привыкли, потому что были кокетливы и очень любили столь красившие их наряды, драгоценности и дорогие ткани. Их связывала тесная дружба, ведь они выросли вместе и старались сейчас сохранять серьезный вид, не переглядываться, чтобы не прыснуть со смеха, ибо для них это была смертельно скучная церемония. К порядку их могла бы призвать спутница — Изабелла, единственная дочь короля, которая, несмотря на свои пятнадцать лет, выказывала уже важность и величие, подобающие королеве Англии, каковой ей надлежало стать через несколько месяцев. Из всей семьи именно она больше всего походила на короля Филиппа. Это означало не только поразительную красоту, но и нескрываемое чувство собственного достоинства, соединенное с истинно королевским величием, столь редким у девушки ее возраста. Впрочем, Изабелле было достаточно знать, что обожаемый отец ею гордится, — и она уже была счастлива. Суровый Филипп часто бывал снисходителен к ее юным свояченицам, и порой их веселость вызывала у него улыбку, но Изабелла не ревновала. Она чувствовала, что ее ожидает великая судьба, и совсем не огорчалась, что ей вскоре придется покинуть Париж и уехать в Лондон, чтобы вложить свою маленькую ручку в ладонь молодого принца Уэльского[185] Эдуарда, о котором говорили, что он красив и любезен.
Будучи одного возраста с принцессами, Од разглядывала их с любопытством. Она находила их прелестными, но не завидовала. Особенно Маргарите с ее супругом, с которым ей не хотелось бы делить жизнь, пусть даже и на троне. В Людовике ощущалось какое-то лукавство, а углы его рта как-то жестоко кривились, и это было очень неприятно. Хотелось бы, чтобы будущие короли Франции, появившиеся у этой пары, больше походили на мать, чем на отца. Маргарита с ее упрямым лбом, ярким цветом лица, громадными черными глазами и манерой очень прямо держать спину смогла бы носить корону. О Сварливом этого никак нельзя было сказать.
— Сколько лет нашему сиру королю? — спросила Од у отца.
Тот стал быстро подсчитывать:
— Около сорока. Думаю, тридцать девять лет... А почему ты об этом спрашиваешь?
— Чтобы понять, долго ли он будет жить.
Матье позволил себе скромный безмолвный смешок.
— Ты хочешь, чтобы его царствование длилось долго? Думаю, это великий король, потому что он уничтожил рабство и дал хороший шанс тем, кто не принадлежит к знати, но правит он железной рукой...
— Наверное, но его сын-наследник мне не слишком нравится... Ой, я вижу рыцарей-тамплиеров, они вступают на улицу!
Следуя в безупречном порядке, сверкая латами под большими белыми плащами, сановники Храма и эскорт Великого магистра замыкали кортеж, ведя на поводу и лошадь Жака де Моле. Од безмолвно смотрела на них и, лишь когда они поравнялись с церковью Сен-Бенуа, спросила:
— Кто эти сановники? Вы знаете их имена?
Девушка внезапно разволновалась, и это выдавал ее прерывающийся, обычно мягкий голос. На сей раз сестре ответил Реми:
— Какая вы любопытная! Почему вас так интересуют их имена? Всех мы не знаем...
— Но кое-кто вам известен, потому что вы часто работали на них...
Прежде чем ответить, он заметил, что Од на него не смотрит и, в сущности, ее не очень интересуют его слова. Она рассматривала только рыцарей, следовавших за своими иерархами, и молодой человек попытался проследить за ее взглядом. Ему показалось, что он угадал. Реми нахмурился, но продолжал:
— ...Отношения с ними поддерживает наш отец, например, с братом-казначеем. Но его сегодня здесь нет. Зато я вижу рыцаря, которого мы оба хорошо знаем, да и вы, кажется, имели случай взглянуть на него, когда он приходил к нам в гости... Или я ошибаюсь, или это брат Оливье де Куртене, он идет сразу вслед за маршалом...
Он увидел, как дрогнули плечи сестры, в этот момент отвернувшейся от него, и понял, что удар попал в точку — именно отсюда исходила опасность. Впрочем, Од ничего не ответила, но не отрывала взгляда от шествующих тамплиеров, среди которых — он готов был поклясться в этом! — выделяла только одного. А вот Матье ничего не заметил. Едва сын вступил в разговор, он потерял интерес к словам дочери и увлеченно разговаривал со своим соседом, церковным ктитором.
Это было совсем неплохо, и Реми почувствовал, что стоит продвинуться дальше. Он положил крепкую руку на плечо Од.
— Вы не отвечаете, сестрица?
— Простите? Вы что-то сказали?
— У меня сегодня что-то рябит в глазах. Ведь я вижу там именно брата Оливье де Куртене, правда?
Малышка обернулась, и Реми увидел ее пунцовое лицо и ярко засверкавшие глаза. Он понял, что интуиция его не подвела. Молодой скульптор довольно хорошо разбирался в людях, потому что привык изучать лица, повадки и привычки как своих близких, так и тех, с кем ему доводилось встречаться. И хотя в отношении женщин он большим опытом не обладал, он почувствовал — возможно, из-за бессознательной ревности, кольнувшей его в сердце, — что его прелестная сестричка влюблена в тамплиера. Она, впрочем, ответила с трогательным смущением:
— Мне кажется, вы правы, братец. Должно быть, это он! И рядом с ним его друг, брат Эрве д'Ольнэ...
Второе имя несколько озадачило Реми. Может быть, речь шла о другом тамплиере? Да и вообще, точно ли он увидел, что она покраснела, что вспыхнули ее прекрасные светлые глаза? В конце концов, молоденькая пятнадцатилетняя девочка имеет право покраснеть, когда с ней заводят разговор о мужчине! Он вдруг подумал, что у него есть верное средство удостовериться в своей догадке: для амвона собора Богоматери ему заказали вырезать фигуру Иоанна Крестителя. И он решил придать ему черты брата Оливье: вот тогда и станет ясно, как Од отнесется к этой картине из камня. Кроме того, Реми честно признавался самому себе, что трудно было бы найти более красивую модель для облика Предтечи, чем это гордое лицо, за чьей серьезностью скрывался, он был в этом уверен, полыхающий огонь страстной души. Конечно, резчик не боялся, что Од, если и любит брата Оливье, получит в дар ответное чувство, которое приведет ее к гибели: рыцарь-монах принадлежал к самой чистой, самой непримиримой части Ордена, о котором уже ходили все более и более странные слухи. Оливье был похож на дарованный небу стальной клинок из закаленной стали... о который свежее сердце девочки может лишь больно пораниться. И вот этого Реми любой ценой поклялся не допустить...
На колокольнях часовни звонари ударили последним погребальным звуком: тело принцессы внесли в пределы монастыря якобинцев, и кортеж двинулся к
