— Ты прав, Папийон. Поэтому на ножах я драться с тобой не буду. Давай на кулаках, чтоб не думали, что я трусливая вошь!
Я передал нож Гранде. И мы сцепились, как две дикие кошки. Продолжалось все это минут двадцать. В конце концов после ловкого удара головой я вышел победителем. И мы отправились вместе в сортир смывать кровь с физиономий.
— Ты прав! — сказал Баран. — Все мы стали тупым и послушным стадом на этих островах. Я торчу здесь вот уже пятнадцать лет, но так и не собрал несчастные тысячу франков, чтобы перебраться на материк. Позор!
Я вернулся к своим, и тут же на меня набросились Гранде и Гальгани.
— Рехнулся ты, что ли! Так всех оскорблять! Просто чудо, что никто не выпрыгнул в проход с ножом и не прикончил тебя.
— Нет, ребята! Ничего удивительного. В уголовном мире принято: если человек не прав, он открыто признается в этом.
— Что ж, может, и так, — сказал Гальгани. — Однако не стоит шутить с огнем.
Прошлой ночью убили итальянца по имени Карлино. Он жил с «женой» — молоденьким мальчиком. Оба работали садовниками. Должно быть, он знал, что его жизнь в опасности, потому что ночью, когда он спал, его сторожил мальчик, и наоборот. А под гамак они накидали пустых жестянок, чтоб слышать, если кто попробует подобраться. И все равно его убили. И именно снизу, через гамак. Вслед за его пронзительным воплем раздался грохот жестянок, на которые наткнулся убийца.
Гранде в это время сидел за игрой с марсельцами. Их там собралось человек тридцать. Я стоял рядом. Крик и грохот банок остановили игру. Все вскочили. Приятель Карлино ничего не видел, а сам Карлино уже не дышал. Староста спросил, стоит ли вызывать начальство. Нет, успеется завтра утром, на перекличке. Раз человек умер, ему уже ничем не поможешь.
— Никто ничего не слышал! — сказал Гранде, — В том числе и ты, малыш, — обратился он к приятелю Карлино. — Скажешь, что проснулся утром, а он уже мертвый.
И игра возобновилась.
Я с нетерпением ждал, что же произойдет, когда надзиратели обнаружат убийство. В полшестого первый гонг. В шесть — второй и кофе. В половине седьмого после третьего гонга все выходили на перекличку.
Однако на этот раз установленный порядок был нарушен. После второго гонга староста обратился к охраннику, сопровождавшему разносчика кофе:
— Начальник, тут человека убили!
— Кого?
— Карлино.
— Хорошо.
Десять минут спустя явилось шестеро охранников.
— Где труп?
— Там.
Они увидели нож, воткнутый в спину Карлино через полотно гамака. И вытащили его.
— Носилки и забрать его!
Двое унесли труп. Взошло солнце. Третий гонг. Держа окровавленный нож двумя пальцами, надзиратель отдал команду:
— Все во двор, на перекличку! В том числе и больные!
Все вышли. Комендант и начальник охраны всегда присутствовали на утренней перекличке. Когда дошли до Карлино, староста ответил:
— Умер сегодня ночью, забрали в морг.
— Хорошо,— сказал охранник, ведущий перекличку.
Выяснилось, что все остальные на месте, и начальник лагеря, подняв нож, спросил:
— Кто-нибудь узнает этот нож? — Нет ответа. — Кто-нибудь видел убийцу? — Мертвая тишина. — Значит, как всегда, никто ничего не знает?.. Шагом марш мимо меня, руки вытянуть вперед! А потом все по своим рабочим местам! Вот так, господин комендант, никогда нельзя выяснить, кто виноват.
— Расследование закончено! — резюмировал комендант.— Заберите нож и прикрепите к нему бирку с надписью: «Им убит Карлино».
И все. Для здешнего начальства жизнь заключенного значила не больше, чем жизнь бродячей собаки.
С понедельника я начал работать ассенизатором. В половине пятого вышел из барака и еще с одним человеком начал опорожнять параши блока «А» — нашего блока. Их надо было свозить к морю и выливать. Но возница, если ему заплатить, соглашался ждать на плато в том месте, где к морю вел узкий зацементированный желоб. Тогда быстро, минут за двадцать, мы выливали все содержимое бочек в него, а потом — тонны три морской воды, которая все смывала. Морскую воду заранее привозил в огромной бочке один очень славный негр с Мартиники, которому мы платили по двадцать франков в день.
