— А все же мне не верится, — вслух сказала она. — Даже не верится, что мы вот так, вместе, сидим сейчас в поезде и едем домой. Может, это сон?
— Сон кончился, Марьян, — успокаивающе ответил ей Игнат. — Только сейчас началась реальность.
Он потрепал ее по плечу и поцеловал в теплый висок.
Старичок тем временем выглянул в окно и покачал головой.
— Уж два часа пополудни, а все не едем. Задерживаемся, что ли?
Игнат вспомнил, что у него тоже есть часы, и вынул их из кармана. Блеснула посеребренная крышка с причудливо выгравированным узором. Игнат откинул ее щелчком ногтя и уведомил всех:
— До двух еще пять минут, деда. Если, конечно, мои не врут…
И замолчал, застыл на месте, почувствовав, что в вагоне отчего-то стало на несколько градусов холоднее. В животе заныло, скрутило узлом внутренности от нахлынувшего страха. Потому что на крышке часов Игнат увидел другую гравировку — птицу с человечьей головой, увенчанную короной. То самое изображение, что встретилось ему в жилище ведьмы, и вензель с которого в точности повторял рисунок на металлическом амулете, подаренном чертом.
"Часам этим сноса не будет", — вспомнились Сенькины слова.
Руки Игната задрожали. Он не сразу почувствовал, как Марьяна настойчиво теребит его за плечо.
— Что с тобой, Игнаш? В порядке? — взволнованно спрашивала она.
Игнат сглотнул вставший в горле ком, согласно опустил отяжелевшую голову.
— В… порядке, — с запинкой ответил он.
И захлопнул крышку. В висках дробными молоточками стучал пульс.
Мимо прошла молоденькая проводница, с просьбой к провожающим освободить вагоны. Игнат отвернулся в окно, пытаясь справиться с внутренним волнением, и увидел, как мимо прошмыгнула знакомая рыжеволосая голова.
"Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок".
Игнат привстал со своего места, но в окне уже никого не было. Марьяна взяла его за руку, и, неправильно истолковав его порыв, произнесла мягко:
— Не волнуйся, теперь у нас с тобой все будет хорошо.
— Да, — сказал он, и выпростал свою руку. — Будет.
И шагнул в проход. Марьяна потянулась следом, крикнула:
— Куда ты?
— Я сейчас, — отозвался Игнат, продираясь через выставленные ноги и сваленные в кучу, еще не разобранные тюки. — Мне надо… догнать того мальчика.
— Какого мальчика? Поезд уже отходит!
Он остановился в проходе, растерянно оглянулся через плечо. Марьяна стояла, прижав к груди ладони, глядя на Игната широко распахнутыми, оторопевшими глазами, темная коса лежала на плечах мертвой змеей.
— Ты меня прости, Марьян, — мягко произнес он. — Виноват я перед тобой, только перед другой я виноват еще больше. Не могу я с тобой поехать сейчас…
— Как же так… — прошептала она, и застыла, воплощение растерянности и скорби.
Такой в последний раз и запомнил ее Игнат.
— Я тебя найду! — прокричал он, соскакивая на перрон. — Обязательно найду, слышишь? Прощай и не держи на меня зла!
Локомотив взревел, как раненый зверь. Ударил в небо крученый дымный столб, окутал Игната серым туманом. Туман поглотил и перрон, и поезд, уносящий в своем теплом нутре растерянную, застывшую статуей Марьяну. Все это казалось теперь неважным.
А важна была только она. Только вещая птица, распростершая свои крылья над зачарованным миром. И тот из людей, кто голос ее услышит, пленится песнями и забудет обо всем на свете. И до той поры будет скитаться, пока не упадет замертво.
Часть 3. Нет в сердце зла
Я — пущенная стрела.
Нет зла в моем сердце, но
кто-то должен будет упасть все равно…
Э. Шклярский
1
Все окунулось в дым. Все стало дымом — и проносящиеся мимо вагоны, и разбитое здание вокзала, и телеграфные столбы. Разлетелись дымными лоскутьями и провожающие, и торговки пирожками. Под ногами закачался и пошел трещинами старый перрон.
Поезд уходил, подбирая за собой волочащийся дымный шлейф. Игнат чихнул несколько раз, вытер рукавом слезящиеся глаза. Вот показалось: плеснуло в стороне рыжим сполохом — это ребячья пятерня взлохматила непослушные вихры.
— Эй, Сенька! — окликнул Игнат. — Стой!
Мальчонка обернулся. Некоторое время его глаза встревожено выискивали из толпы окликнувшего. Вот их взгляды пересеклись. А потом мальчик вдруг сорвался с места и кинулся прочь, ловко петляя между людьми.
