«Пожар рейхстага в Берлине!», «Геринг заявил, что пожар — это покушение коммунистов на гражданский мир в Германии!», «Ожидаются репрессии в отношении левых партий!», «Поджигатель был арестован в горящем здании. Это коммунист Ван дер Люббе!».
Ян купил номер «Пари Суар».
У стола, где сидели немецкие эмигранты, раздавались возгласы: «Ложь! Провокация!»
Потом настала тишина. Она распространялась по залу от стола, где, склонив головы, сидели немцы.
— Они убежали от концентрационных лагерей, — говорила Маша. — Почему они стали грустными? Им бы надо было радоваться!
— Пойдем на улицу!
Ян заплатил. Они вышли на бульвар. Вход в храм святой Магдалены был освещен. Перед ним стояло много автомобилей. Между колоннами по ковру к машинам спускалась процессия свадебных гостей. Невеста была в белом, с фатой на голове. В руке она несла букет орхидей. Пыталась улыбаться. Женихом ее был старик. Пару снимали на кинопленку в блеске рефлекторов.
«Миллионная свадьба», — шептались собравшиеся зеваки.
Из храма на притихший бульвар проникли звуки органа. Лучи прожекторов устремились ввысь, озарив на мгновение рельеф скульптуры Лемара «Последний суд».
Свадебные гости сели в автомобили. Яна и Машу понесла волна прохожих, торопящихся домой.
— Парижане рано ложатся спать. Только одни иностранцы бодрствуют по вечерам, — сказал Ян.
— Мы иностранцы и будем бодрствовать. Сегодня в последний раз! — Маша взяла Яна под руку. Они остановились на мгновение перед храмом святой Троицы.
— Ты снова ведешь меня на Монмартр? — спросил Ян.
— Нет. Пойдем в «Гран Гиньоль». Хочу посмотреть на убийства.
В полупустом небольшом здании театра было темно — и в зале, и на сцене. Но вот на сцене вспыхнул зеленый свет, и в нем появилась фигура убийцы. Он насвистывал мелодию из «Пер Гюнта» Грига. Убийца преследовал босоногую девочку. Вот он обнял ее за талию и потащил за кулисы. Были слышны нечленораздельные звуки, поцелуи, а потом раздался крик. Крик захлебнулся, и через некоторое время душитель выполз из темноты. Ступая на носки ботинок, он кружил вокруг окровавленного платочка. Вместе с ним кружилось красноватое пятно света…
«Убийца среди нас» — так называлась пьеса.
— Ты любишь смотреть такие страшные вещи? — спросила Маша.
— Ведь он убил ребенка!
— И мы готовимся убивать детей, — сказала Маша, вся трясясь от страха.
Ян встал. Сзади в зрительном зале закричали, чтобы он сел. Но он двинулся к выходу. Маша пошла за ним.
— Давай пойдем на Монмартр!
Они пошли по крутым улочкам, уступая место машинам, которые везли в мюзик-холлы галдящих моряков. Обошли кладбище по улице, названной в честь адъютанта Наполеона генерала Коленкура, и снова подошли к белому храму, откуда в первый раз смотрели на Париж.
Маша взяла его за руку:
— Еще раз посмотрим на этот город. Сейчас ночь, но город светится. Небо над ним красное, как над всем миром, который еще не знает, что уже объят пламенем. Здесь мы простимся. Навсегда. Если я кого-нибудь и любила, так это был ты. Это было в то время, когда я была Машей, которая с трепетом читала стихи Совы, а на Петршинских холмах стоял запах цветущих лип. Когда же спустя много лет я увидела тебя в кабинете Лаубе, я решила тебе отомстить. За то, что ты остался чистым, а я была осквернена окружающим миром. Я так и останусь в этом мире, потому что дошла до того места, откуда путь лежит только вниз. Иди омой дома свою душу. Ничто на тебе не должно от меня остаться. Найди свою жену и сына и спасись, если сможешь. Я уже не смогу. — Она села у его ног. Не плакала. Потом сказала: — Прости меня!
Они не поцеловались на прощание и больше уже не искали встречи друг с другом.
39
Ян написал Лаубе. Просил, чтобы его отозвали, ссылаясь на то, что в Париже ему сейчас нечего делать.
Лаубе телеграфировал: «Приезжайте. Ваше желание неожиданно совпало с нашим».
Ян возвратился в Прагу. Всюду говорилось о войне. Взволнованные эмигранты переполняли кафе. В Чехию толпами бежали немецкие евреи, социал-демократы, католики, демократы и коммунисты.
На пути они должны были преодолеть таинственные горы, населенные пограничными немцами, которые начали называть себя судетскими немцами. Край потухших вулканов под Крушногорьем был весь в цвету. По дорогам маршировали юнцы в белых рубашках, в шортах и с дубовыми листьями в волосах. Для приветствия они поднимали правую руку и сначала тихо, а потом все громче провозглашали славу Адольфу Гитлеру. В винных погребках у базальтовых скал они поднимали рюмки со словами: «Es kommt der Tag!»
