— Значит, мы с вами договорились, ребята. Ходить в школу будете по-прежнему. Учить уроки будете по-прежнему. Все уроки. А если какие вопросы у вас появятся, подойдете ко мне и спросите! Договорились?
Гапсаттара удивило то, что тетя Тагира так равнодушно отнеслась к его сообщению.
«Если это такой уж пустяк, почему же они тайно, ночью разгружали подводы? — думал он. — А если это важно, почему же тетя Тагира его ни о чем не спросила?»
И вообще как-то неудачно начался этот день. И не выспался он, и с тетей Тагирой поговорить не удалось, и Матали нет до сих пор. Впрочем, Матали-то, наверное, придет. С ним случалось, что он опаздывал на урок, а вот чтобы совсем не пришел — такого не бывало еще ни разу.
Каждый раз, когда открывалась дверь, Гапсаттар оборачивался, но Матали все не было. Зато пришел Саиджан вместе со своей матерью. Гапсаттар отвернулся. Ему не хотелось видеть ни Саиджана, ни его мамочку.
Урок тем временем начался. Тетя Тагира со старшими ребятами начала заниматься арифметикой, а жена муллы с маленькими стала напевать молитвы.
— А вы почему вчера не пришли? — тихонько спросил Гапсаттар у Газизы.
— Не знаю. Матали не пришел, а одну меня мама не пустила.
— А что с ним? Он и в школу не пришел.
— Откуда мне знать? Я заходила к ним — там замок.
— Слушай, — Гапсаттар совсем тихо зашептал Газизе на ухо, — вчера всю ночь таскали оружие в Голубую мечеть и в сарай к Хакимзяну…
Договорить он не успел. Тяжелая книга в кожаном переплете больно ударила его по голове, и мать Саиджана сказала с насмешкой:
— В другой раз не разговаривай во время урока.
В полдень уроки кончились. Ребята шумно расходились по домам. Гапсаттар тоже оделся. Обычно он всегда прощался с тетей Тагирой, а сегодня решил уйти не попрощавшись. Он до сих пор не мог простить ей того, что она без всякого внимания отнеслась к его сообщению.
Он уже дошел до двери, уже взялся за ручку, но тут голос тети Тагиры остановил его:
— Газиза, Гапсаттар, подождите минутку.
Когда они втроем остались в комнате, тетя Тагира оглянулась по сторонам и, убедившись, что больше никого нет в классе, сказала тихонько:
— Такие вещи, Гапсаттар, при всех не нужно говорить. Этим ты и себе можешь навредить, и мне, и, главное, — делу. Сегодня в четыре часа приходите ко мне. У меня для вас есть важное дело.
Потом она объяснила, как найти ее квартиру на Булаке, и отправила их домой.
Когда Матали подходил к казармам, ему издали всегда казалось, что это не дома, не заборы, не склады, а какое-то огромное чудовище, положившее голову на передние лапы и задремавшее среди городского шума. Лежит, днем греет спину в лучах солнца, ночью мерзнет под светом луны и ни до чего ему нет дела. Ни до подвод, проезжающих мимо, ни до ветра, несущего запахи набухших почек, ни до ворон, с криком летающих вокруг красных колоколен церквей, стоящих под горой.
И часовой у ворот тоже как будто дремлет с винтовкой в руке и ничего, наверное, не стоит пройти во двор у него под носом.
Но только они с отцом подошли поближе, часовой повернул к ним голову и сказал бесстрастным голосом:
— Пропуск!
Саляхетдин вынул из кармана кусочек бумажки и показал часовому. Тот заглянул в бумажку, посмотрел на отца и только после этого чуть отошел в сторону, пропуская их во двор.
Когда Матали был в казармах последний раз, тут у ворот все кипело, и народу было, как на хлебном базаре. Все куда-то спешили, переговаривались на ходу, спорили, кричали.
А сегодня тут стояла тишина. Люди все точно попрятались куда-то.
Матали оглядывал все уголки притихшей казармы и даже отстал немного от отца. Саляхетдин остановился, подождал сына и, взяв его за руку, провел в дверь.
Пройдя длинный коридор, они вошли в большую комнату. В ней из конца в конец рядами тянулись двухэтажные нары. На нарах лежали полураздетые солдаты. Запах махорки стоял в воздухе. В разных концах тихонько переговаривались.
Саляхетдин остановился посредине комнаты, со звоном расстегнул пряжки широкого ремня, снял шинель и уселся на нары, покрытые серым одеялом. Потом он притянул к себе Матали и стал расстегивать пуговицы на его ветхом бешмете.
— Ну вот, мы и пришли, сынок, — сказал он, — раздевайся, устраивайся.
Солдаты, до того занятые своими делами, посмотрели на них.
— Что, Салях, пополнение привел? — шутливо спросил кто-то из дальнего угла.
Матали глянул туда и сразу узнал Сунгата.
