Сергей Матвеевич поцеловал Наташе руку, чем еще больше смутил ее и заставил покраснеть. Гроза-Волынский и Олег остались вдвоем.
— Куда мы пойдем? — спросил Гроза-Волынский. — Я приехал сегодня ночью и ничего здесь не знаю.
— Идемте ко мне в «Маяк революции». Я живу один. Тут совсем рядом.
Олега разбирало любопытство, он хотел поскорее узнать, зачем приехал Сергей Матвеевич и Святополь и как он пробрался через линию фронта. Гимназист вспомнил неприступную крепость на узком Перекопском перешейке.
Но Гроза-Волынский заговорил только в клубе, когда Олег привел его в свою каморку.
— Ты что, здесь живешь?
— Да.
Сергей Матвеевич огляделся по сторонам и опустился на заскрипевший стул.
— Тут нас никто не слышит?
— Никто.
— Знает кто-нибудь, что ты был в Крыму у Врангеля?
— Знают.
Гроза-Волынский помолчал.
— Ни одному человеку не рассказывай, что мы с тобой знакомы и вместе жили в Севастополе. Я тебя вижу первый раз в жизни, ты меня тоже. Ясно?
— Ясно! — ответил Олег, хотя ему было непонятно, почему Сергей Матвеевич свое знакомство с ним считает предосудительным и хочет скрыть его.
— Ну, рассказывай о себе! — Гроза-Волынский расположился поудобнее на топчане. — Я посадил тебя в Тендре в шаланду к контрабандисту. А что с тобой было дальше, даже представить не могу.
Олег стал вспоминать все пережитые события и встречи. И бурю на Черном море, и обыск в чека, и поездку в Петроград и неудачное путешествие с Потемкиным в Крым, закончившееся бандитским налетом и разлукой.
Рассказ Олега Сергей Матвеевич выслушал с большим вниманием. Находчивость Потемкина, съевшего коллекцию пряников загадочного Африкана, показалась ему остроумной, и он не осудил его.
— Каждый спасает себе жизнь, как умеет! — заметил Сергей Матвеевич.
О себе он сказал кратко.
— Врангелю скоро будет крышка, и оставаться в Крыму не было смысла.
— Вы тоже через Одессу приехали?
— Да, через Одессу. Но теперь давай забудем наш сегодняшний разговор. Запомни: я не знаю тебя, ты не знаешь меня.
Отелло
Гроза-Волынский довольно быстро освоился в Святополе и через несколько дней стал незаменимым человеком в отделе внешкольного образования. Заведующий УОНО проникся к нему уважением, узнав о его намерении поставить в «Маяке революции» пьесу Шекспира «Отелло».
Сергей Матвеевич сумел убедить Наташу, что она рождена для роли Дездемоны. Наташа вначале слабо протестовала и отказывалась, но потом согласилась. Роль Отелло Сергей Матвеевич наметил для Рябоконя. Кто же лучше Василия Ивановича сумеет в Святополе создать образ полководца мавра?!
— Попробую! — сказал Рябоконь. — Пьеса знаменитая. Я ее два раза смотрел, когда Киев проезжал. Мизансцены есть такие, что мороз по коже дерет. Одно слово Шекспир, ничего не скажешь!
Ставить целиком шекспировскую пьесу в профсоюзном клубе силами любительского кружка было невозможно. Гроза-Волынский предложил ограничиться показом нескольких наиболее выигрышных сцен из двух последних актов. Он сократил роли и решил сам сыграть коварного Яго.
Ни одна клубная постановка не потребовала столько хлопот и средств, как «Отелло». Олег с утра до вечера бегал по городу, раздобывая мануфактуру для актерских костюмов. Рябоконь отдавал строжайшие распоряжения оказывать заведующему клубом «всяческое содействие», но полки кооперативных магазинов были пусты. Пусто было и во всех складах города.
Василий Иванович с горечью сказал Грозе-Волынскому:
— Ничего не поделаешь, товарищ режиссер, придется по одежке протягивать ножки. Сделаем костюмы попроще. Время революционное!
— Это невозможно!
— Я понимаю, что шелк лучше коленкора. Но откуда же мы достанем атлас и бархат, раз их нет.
Сергей Матвеевич не шел и не хотел идти ни на какие уступки.
— Я вас научу, откуда достать! В Святополе столько богатых буржуев! Ищите, как хлеб ищут, и найдете.
Рябоконь поскреб в нерешительности затылок.
— Я же не Махно!
— При чем тут Махно? Вы — трудовая власть! Так не лишайте трудящихся радости увидеть Шекспира в полном блеске. У вас же душа артиста, Василий Иванович!
Рябоконь молчал.
— Вы играете роль полководца, мавра. Генерала! Не могу же я вас выпустить на сцену в черкеске. Шекспир в гробу перевернется!
