Он запирает квартиру и тянет меня наверх, на последний этаж. Знаками показывает, чтобы я обулась, накидывает мне на плечи куртку и выводит на крышу.
Здесь ветер и сыро. Кажется, скоро будет дождь.
— Нам нужно спуститься по пожарной лестнице вниз, — говорит он мне. — Не бойся. Только ничего не бойся.
Я вижу, как одним чётким движением он достаёт пистолет и деловито проверяет, всё ли на месте. Щёлкает затвор.
Я не знаю, смогу ли. Но в Артёме столько уверенности и силы, что я не смею истерить и плакать, рассказывать, что я слабая и вряд ли у меня получится. Он идёт первым. Подаёт мне руку. И я начинаю долгое путешествие вниз. На деревянных ногах. С пальцами, что вмиг леденеют, прикасаясь к холодному металлу.
— Всё хорошо. Ты молодец, — шепчет он, притрагиваясь губами к щеке. Я хватаю ртом воздух. К горлу подкатывает дурнота. Но я не могу его подвести. Он спасает меня. А я не имею права потерять его жизнь.
36. Артём
Нас вычислили. Это был вопрос времени. Невозможно прятаться бесконечно. Хорошо, что я всё предусмотрел и позаботился, чтобы без сюрпризов неожиданных обошлось.
— Пойдём, — тяну я Рину за собой. Через два двора нас ждут. Там машина. Ещё немного — и уедем.
Что делать дальше, я пока не придумал.
Рина слишком тихая и покладистая.
Мы мчимся по ночному городу. Жизнь не затихает даже глубокой ночью, поэтому в бесконечных улицах и дорогах можно легко потеряться, спрятаться, избежать преследования. Большой город пока что — наше спасение и укрытие. Но ненадолго. Нужно быть дураком, чтобы этого не понять.
Откат начинается позже. Когда я ввожу её в ещё одну квартиру.
— Брось меня, — заявляет она почти с порога. — Им нужен Марков. И вряд ли меня убьют. Просто пообещай, что не оставишь Лялю и Серёжу. Остальное не важно. Я не смогу жить, зная, что принесла тебе несчастье, подставила. У тебя семья. Мать, сестра, кто-то ещё, наверное. А я одна. Мне не страшно.
Я знал лишь один способ заставить её замолчать. Дурацкий, но действенный. Прижал к себе и поцеловал. Заткнул рот поцелуем.
Рина сопротивлялась, пыталась меня отпихнуть, но я был настойчив: глушил все её писки и возмущения жаркой вязью наших языков до тех пор, пока она не сдалась, не обмякла, не стала покорной в моих руках.
— А теперь послушай, — шептал куда-то в висок и прикасался губами к коже и волосам после каждой, вытолкнутой из себя, фразой. — Поздно. Мы повязаны. Ты и я. Нам нужно быть вместе. И тогда я буду точно знать, что делать. Разберёмся. Помогай мне, а не сопротивляйся. Да и вообще. Как ты себе представляешь? Я уйду в сторону и буду спокойно ждать, когда всё само по себе прояснится? Ты вообще соображаешь, что говоришь?
Рина всхлипнула. Слабыми руками попыталась оттолкнуть меня. Упорная.
— Даже если откинуть в сторону всё, что между нами происходит, если предположить, что у тебя нормальный муж, а я — телохранитель, которого наняли тебя охранять, как я буду выглядеть? Мне доверили человеческую жизнь, а я не справился, бросил тебя, чтобы спасти свою шкуру? Я профи. И всегда довожу работу до конца. Мы знаем, на что идём. Это наша работа — рисковать. Нюхать цветочки и падать в обморок при любом чихе — это не по-нашему.
— Алексей с самого начала играл нечестно. Это неправильно — отправлять людей на смерть.
Я завёл её в комнату и посадил в большое кожаное кресло. Маленькая Рина утонула в нём. Красавица в лапах чудовища. К счастью, вполне безобидного.
— У каждого человека своя судьба. Солдат, когда защищает родину, тоже может умереть. Или дожить до старости. Это уж как суждено. Завтра может начаться война. И сотни тысяч тех, кто поклялся служить отчизне верой и правдой, умрут. Это их долг. Если хочешь, призвание. Врач спасает жизни, учитель — учит. Солдат защищает. Всё просто. Поэтому не нужно мучиться ложным чувством вины. Я точно так же спасал бы любого человека, доверенного мне клиентом. Давай мы переживём сегодняшний день, а завтра начнём думать. Да и сведений к тому моменту будет гораздо больше.
