Далее Бенеш рассказывал литераторам о Литвинове, Молотове, Ворошилове, Буденном, о посещении колхоза.
Присутствующие спросили его об убийстве Кирова.
Он ответил вроде Богдана Павлу:
— Чтобы не было лишних разговоров, лучше об этом не спрашивать. Видимо, был заговор против Сталина.
— Не опасно ли связывать сейчас нашу судьбу с Москвой?
— Договор не означает общность судьбы. Мы предохраняем себя от угрозы со стороны Гитлера. Дальше видно будет. Политика — это искусство находить приблизительно верное решение. Сразу ничего не сделаешь. — Доктор Бенеш улыбнулся.
— А как Красная Армия?
— Хорошая армия. Очень хорошая. Видел ее вблизи. Такого же мнения и наши военные. Некоторые люди сомневаются. Что ж, сомнения всегда уместны. Сомневаются и некоторые наши министры. Но тут причины уже внутриполитического характера. Их нельзя теперь брать в расчет. Хватит заниматься шуточками. Франция заинтересована в Москве, а Москва во Франции. Мы действуем сами по себе. Экономически это мало что нам дает, тут наши специалисты правы. Но в моральном плане договор весьма эффективен. Правда, необходимо четко определить рубеж: до сих пор, и не далее! Пусть наши коммунисты не воображают, будто настала их пора! Мы и в дальнейшем будем искать пути к нормализации отношений с Германией. Нельзя допустить, чтобы внутри страны кто-либо угрожал демократии…
— А Генлейн?
— Да-да, Генлейн… Теперь, после выборов, у Генлейна лишь на один мандат меньше, чем у самой крупной партии — аграриев. Это достойно сожаления. — Бенеш нахмурился: — Во Франции победил Народный фронт, а у нас — Генлейн. Какая-то аномалия.
Лаубе произнес:
— Министерство внутренних дел хочет запретить нам публикацию материалов против Генлейна.
— Видите ли, у каждого свои взгляды. И каждый имеет на это право. Так ведь? У Масарика книга Гитлера «Майн кампф» лежит на ночном столике. Он начитается, а потом не спит. Конечно, и у Масарика имеются собственные взгляды на свободу, демократию. Теоретически Генлейн идет дорогой демократии. Он выигрывает на свободных выборах. Что тут поделаешь? Некоторые советуют арестовать Генлейна, а его партию запретить. Но этого делать не следует.
Все умолкли. И тут доктор Бенеш сказал без всякой связи с предыдущим разговором:
— А вы обратили внимание на то, что согласно нашему договору Москва не обязана оказывать нам помощь в борьбе против агрессора, если не окажет ее Париж?
Некоторые восхищались дипломатической мудростью этой оговорки. Только Годура тихим и печальным голосом проговорил:
— Пан министр, так зачем же мы тогда заключили этот договор?
Бенеш пожал плечами и, разведя руки в стороны, ответил:
— Не было иного выхода, пан коллега! В этом все дело!
Он оглянулся и, оттопырив нижнюю губу, продолжил:
— На похоронах Пилсудского в Кракове Лаваль встретился с Герингом. Возможно, он разъяснил Герингу, что пакт между Парижем и Москвой задуман не так, как это выглядит на бумаге.
— Значит, мы повисли в воздухе? — раздался голос Годуры.
— Пожалуй… Тут у нас целый ряд возможностей: мы укрепляем оборону, свою армию. У нас есть «Шкодовка», «Зброёвка»[21] и порядочное количество дивизий. В момент, когда заколебалась Польша, мы стали ценным партнером. Так просто французы не отдадут нас на съедение Гитлеру. А потом ведь имеется еще Локарнский пакт. Мы можем требовать арбитража! Англия не может допустить, чтобы Германия чересчур усилилась. Развитие идет извилистым путем. Наш договор с Москвой поддерживает большинство людей. В том числе коммунисты, коллега Годура!
Годура уже больше ни о чем не спрашивал. А доктор Бенеш в заключение сказал:
— Муссолини готовится напасть на Эфиопию. Я выступлю в Женеве против этой акции. Мы пригрозим Муссолини, что предпримем против него санкции.
Уходя домой, Бенеш осмотрел аккуратный садик Самека.
Регер прошептал на ухо Яну:
— Разберитесь, братишка, во всех этих вещах!
43
— Поскольку вы уже побывали в Москве, то поезжайте и в Рим, — заявил Яну шеф-редактор Лаубе.
— Что предстоит мне там делать?
— Ничего. Опять с делегацией. Будете гостями министра Чиано.
— По какому поводу?
— Я не знаю. Нельзя улыбаться только налево. Фашизм тоже необходимо изучать, Мартину! Как вы слышали на встрече у Самека, мы будем поддерживать в Женеве применение санкций, однако приглашение графа Чиано принимаем. Поезжайте. А потом напишете. Нельзя восхвалять только Москву!
И Ян поехал. Хотелось увидеть Рим. Дома ничто его не удерживало. От Тани писем не было.
