— Охранники следуют за ним, даже когда он выходит помочиться, — сказала она. — Но он не следует, когда выходят они. Высокий быстрее. Я подожду, пока его не припрёт, зайду в суповую лавку и воткну нож старику в глаз.
— А другой охранник?
— Он медлительный и глупый. Его я тоже могу убить.
— Разве ты какой-то отчаянный рубака на поле битвы, кромсающий каждого на своём пути?
— Нет.
— Хотел бы я надеяться. Ты слуга Многоликого Бога, и мы, служащие Тому, у кого Множество Лиц, дарим его подарок только тем, кто был отмечен и выбран.
Она поняла. Убей его. Убей только его.
Ей потребовалось ещё три дня наблюдений, чтобы придумать способ, и один день — для практики с её ножом-коготком. Рыжий Рогго научил её с ним обращаться, но она не подрезала кошельки с тех пор, как у неё забрали глаза. Надо было удостовериться, что она по-прежнему знает, как это делается. Плавно и быстро, вот так, не мешкать, говорила она себе, и маленькое лезвие выскальзывало из её рукава: снова, и снова, и снова. Убедившись, что всё ещё умеет им пользоваться, она наточила бруском сталь так, что острие мерцало серебристо-голубым при свете свечи. Другая часть была каверзней, но бродяжка ей поможет.
— Завтра я сделаю человеку подарок, — заявила она во время завтрака.
— Многоликий будет доволен, — добрый человек встал. — Кошку-Кэт многие знают. Если её заметят, это может навлечь неприятности на Бруско и его дочерей. Настало время для другого лица.
Девочка не улыбнулась, но порадовалась про себя. Потеряв однажды Кэт, она скорбела по ней. Она не хотела терять ее снова.
— Как я буду выглядеть?
— Уродливо. Женщины будут отворачиваться при виде тебя. Дети будут таращить глаза и показывать пальцем. Сильные мужчины будут тебя жалеть, а кто-нибудь прольёт слезу. Увидевший тебя, забудет не скоро. Пойдём.
Добрый человек снял с крючка железный фонарь и повел её мимо тихого черного бассейна и ряда темных молчаливых богов к ступенькам в задней части храма. Бродяжка присоединилась к ним во время спуска. Никто не разговаривал. Мягкое шуршание туфель по ступенькам было единственным звуком. Восемнадцать ступеней привели их в катакомбы, где пять арочных коридоров расходились как пальцы на руке. Здесь внизу ступеньки сужались и становились круче, но девочка пробегала по ним вниз и вверх тысячу раз, и они не пугали её. Ещё двадцать две ступеньки, и они пришли в подземелье. Туннели здесь были тесными и кривыми: черные кротовины, извивающиеся в сердце великого камня. Один проход закрыт тяжёлой железной дверью. Священник повесил фонарь на крюк, скользнул рукой внутрь своей мантии и вытащил узорчатый ключ.
Мурашки поползли по её рукам. Святилище. Им предстояло спуститься ещё ниже, на третий уровень, к заповедным комнатам, куда допускались только священники.
Три раза очень тихо щёлкнул ключ, пока добрый человек проворачивал его в замке. Дверь беззвучно распахнулась на смазанных маслом железных петлях. За ней оказалось ещё больше ступеней, высеченных из цельной скалы. Священник вновь снял фонарь и прошёл вперёд. Девочка следовала за светом, считая на ходу ступеньки. Четыре, пять, шесть, семь. Она пожалела, что не взяла с собой свою палку. Десять, одиннадцать, двенадцать. Она знала, сколько ступенек от храма до катакомб, от катакомб до подземелья, она даже посчитала их на тесной винтовой лестнице, которая закручивалась на чердак, и перекладины крутой деревянной лесенки, ведущей к двери на крышу и продуваемому ветром выступу снаружи.
Однако это лестница была ей незнакома и потому могла быть опасной. Один и двадцать, два и двадцать, три и двадцать. С каждым шагом воздух как будто становился холоднее. Когда она досчитала до тридцати, она знала, что они находились под каналами. Три и тридцать, четыре и тридцать. Как глубоко им ещё спускаться?
Она досчитала до пятидесяти четырех, когда ступеньки наконец-то закончились другой железной дверью. Эта была не заперта. Добрый человек толкнул её и шагнул внутрь. Она последовала, бродяжка шла за ней. Их шаги отзывались эхом в темноте. Добрый человек поднял свой фонарь и щёлкнул, открыв настежь шторки. Свет хлынул на стены.
Тысячи лиц уставились на них.
Они висели на стенах, перед ней и позади, сверху и снизу, везде: куда бы она ни посмотрела, в какую сторону бы ни повернулась. Она видела молодые лица и старые, бледные и тёмные, гладкие и морщинистые, веснушчатые и покрытые рубцами, симпатичные и неприглядные, мужские и женские, лица мальчиков, девочек и даже младенцев, улыбающиеся лица и нахмуренные, лица, полные алчности, гнева и похоти, лысые лица и щетинистые. Маски, сказала она себе, это просто маски, но даже в тот самый момент она знала, что это не так. Они были из кожи.
— Они пугают тебя, дитя? — спросил добрый человек. — Ещё не поздно уйти. Ты, правда, этого хочешь?
Арья прикусила губу. Она не знала, чего хочет. Если я уйду, то куда? Она раздела и перемыла сотни трупов, мертвые предметы не страшили её. Они переносят их сюда и срезают с них лица, что с того? Она была волком в ночи, лоскуты кожи не могут её напугать. Это просто кожаные чепцы, они не могут мне навредить.
— Сделайте это, — выпалила она.
Он провёл её через всю комнату, мимо проходов, идущих к боковым коридорам. Свет фонаря освещал их по очереди. Стены одного коридора были отделаны человеческим костями, колонна из черепов подпирала потолок. Другой шёл к винтовой лестнице, спускающейся ещё ниже. Сколько же там подвалов, удивилась она. Они что, продолжаются до бесконечности?
— Сядь, — скомандовал священник.
Она села.
— Теперь закрой глаза, дитя.
Она закрыла глаза.
— Будет больно, — предупредил он её. — Но такова плата за могущество. Не шевелись.
Неподвижна как камень, думала она. Она сидела, не шевелясь. Порез был быстрым, лезвие — острым. Прикосновение металла к плоти должно холодить, но вместо этого она чувствовала тепло. Кровь заливала лицо, струясь красной завесой по лбу, щекам и подбородку. Она поняла, почему священник заставил её закрыть глаза. Кровь оставила солёный медный привкус на губах. Она облизнулась и задрожала.
— Принеси лицо, — сказал добрый человек.
Бродяжка не ответила, но послышался шорох её тапок по каменному полу. Девочке же он сказал:
— Выпей это, — и втиснул в руку чашку.
Она выпила залпом. Кисло, как укусить лимон. Тысячу лет назад она знавала девочку, любившую лимонные пироги. Нет, это была не я, это была Арья.
— Лицедеи меняют лица с помощью уловок, — говорил добрый человек. — Колдуны используют чары, сплетая свет с тенями и желанием, чтобы сотворить иллюзии, обманывающие глаза. Ты научишься этим искусствам, но то, что делаем мы здесь — гораздо глубже. Мудрец может видеть сквозь грим, чары развеиваются под проницательным взглядом, но лицо, что ты оденешь, будет таким же истинным и прочным, как то, с которым ты родилась. Не открывай глаза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