Рябоконь не сдавался. Но и Гроза-Волынский был упорен.
— Не понимаю, Василий Иванович, что вас смущает. Если у человека революционная власть может отнять жизнь, свободу, жилище, то поношенную бархатную юбку сам бог велел национализировать.
— Не могу!
— Тогда я снимаю с себя всякую ответственность за спектакль.
Сергей Матвеевич, хлопнув дверью, ушел. По дороге он завернул в упродком и вызвал Наташу в коридор.
— Скучные дела, милая Дездемона! Этот партийный дуб умеет помогать только на словах.
— Что случилось? — Наташа смотрела на Грозу-Волынского с явным обожанием.
Сергей Матвеевич рассказал ей о своей схватке с Рябоконем.
— Но ведь это нехорошо.
— Что нехорошо?
— То, что вы ему предлагаете.
— Мы служим искусству, а искусство требует жертв.
Сергей Матвеевич неожиданно взял Наташу за руку и потянул к себе.
— Отпустите, увидят!
— Дездемона, умоляю, сходите к нему и объясните, что без бархата не получится настоящего спектакля.
Сергей Матвеевич оглянулся по сторонам и поцеловал вначале один Наташин пальчик, затем другой. Наташа вырвалась и убежала, сердито погрозив ему.
В ту же ночь милиция прошла с обыском по домам буржуев. Спрятанного оружия не обнаружили, но бархат и шелк для шекспировского спектакля нашлись.
Портного Рабиновича и его жену мобилизовали шить костюмы. Совершенно неправдоподобной пышности и яркости получилось одеяние, предназначенное для Отелло. Ни в одном театре мира ни один режиссер не придумал такого костюма для шекспировского мавра, какой сшил Рабинович, покорно следуя пылкой фантазии Грозы-Волынского.
Репетиции в клубе шли успешно. Сидя в суфлерской будке, Олег наблюдал за Отелло и Дездемоной. Ему становилось страшно, когда Рябоконь начинал душить Наташу. Несмотря на юные годы, гимназист начал уже понимать, почему так быстро появился в клубе бархат и шелк и почему Василий Иванович в последние дни резко изменил свое благожелательное отношение к Грозе-Волынскому.
Как-то вечером после репетиции, гуляя с Розочкой по безлюдному берегу реки, Олег увидел Сергея Матвеевича и Наташу. Они шли тесно прижавшись друг к другу и, дойдя до березовой рощи, скрылись за деревьями.
— Он за ней ухаживает, — сказала Розочка. — А весь город знает, что в нее влюблен товарищ Рябоконь.
— У Василия Ивановича есть жена! — напомнил Олег. — Она работает в женотделе.
— Он ее не любит. Она приходила к нам и жаловалась маме.
— А все-таки Наталья Николаевна очень хорошая!
— Она буржуйка, — сухо сказала Розочка. — Отец у нее был миллионер.
Через несколько дней после этого разговора Олегу пришлось быть невольным свидетелем второго свидания Наташи с Сергеем Матвеевичем. К концу репетиции в клуб неожиданно пришла жена Василия Ивановича, молодая тихая женщина в красной косынке и солдатской гимнастерке. Она взяла мужа под руку, а Наташа задержалась в зрительном зале, разговаривая с Грозой-Волынским о Шекспире. Олег, убиравший за сценой костюмы, не успел уйти. Он увидел вздрагивающие плечи Наташи.
— Я не могу больше! — глотала она слезы. — Он совершенно взбесился! Мне надо уехать.
Сергей Матвеевич, не замечая Олега, гладил Наташины волосы.
— Это не так просто.
— Люди уезжают за границу.
— Наташенька, для этого нужны деньги. И кстати сказать, не бумажки.
— У меня есть золото, драгоценности… Помогите мне… Вы сильный, умный, смелый… Умоляю вас…
Она схватила за руки Грозу-Волынского. Олег нарочно громыхнул стулом, чтобы выдать свое присутствие. Сергей Матвеевич быстро повернулся. Наташа поправила прическу. Они снова стали говорить о Шекспире, а потом вместе вышли из клуба под звездное небо.
Жена Василия Ивановича стала приходить на каждую репетицию. Она не входила в зрительный зал, а садилась на скамейку возле входной двери и терпеливо ждала мужа. Наташа старалась не попадаться ей на глаза. Олег подметил: Сергей Матвеевич утерял прежнюю беспечность и уверенность. С Рябоконем он избегал разговора, а Наташу и вовсе перестал замечать.
Странное поведение режиссера не могло остаться незамеченным. Артисты шушукались за его спиной. Они опасались за судьбу спектакля. Кто-то даже высказал предположение, что товарищ Рябоконь может отказаться от участия в постановке, и тогда все труды пропадут даром.