— Где мы? — спрашивает Рина слабо, оглядываясь по сторонам.
— Это кабинет моего деда. Того самого, что лежит сейчас в коме. Он давно не живёт здесь — съехал, когда бабушки не стало. Не смог жить в квартире, где был счастлив. Здесь вырос мой отец. Да и мы с Мари нередко бывали. Дом воспоминаний. Дед наказал избавиться от квартиры, когда умрёт. Не знаю, повернётся ли у кого рука. Хотя, если разобраться, это всего лишь стены.
Мы какое-то время молчим. Мне отчаянно не хватает звуков. Часы. Здесь где-то есть часы с маятником. Старые. Я включаю верхний свет и оглядываю комнату. Пахнет пылью. Здесь давно никто не убирал. А часы висят на стене. Я завожу их и запускаю маятник. Цок-цок. И становится спокойнее.
— Пойдём. Нам нужно выспаться.
Рина послушно вкладывает ладонь в мою руку, и я веду её в спальню. Там большая двуспальная кровать. Я достаю чистые простыни.
— Я сама, — забирает Рина их из моих рук и перестилает постель. У неё хорошо получается. Споро.
Мы ложимся и прижимаемся друг к другу, не сговариваясь. Лежим, замерев. Греемся в объятьях друг друга.
— Как думаешь, — спрашиваю почти весело, — будет святотатством, если мы займёмся любовью в кровати, где, наверное, зачали моего отца?
Почему-то меня смешит эта мысль.
— Думаю, они бы нам простили, — Рина, наоборот — слишком серьёзна. — А может, дали бы благословение. Если бы могли. Не со мной, конечно. Я тебе не пара.
Чопорная и строгая. Я фыркаю и притягиваю её поближе. Целую в губы, очерчиваю пальцами ключицы, что выступают под футболкой. Залезаю нахальными руками ей в трусы и сжимаю мягкие округлые ягодицы. Восторг. Просто потому что она рядом. Податливая. Желанная. Моя.
— Давай я сам буду решать, кто мне пара, жена. Ты слишком зацикленная и робкая, как девственница. Сплошной обман. Помнится, мне досталась горячая штучка в номере для новобрачных.
Рина чуть медлит, а затем принимает мою игру. Улыбка касается её губ. Горячие руки проходятся по моей груди, высекая искры.
— Не съешь конфетку, пока не развернёшь обёртку, — шепчет она мне в губы, а затем целует.
Не знаю, то ли дом тому виной, а может, мы стали намного чувствительнее и глубже. Для меня секс всегда был всего лишь сексом. Стремление к обладанию. Чувственное наслаждение. Удовлетворение. Но то, что мы вытворяли в постели моих предков, нельзя назвать трахом.
Мы занимались любовью. Нежно и с удовольствием. Это было так глубоко и сладко, что я утонул. Растворился в женщине, что шептала моё имя, достигая пика.
— Я люблю тебя, — сказал, когда всё закончилось.
Сказал, прижимая к себе покрепче, и провалился в сон. Крепкий и без сновидений. А когда проснулся, Рины рядом со мной уже не было.
37. Рина
Он выскакивает из комнаты, будто ему приснился страшный сон.
Шум. Грохот. Он зацепился за что-то ногой. Выругался сквозь стиснутые зубы, а затем увидел меня.
Я на кухне. Сижу на подоконнике и смотрю в окно. Там холодно и мерзко. Крапает мелкий нудный дождь. Беспрерывный шелестящий процесс. Он бы убаюкал меня, если б смог.
Артём сердится. Я слышу, как он сопит. Вижу, как яростно сведены его брови.
— Подумал, что я убежала? — смотрю на него, и что-то острое пронзает моё сердце.
У нас роли наоборот: он — прекрасный Кай, что спешит спасти свою Герду. А я — потерянная девочка, поцелованная Снежной Королевой. У меня в груди — осколок льда, и я не знаю, сможет ли он оттуда выпасть. Я помню, что Артём сказал, когда любил меня так искренне, так отчаянно нежно.
— Спросонку, — ерошит он светлый чуб. — Показалось, что ты ушла.
— Мне некуда. Да и без одежды и денег не очень-то побегаешь. Но я бы сделала это, наверное, чтобы отвести от тебя беду. Я тебя услышала там, в коридоре. Но всё равно считаю, что это неправильно — тянуть человека за собой не пойми куда, зная, что за соседней дверью может ждать смерть.