— Ой, дядя Сунгат, — улыбнулся он, — я теперь у вас жить буду.
— Забрал я сына у тетки, — подтвердил Саляхетдин. — И ей тяжело, и мальчишка пропадает. Уж лучше пусть тут с нами живет.
— Ну что же, — сказал пожилой солдат, подсевший к ним на нары. — Отличный будет командир. — Он пощупал мускулы на руках Матали, сделал вид, что считает что-то в уме, и добавил: — Лет через десять.
Матали расплылся в улыбке от такой похвалы, но, услышав о том, что командиром ему быть не скоро, шмыгнул носом и нахмурился.
Тут две ноги неожиданно повисли перед лицом мальчика. Не успел Матали поднять голову, с верхних нар спрыгнул молодой солдат, сел тут же на нары, зевнул, покрутил кончики светлых усов и сказал с видом знатока:
— А я так думаю, ребята, через десять лет нам ни командиры, ни солдаты не нужны будут. Зачем она армия-то, если во всем мире будет революция?
— Ну, правильно, — поддразнил другой солдат. — Ты, Андрей, к тому времени всех буржуев разгромишь.
— И разгромлю, — отозвался Андрей, — а то мы их не громили?
— Языком-то громить не штука, — сказал Сунгат. — А что же, буржуи сложа руки будут сидеть? Так, что ли?
— Вон они у нас под носом гнездо свили. И ходить не далеко, Булак перейти, только и всего, — сказал кто-то.
— Ребята, я мальчишкой был, басню читал про собачонку. Как она на слона лаяла, — вмешался в разговор голос сверху.
— Так ты что же, думаешь рот ей заткнуть, собачонке?
— Раздавить. Зачем рот затыкать? Нажать разок — из нее и дух вон.
— Раздавить-то раздавим, — включился в спор Саляхетдин. — Да сейчас еще рановато.
— А что, ждать, пока буржуи сил наберут?
— Подождем, пока они силы порастеряют. Сейчас они в «железные дружины» темных людей набрали, голодных набрали. Одним рай пообещали, другим хлеба. А как увидят люди, что им ни рая, ни хлеба не дождаться, так и винтовки побросают. Да и мы им поможем. Растолкуем, что к чему. Глаза раскроем, объясним, за кого они драться собираются. А если сейчас начнем — зря только народ погубим. И слава пойдет про нас, что мы душегубы.
Матали сначала слушал все эти разговоры, старался понять и запомнить. Когда сон начал одолевать его, он еще попытался бороться, попытался открыть глаза, но скоро не выдержал, уткнулся в плечо отца и засопел тихонько.
Когда он проснулся, люди в казарме спали. Храп доносился со всех сторон. Под потолком горела тусклая электрическая лампочка, но на нижние нары, туда, где лежал Матали, свет ее почти не попадал. Матали не сразу понял, где он. Только увидев в полумраке лежавшего рядом солдата, он вспомнил события вчерашнего вечера и вгляделся в лицо отца. Потом тихонько Матали поправил волосы на лбу у Саляхетдина, прижался своей горячей щекой к его колючей, обросшей щетиной щеке, и снова заснул.
Утром они ели горячую кашу из одного котелка. Матали старательно дул на ложку и, пока каша стыла, успевал задавать отцу множество вопросов.
— Папа, а мы теперь всегда вместе с тобой будем спать? А мне тоже дадут винтовку, папа?
Саляхетдин и рад бы ответить на вопросы сына, да ведь тут в казарме не дома. Тут все по минутам рассчитано, только успевай поворачивайся. А не успеешь — пеняй на себя. Торопливо доедая кашу, Саляхетдин только усмехнулся по-доброму и сказал нестрого:
— Ты ешь поскорее. Ложку тебе дали, пока и этого хватит. А винтовку успеешь еще, получишь, когда время придет.
— А когда время придет, папа? Я хочу научиться стрелять. Научишь меня?
— Давай ешь поскорее. Слышишь? А то голодный останешься, — чуть построже сказал отец, и в это время где-то на дворе прозвучал сигнал горниста.
Красноармейцы тут же повскакивали с мест, стали торопливо надевать шинели. Отец тоже оделся. Кинулся одеваться и Матали, но отец сказал на этот раз строго:
— А ты сиди на месте. Сейчас придет кашевар, он тебя заберет, и будешь ему помогать на кухне. У нас тут бездельников не любят.
— Папа, я с тобой пойду, — взмолился Матали.
— Я сказал: сиди и жди. Понятно? — И, взяв винтовку, Саляхетдин побежал к двери.
Со двора донеслись выкрики команды, раздался дружный топот множества подкованных солдатских сапог, а потом стало тихо-тихо. В большой комнате не осталось никого, кроме Матали. Он прилег на нары, подперев щеку кулачком, и готов был расплакаться от обиды.
