не заставлю тебя ради нашего блага сделать что-нибудь дурное. Пойти против себя, совести.
— А она, значит…?
— Боюсь, что да. С мужем точно не скажу. А вот зятем своим, Дадиани, твоим командиром, она не просто помыкает, а еще и втягивает в разного рода махинации. Уверена!
— Тамара! Ну, откуда ты можешь это знать⁈
— Я не говорю, что знаю. Я вижу. Чувствую. Твой командир нормальный, обычный грузин. Любит, как все, хорошую компанию. Весёлый, добрый. А поговорит с ней, будто зелья дурного напивается. Становится злой. Даже подрагивает. Говорить начинает громко. Вся веселость куда-то девается. Видно, что всё это ему не по нраву. А поделать ничего не может. Вот тебе и наказание за то, что удачно женился!
— То есть она как та старуха, что захотела стать владычицей морской⁈
— Какая старуха?
Тьфу ты! Откуда Томе знать про пушкинскую сказку⁈ Быстро пересказал сюжет.
— Как точно! — восхитилась Тамара. — Вот я и говорю, что она доведет семейство. Останутся у разбитого корыта!
— А дочки их? Не видят, не знают?
— Наверняка и видят, и знают. А только, что могут поделать с этой «владычицей морской»⁈ Знаешь, какое чудо Лидия, жена Дадиани! Такая девушка, такая… — Тамара не находила слов. — Чудо! Мы с ней сдружились, сблизились. Много времени вместе проводим. Языками со мной занимается. И я знаю, что она нам поможет, если я попрошу её.
— Чем она может нам помочь⁈
— Ты дурачком не прикидывайся, маймун! Со свадьбой, с чем ещё? — Тамара еще раз ткнула меня в бок.
— Ааааа!
— Захурма![1] — рассмеялась Тома.
Тут я не выдержал, шлепнул её по попке.
— Хитрая ты лиса! Поняла, что через баронессу будет трудно. Дочку обаяла!
— Даже пальцем не пошевелила! Лидия сама стала со мной общаться. Ей, наверное, не хватает обычных, простых разговоров с подругами.
— Подожди! А её сестры?
— О! Её сестры!
— Что?
— Нормальные подростки. Но Прасковья… Совсем другая. Ей не до разговоров. Сама по себе. Очень набожная. С патриархом тифлисским переписывается, представляешь!
— Хм…
— Угу. А ещё, — тут Тома вообще перешла на еле различимый шёпот, хотя нас никто не мог услышать, — она тайком от матери занимается благотворительностью![2]
— Да, уж! Та еще семейка!
— А я тебе о чём!
— А сама баронесса? Как с тобой?
— Да почти никак! Не до меня ей! Всё с Бахадуром возится. То так его нарядит, то этак! Как какой-нибудь званый вечер, обязательно выводит его к гостям. Хвастается!
— Бедный Бахадур! Как он это всё терпит⁈ Не унизительно ему?
— Наоборот! Смеётся над всеми потом! Дикарями называет!
Мы рассмеялись. Крепче обнялись. Моя слабость не позволяла мне особо долго бодрствовать. Так я и засыпал в объятиях моей грузинки.
В следующую ночь уже Тамара слушала мои рассказы. Как я не пытался смягчить описание боя, все равно она вздрагивала, беспрерывно восклицала, обращаясь к Господу. Еле сдерживала слёзы. Но когда я начал рассказывать про финальный эпизод о насильниках, о пытках, она плакать перестала. Тут же крепко сжала губы. Молча выслушала.
— Ты должен будешь найти тех насильников! — заявила она мне. — Ты их мало наказал!
— Да. Знаю. Сам не успокоюсь, пока не накажу их так, как они того заслуживают!
— Правильно. Мужчинам можно многое простить. Но только не это! — у моей царицы был единственно верный взгляд на «что такое хорошо, и что такое плохо»!
Чурукай, воспользовавшись оказией, на третий день отпросился у Тамары, отправился по своим делам. Тома спросила, когда и нам можно будет трогаться в путь. Кумык посоветовал не торопиться. Неделю целиком отсидеться в Прочноокопской, а уж потом ехать. И строго наказал, чтобы обязательно в Пятигорск. Где мне следовало продолжить лечение на водах, чтобы окончательно восстановиться. Рука не слушалась. Ванны должны были помочь. На том и порешили.
Утром, накануне отъезда, Тома вывела меня во двор. Усадила на стул. Подозвала одного из станичников, который ждал тут же. Станичник подошёл ко мне, на ходу доставая бритву.
— Э! Э! Э! Вы что задумали? — я забеспокоился.
— Молчи, не дёргайся! — приказала Тома. — Бороду будем сбривать!
— Тамара! Ты что⁈ Нельзя мне её сбривать! Мне ещё к горцам нужно!
— Ни к каким горцам ты в ближайшие месяцы не поедешь!
— Сама же говорила про тех насильников!
— Не сейчас! — сказала, как отрезала.
— У меня задание! — пытался я привести железный довод.
— У тебя уже другое задание! Скоро узнаешь! — отвечала мне генерал в юбке. — Начинай, Ефрем!
— Усы не трогать! Государь поженил усы с офицерами[3], — завопил я.
Ефрем лихо и быстро сбрил мне бороду. Усы оставил. Присмотрелся.
— Взаправду тебе чуть голову не снесли! — он указал мне на шрам на шее.
Я ощупал его рукой.
— Говорил же, Тамара, не нужно сбривать! Борода этот шрам прикрывала! Теперь будешь ходить с таким уродом под ручку!
— Ничего! Что-нибудь придумаю! — хитро усмехнулась лиса.
— С головой как? — поинтересовался Ефрем у Тамары.
— Меня спросить не хочешь? — возмутился я.
— Так все одно по-ейному выйдет, — равнодушно ответил брадобрей.
— Нет! — я бился за свой последний бастион.
Ефрем посмотрел на Тамару. Та, улыбнувшись, кивнула головой.
— Как с головой? — не меняя равнодушной интонации, спросил меня Ефрем.
— Налысо!
Ефрем быстро исполнил моё пожелание.
Когда он закончил, я вскочил со стула. Чертыхаясь, начал стряхивать с себя остатки волос. Тут заметил, как Бахадур и хозяин, на время бритья отложившие своё обычное соревнование, в восхищении посмотрели в сторону входной двери дома. Я обернулся.
На пороге стояла Тамара. В одной руке держала новую черную форму Эриванского полка (узнал её сразу по «четверке» на пуговицах), а в другой — сапоги. Под мышкой — «ведерко» с помпоном.
— Надевай! — еле сдерживая переполнявшую её гордость, произнесла моя грузинка.
— Тома, Тома! — покачал я головой.
Слов больше не нашлось. Огляделся. Все вокруг улыбались, понимая, о чем я сейчас думаю. О том, что мне досталась удивительная девушка. Ничего не боялась. Ко всему была готова.
— Прямо здесь? — усмехнулся я.
— А кого ты удивишь? — парировала Тамара. — Не вечно же тебе подштанниками своими кур пугать! Я уже молчу про твой вид, в