«Придет день!» С заводов и фабрик выгоняли рабочих, был кризис. Некоторым разрешали вернуться. Тем, которые, измученные голодной жизнью, говорили, что они верят не в Маркса, а в Гитлера. Генлейн, ораторствуя на площадях и в пивных, требовал справедливости для немцев в Судетах. Он не говорил, что он имеет в виду под этой справедливостью, но его понимали. Он хотел привести три с лишним миллиона немцев к Гитлеру. Но одновременно с ними он хотел положить к его ногам и прекрасную землю, издавна венчавшую Чехию, Моравию и Силезию. Эмигранты из империи, которые видели это, бегали по Праге за каждым, хотел или не хотел тот их слушать, и предупреждали, сетовали.
В узких улочках деревянных городков на Шумаве и в Есенице еще не раздавалась стрельба. Но уже слышались ругань и марши. Учитель физкультуры Генлейн стал как бы наместником Гитлера в Чехословакии, хотя на собраниях судетских немцев рядом с флагом его партии развевался также и флаг республики. Границы между Чехословацкой республикой и империей Гитлера перестали быть границами между немцами в Чехии и немцами в Германии.
…Однажды в ольшанский дом вошла пани Магдалена из Дечина. В глазах ее застыл ужас. Она опустилась на диван, на котором всегда любила сидеть, держа за руку Аугуста Новака, друга старого Мартину, бросила на стол перчатки, сняла шляпу, стерла со лба пот и прошептала, смотря на Андулку и Яна Войтеха:
— Конец.
— О каком конце ты говоришь?
— «Получай прибыль, и прибыль постоянно возрастающую, чтобы тебе хорошо жилось на земле!» Это философия пана Рюммлера, моего мужа, он верил в это. Теперь он исчез!
Ее не поняли:
— Уехал?
— Нет. Его схватили и увезли.
— Куда?
— Не знаю.
— Но Дечин-то все-таки на нашей территории!
— Да. Но пан Рюммлер был схвачен в Дрездене.
— Что он там делал?
— Какие-то махинации с валютой.
— А ты?
— Я убежала из Дечина, чтобы меня не убили.
— Кто?
— Соседи. Немцы. К тому же мне не на что жить…
Все задумались. Потом старый Мартину произнес:
— Твой муж был знаком с юристом Кернером из Живностенского банка…
— Да. Он работал с ними.
— Они помогут тебе.
— Мне? Сейчас?
— Что будешь делать?
Вместо ответа она спросила:
— Енда вернулся из Парижа?
— Да. Но его жена и Еничек все в России.
— Это хорошо…
Ее опять не поняли. Они вообще ее не понимали. Магдалена встала и сняла сережки:
— Возьми, Андулка, мне они не нужны. Они бриллиантовые. Продашь их, когда будет хуже. Ведь надвигается война!
Пани Мартину сережек не взяла:
— Не будь глупой, сейчас не время делать подарки!
— Возьми их, или наступит конец и между нами! — Пани Магдалена покраснела от гнева. Затем сняла с рук браслет и кольца: — Это спрячь для Тани. Когда она вернется, передай ей привет от меня. Скажи, что я, хотя ее почти и не знала, все равно любила. — Она подошла к зеркалу, надела шляпу, попудрила лицо. — Мне надо идти, — сказала она. — Около дома меня ждет машина.
— Куда ты едешь?
— Пока что на Стромовку.
— Вечером зайдешь?
Она не ответила. Подала руку Яну Войтеху, поцеловала пани Мартину, неожиданно зарыдала, но, уходя, уже напевала какую-то мелодию.
— Несчастная женщина, — сказала пани Мартину.
— Эксцентричная, как всегда, — проговорил старый Мартину и потянулся к трубке.
Пани Магдалена приказала шоферу остановиться у костела святого Прокопа. Из телефонной будки она позвонила Яну Мартину в «Демократическую газету».
— Я рада, что снова тебя слышу. Передай от меня привет Тане, когда она вернется. Я была у вас дома. Ну, как там жизнь в Париже?
— Пани Магдалена, я бы с удовольствием с вами поговорил. Я мог бы вам многое рассказать.
— Меня ничто уже не удивит, мой друг! Я знаю, что надо делать.
Она повесила трубку, выбежала из будки и села в машину.
Путь ее лежал к Стромовке. Там Магдалена отпустила машину и вошла в парк. Она торопливо проходила мимо пустых пивных. Туфли погружались в песок, влажный от недавнего дождя. Цвели каштаны и магнолии. На склонах железнодорожной насыпи желтели одуванчики. Магдалена прошла под виадуком. Дорога вела к Влтаве, но Магдалена по ней не пошла. Она повернула на пустынную тропинку под насыпью, где пахло копотью, гниющими листьями и стоячей водой.