— Да постой же!
Рыжая макушка нырнула и пропала в людском потоке. Потом появилась снова, но чуть дальше и левее. Не упустить бы!
Игнат бросился следом.
Сердце гулко отсчитывало удары, в боку закололо, и, прижимая ладонь к ребрам, Игнат чувствовал прикосновение металла к вспотевшей коже.
У него был ключ. Но у кого — замок?
Мальчик снова забрал влево, и стало понятно, что бежит он к зданию вокзала. Поэтому Игнат без колебаний нырнул в самую толпу, надеясь сократить путь. И со всего маху влетел в дородную пирожницу. Деревянный лоток в ее руках подскочил, ветром взметнуло салфетку, и Игната осыпало взвесью из ванили и сахарной пудры.
— Ах, ты! Черт безглазый! — завизжала тетка. — Гляди, куда летишь!
Игнат отпрянул, ладонью обтирая лицо, пробормотал что-то неразборчивое. Он попробовал обогнуть пирожницу по дуге, но та тяжело уронила на Игнатово плечо мясистую ладонь.
— Куды! А платить кто будет?
Игнат отчаянным взглядом окинул проходящих мимо людей. Кто-то замедлил шаг и бросал на него заинтересованные взгляды, и внутри тотчас свернулся колючим комом страх. А рыжий вихор уже тонул в пестром людском потоке, и пирожница открыла густо намазанные помадой губы, чтобы призвать в свидетели начавшую собираться толпу. Тогда Игнат дернулся, указал пальцем вперед и хрипло вскрикнул, стараясь перекрыть лязг уходящего состава:
— Вор, вор! Кошель украл!
И засвистел, как когда-то в далеком детстве, распугивая голубей.
Пирожница опешила и сразу же отпустила Игната. А он, почуяв свободу, рванулся с места, теперь уже без стеснения распихивая толпу локтями и продолжая выкрикивать:
— Держите вора! Вон тот, рыжий!
Мальчишка вильнул в сторону и припустил пуще прежнего, словно донесшийся до него крик хворостиной стегнул промеж лопаток. Еще немного — и пропадет, скроется в разбитом здании вокзала. А оттуда — через черный ход. Затеряется в городской суматохе или дернет к западу, нырнет в густую еловую посадку и навсегда унесет с собой ту страшную тайну, ради которой Игнат муки терпел, и душу нечистому продал, и предал верную свою Марьяну…
От отчаяния и злости на глазах выступили слезы. Игнат сжал кулаки, всей душой призывая на помощь могущественную, но темную силу, которой добровольно доверился в обмен на возможность прикоснуться к зловещей тайне. И сила откликнулась.
Наперерез мальчишке выступил сурового вида мужик в спецовке станционного смотрителя, растопырил руки, и беглец по инерции влетел в него, как плотва в расставленные сети. Забился в крепких объятиях, заголосил пронзительно:
— Дяденька! Ни в чем я не виноват, дяденька!
— Разбере-емся! — густо протянул смотритель и сощурил глаза.
Мальчик проследил за его взглядом, заметил приближающегося Игната и заревел в голос.
— Ну, будет! — мужик встряхнул его за ворот, как нашкодившего щенка. И сердце Игната, все еще тревожно колотящееся в груди, сжалось.
— Да пусти… чего уж там, — примирительно проговорил Игнат.
Смотритель хмыкнул в усы и ответил без злобы, но со знанием дела:
— Обыскать его надо, воришку. А потом в полицейский участок. И пусть там разбираются, кто таков и чего у добрых людей еще украл.
— Не вор я, дяденька! Ей богу не вор! — заревел Сенька.
— Там разберутся! — прикрикнул на него смотритель. — Знаю я вас, баламутов этаких! Чуть ли не каждый день поштучно на вокзале отлавливаю!
Он снова тряхнул парнишку, и Игнату вдруг стало совестно.
— Да я сам разберусь, правда. Может, и не он украл…
Смотритель некоторое время пялился на Игната, сдвинув щетинистые брови, потом сплюнул сквозь зубы и проворчал:
— Так сначала и разберись, вор это или не вор, чтобы добрых людей в заблуждение не вводить! А тебя, — он погрозил мальчишке темным от табака пальцем, — я еще раз здесь увижу, так метлой по спине отделаю, что надолго дорогу забудешь!
Встряхнув Сеньку в последний раз для острастки, смотритель разжал хватку, подобрал метлу и побрел прочь, все еще недовольно бурча под нос.
— Не вор я, дяденька пан! — в отчаянье повторил мальчик и протяжно шмыгнул носом. — Ты ведь мне сам за часы заплатил! Нешто теперь на попятную?