— Скажите мне как.
— Сделай определённому человеку определённый подарок. Можешь это?
— Какому человеку?
— Тому, кого ты не знаешь.
— Я не знаю много людей.
— Он один из них. Незнакомец. Не тот, кого ты любишь, не тот, кого ненавидишь, не тот, кого ты когда-либо знала. Ты убьешь его?
— Да.
— Тогда завтра ты снова будешь Кошкой-Кэт. Носи её лицо, наблюдай, повинуйся. И мы посмотрим, действительно ли ты достойна служить Тому, у кого Множество Лиц.
На следующий день она вернулась к Бруско и его дочерям в дом на канале. Глаза Бруско расширились при виде неё, а Бриа тихо выдохнула.
— Валар моргулис, — поздоровалась Кэт.
— Валар дохаэрис, — ответил Бруско.
Потом всё стало так, как будто она никогда не уходила.
Она впервые увидела человека, которого должна была убить, позже этим же утром, когда катила свою тележку через мощеные улицы, выходящие на Пурпурную гавань. Он был стариком, сильно за пятьдесят. Он прожил слишком долго, она пыталась сказать себе. Почему у него должно быть так много лет, если у моего отца было так мало? Но у Кошки из каналов не было отца, поэтому она оставила эту мысль при себе.
— Устрицы и мидии и моллюски, — выкрикивала Кэт, пока он проходил, — устрицы и креветки и жирные зеленые мидии!
Она даже улыбнулась ему. Иногда улыбка — это всё, что нужно, чтобы они остановились и купили. Старик не улыбнулся в ответ. Он посмотрел на нёё сердито и пошёл дальше, шлёпая по грязной луже. Её ноги намокли от брызг.
В нём нет любезности, подумала она, наблюдая, как он проходит. У него жесткое и злое лицо. У старика был узкий острый нос, тонкие губы, маленькие, близко посаженные глаза. Его волосы поседели, но маленькая заостренная бородка всё еще оставалась чёрной. Кэт решила, что она, должно быть, покрашена, и задумалась, почему он не покрасил и волосы. Одно плечо у него было выше другого, искривляя фигуру.
— Он плохой человек, — объявила она тем вечером, вернувшись в Черно-Белый Дом. — У него жестокие губы, подлые глаза и борода как у злодея.
Добрый человек усмехнулся:
— Он такой же, как любой другой, в нём есть и свет, и тьма. Не тебе его судить.
Это заставило ее призадуматься.
— Боги осудили его?
— Некоторые, наверное. Для чего же боги, если не для того, чтобы решать кто из людей хорош, а кто плох? Многоликий, однако, не взвешивает человеческие души. Он дарит свой подарок лучшим из людей так же, как он дарит его худшим. Иначе хорошие люди жили бы вечно.
Хуже всего были руки старика, решила Кэт на следующий день. Она следила за ним из-за своей тележки. Его длинные костлявые пальцы всегда были в движении: скребли бороду, теребили уши, барабанили по столу, дёргались, дёргались, дёргались. Его руки как два белых паука. Чем больше она смотрела на эти руки, тем сильнее начинала их ненавидеть.
— Он слишком много шевелит руками, — сказала она в храме. — Наверное, он полон страха. Дар принесёт ему покой.
— Дар всем приносит покой.
— Он заглянет мне в глаза и поблагодарит, когда я буду его убивать.
— Это будет означать, что ты провалилась. Лучше всего, если он тебя вообще не заметит.
Старик был каким-то торговцем, заключила Кэт после нескольких дней наблюдения. Его торговля, должно быть, была связана с морем, но она никогда не видела его на борту. Он проводил свои дни, сидя в суповой лавке рядом с Пурпурной гаванью. Кружка с луковым супом остывала у его локтя, пока он перетасовывал бумаги и сургуч и говорил резким голосом с вереницей капитанов, судовладельцев и других купцов. Казалось, что он не особо им нравится.
И всё же они приносили ему деньги: кожаные кошельки, набитые золотом, серебром и железными квадратными монетами Бравоса. Старик тщательно пересчитывал их, сортировал и аккуратно раскладывал, подобные к подобным. Он никогда не смотрел на монеты. Вместо этого он прикусывал каждую, всегда левой стороной рта, где ещё оставались все зубы. Время от времени он закручивал одну и прислушивался к звуку, который издавала монета, звонко ударяясь о стол.
Когда все монеты были подсчитаны и попробованы на вкус, старик небрежно писал что-то на пергаменте, ставил свою печать и отдавал капитану. Или же качал головой и швырял деньги обратно через стол. В таких случаях его собеседник краснел и сердился, а некоторые из них бледнели и выглядели испуганными.
Кэт не понимала.
— Они платят золотом и серебром, а он только даёт им писанину. Они что, идиоты?
— Кто-то, возможно. Большинство просто осторожны. Некоторые надеются смошенничать. Однако он не из тех, кого легко обвести вокруг пальца.
— Но что он им продаёт?
— Он дает каждому расписку. Если их корабли захватят пираты или пустит на дно шторм, он обещает выплатить стоимость судна с грузом.
— Что-то вроде пари?
— В каком-то смысле. Пари, которое каждый капитан надеется проиграть.
— Да, но если они выиграют…
— … то проиграют свои корабли, часто даже собственные жизни. Моря опасны, особенно осенью. Без сомнения, не один утопающий капитан нашёл маленькое утешение в этой бравосской расписке, зная, что его вдова и дети не будут нуждаться, — грустная улыбка мелькнула на его губах. — Хотя одно дело подписать такие обязательства, и другое — их соблюдать.
Кэт поняла. Один из них ненавидит его. Один из них пришёл в Черно-Белый Дом, умоляя бога забрать его. Ей было интересно, кто, но добрый человек не собирался рассказывать.
— Не стоит тебе совать нос в такие дела, — сказал он. — Кто ты?
— Никто.
— Никто не задаёт вопросов, — он взял её за руки. — Если ты не можешь это сделать, просто скажи. В этом нет ничего постыдного. Кто-то способен служить Многоликому, а кто-то нет. Одно твоё слово, и я освобожу тебя от задания.
— Я сделаю это. Я же сказала. Я сделаю.
Только вот как? Это уже труднее.
У него была охрана. Двое мужчин, один высокий и худой, другой — низкий и толстый. Они ходили с ним всюду: с момента, как он выходил из своего дома, и до той поры, когда он возвращался ночью. Они следили, чтобы никто не подходил к старику без его разрешения. Как-то раз по дороге домой из суповой лавки в него чуть не врезался шатающийся пьяница, но высокий встал между ними и так резко отпихнул пьянчугу, что тот упал на землю. В суповой лавке низкий всегда пробовал луковый бульон первым. Прежде чем сделать глоток, старик ждал, пока бульон не остынет, — достаточно долго, чтобы охранник почувствовал недомогание.
— Он опасается, — осознала она, — или же знает, что кто-то хочет его убить.
— Он не знает, — сказал добрый человек, — но догадывается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