На вокзале в Риме, где в зале ожиданий на полу валялись мобилизованные солдаты, их приветствовал чехословацкий посол доктор Хвалковский, одетый в белый костюм. В гостиницу их сопровождал задумчивый маркиз Ненни из министерства пропаганды. У него были прекрасные печальные глаза. О чем говорить с членами делегации, он не знал, поэтому завел разговор о душном лете.
— Мы находимся в стадии крупных приготовлений к войне! — заявил во время ужина Хвалковский, словно Италия была его родиной. — Дуче проводит мобилизацию. Иден, посетивший Рим в качестве английского министра по делам Лиги Наций, ничего от него не добился. Был он здесь в конце июня, но антианглийская кампания продолжается до сих пор. Позднее приезжал начальник французского генерального штаба Гамелен и встречался с маршалом Бадольо. Результат был более благоприятным, поскольку Лаваль относится к походу в Эфиопию благосклонно.
— А как итальянский народ?
— Народ? — посол сделал вид, что не понимает, — Народ? — повторил он. — Завтра дуче примет вас в Венецианском дворце и изложит цели войны.
Молодой Чиано на цыпочках шел по коридору, освещенному венецианскими люстрами. За ним следовали Хвалковский и члены делегации. Огромного роста часовые, одетые в черную фашистскую форму, появлялись из ниш и отдавали честь на римский манер. Черный великан открыл двери, и они вошли в пустой зал. Другой черный великан стоял у дверей на противоположной стороне.
Через опущенные шторы в зал проникал желтоватый свет. Они двинулись по мягкому ковру, заглушавшему шум шагов. В правом углу зала стоял стол, за которым возле лампы с желтым абажуром восседал человек с блестевшей лысиной. Он что-то писал. На нем была черная рубашка и белые брюки. В левом углу зала белели крылья безглавой Нике, известной статуи Пеония Чиано дал знак. Все остановились.
Муссолини поднял голову и взглянул на гостей строгими выпученными глазами. Сжав губы и выпятив нижнюю челюсть, он встал и мелкими шажками выбежал из-за стола. Перед Чиано дуче остановился, и тот доложил о приходе гостей. Дуче вытянул для поздравления правую руку. Хвалковский ответил тем же. Рука у него затряслась. Муссолини оперся руками о край стола и, словно гипнотизер, вытаращив глаза, начал говорить на приличном французском языке. Медленно и четко, как читая по книге, он сказал:
— Я позвал вас, чтобы вы увидели Италию полностью отмобилизованной. Я не позволю варварам-африканцам, поддерживаемым коварным Альбионом, провоцировать себя. Эфиопия будет уничтожена и стерта с лица земли, и беда тому, кто окажет ей какую-либо помощь! Познакомьтесь с воинственной молодой Италией. Познакомьтесь с фашистской империей!
Он сжал губы, оттопырил челюсть, вскинул для приветствия правую руку и, погрузившись в кресло, стал снова писать.
Уходили в таком же порядке, как и пришли.
Ян оглянулся. «Вижу его в первый и последний раз», — пронеслось в голове.
Дальнейший их путь пролегал по автостраде до города Асти. Ослепительно белая дорога, окаймленная олеандрами с розовыми цветами, прорезала пустынную местность. Загорелые девушки плескались в море, взвизгивая от удовольствия. Чиано не спускал с них глаз, а сам говорил о красоте моря и кипарисов. Обедали под сенью разноцветной крыши палатки, трепетавшей под ударами морского ветра. Скатерти на столах то и дело вздымались.
Вечером во всю ширь римского бульвара Победы проехали полицейские эскадроны.
Под куполом храма святого Петра щебетали ласточки, а одинокий священник молился у могилы шведской королевы Кристины. У одной из мраморных скульптур, украшающих Аппиеву дорогу, под трели цикад целовались парень с девушкой. Прощались. Парень был в военной форме. В Капитолии губернатор Боттаи провел гостей вдоль галереи римских императоров. Здесь стояли бюсты из белого мрамора всех правителей — от Юлия Цезаря до Ромула Августула. В центре была выставлена голова Муссолини из черного мрамора. Казалось, что это отрубленная голова мавра. По древним катакомбам бродили толпы босоногих женщин в дырявых юбках и рваных блузках. Парни, одетые в цветастые лохмотья, напевали песни под мандолину. На чердаках особняков под раскаленными за день крышами спали молодые люди. Их было видно из окон гостиницы, бледных и исхудалых. В Венеции они видели, как на вечерние улицы высыпали толпы чернорубашечников и хором прославляли войну, повторяя клич: «Дуче, дуче… эйя, эйя, а-ла-ла!» Они перевертывали в кафе столики. На тротуарах появилось разбитое стекло. С помощью проекционного аппарата на колокольню было спроецировано изображение трехцветного итальянского национального флага. Черные рубашки заполнили площадь святого Марка, молодые глотки изрыгали: «Дуче, дуче, дуче…» Перед кафе «Кварди» кого-то избивали. «Позор Лиге Наций!» — кричал оратор с колокольни. Испуганные голуби кувыркались над вознесенными кверху кулаками.