Итак, я ассенизатор. Каждый день, закончив работу, я хорошенько мылся, переодевался в шорты и отправлялся на рыбалку. От меня требовалось только одно — быть в лагере в полдень. Через Шата удалось раздобыть удочки и крючки. И когда я шел по дороге, неся на проволоке целую связку прекрасной крупной суданки, меня часто окликали с порога жены охранников:
— Эй, Папийон! Продай пару килограммов суданки!
Уловы были большие, но я отдавал всю рыбу ребятам в лагере. Или менял на тонкие длинные батоны, овощи или фрукты. Как-то я шел к лагерю с доброй дюжиной крупных крабов и несколькими килограммами суданки, и меня окликнула какая-то толстая женщина:
— Смотрю, у тебя хороший улов, Папийон! А море такое неспокойное, никто ничего не ловит. Уже недели две рыбы не ела. Жаль, что ты не продаешь никому. Жены охранников жалуются.
— Это верно, мадам. Но для вас я могу сделать исключение.
— Это почему?
— Вы несколько полноваты, рыба вам полезна.
— О да! Врач рекомендовал мне есть только овощи и отварную рыбу. Но где ее взять?
— Здесь, мадам. Вот, возьмите крабов и суданки. — И я отдал ей килограмма два рыбы.
С того дня всякий раз, когда улов бывал приличный, я отдавал ей часть рыбы. Она прекрасно знала, что на островах все продается и покупается, но никогда ничем меня не благодарила, кроме «спасибо», и была, конечно, права, потому что понимала — я оскорблюсь, если она предложит мне деньги. Зато она часто приглашала меня в дом, где сама наливала стаканчик ананасового ликера или белого вина. А если ей присылали с Корсики кенкину, она всегда угощала меня. Мадам ни разу не задала мне ни единого вопроса о прошлом. Именно от нее узнал я происхождение названия островов. Когда однажды в Кайенне разразилась эпидемия желтой лихорадки, монахи и монахини одного монастыря нашли здесь убежище и все до единого спаслись. С тех пор они и стали зваться островами Спасения.
Под предлогом рыбалки я мог ходить всюду где заблагорассудится. За три месяца, что я работал ассенизатором, мне удалось изучить остров вдоль и поперек. А под предлогом обмена рыбы на овощи и фрукты я заглядывал и в сады. Садовником в одном из них, что возле кладбища для охранников, был Матье Карбоньери из моего «гурби». Он работал совершенно один, и я подумал: вот удобное место, где можно изготовить и спрятать плот, ведь уже через два месяца комендант уезжает, и руки у меня будут развязаны.
Все складывалось довольно удачно. Официально я числился ассенизатором, но на деле почти всю работу выполнял за меня негр с Мартиники. Ему, конечно, платили за хлопоты. Я подружился с двумя свояками, приговоренными к пожизненному, Нариком и Кенье по прозвищу Тачечники. Говорили, что они убили и зацементировали в бетонную плиту сборщика налогов. Нашлись и свидетели, которые видели, как они катили эту плиту в тачке и по всем предположениям столкнули ее затем в Марну или Сену. Следствие установило, что сборщик налогов заходил к ним в дом, и с тех пор его больше никто не видел. Свояки все отрицали напрочь и, даже сидя на каторге, продолжали твердить, что невиновны. И хотя тела полиция так и не нашла, она обнаружила голову, завернутую в платок. А дома у Тачечников нашлись платки, которые согласно заключению экспертизы точь-в-точь соответствовали по строению и составу нити тому, в который была завернута голова. Однако адвокаты и сами подсудимые доказали, что тысячи и тысячи метров такой же ткани производится на фабрике для подобных платков. У всех такие платки. В конце концов родственников приговорили к пожизненному заключению, а жена одного из них и сестра другого получили по двадцать лет каторги.
Я сблизился с ними. Они работали строителями и могли свободно входить и выходить из лагеря. Возможно, понемногу им удастся раздобыть все необходимое для постройки плота. Надо лишь их уговорить.
Вчера встретил врача. Я тащил рыбину килограммов на двадцать под названием меру — настоящий деликатес. Нам оказалось по дороге. На полпути мы присели отдохнуть на низкую изгородь. Он сказал, что умеет готовить великолепный суп из головы этой рыбы. И я отдал ему голову и вдобавок — большой кусок мяса. Он удивился и после паузы сказал:
— Не держи на меня зла, Папийон.
— Что вы, доктор, напротив. Я так признателен вам за то, что вы сделали для моего друга Клозио.
Мы поболтали еще немного, а потом он спросил:
— Ты действительно хочешь бежать, Папийон? Я же знаю, ты человек неординарный и совсем не похож на остальных заключенных.
— Верно, доктор. Тюрьма не для меня. Я здесь только временный жилец.
