смертельное неуважение выкажет! Тем более Жедану – попутчику, с которым один хлеб ели! Или князю – родичу самого Олега.
