— Присутствие постороннего человека имеет влияние, — сказал господин с бакенбардами. — Боюсь, что ничего не получится.
— Несомненно! — вздохнул профессор и недружелюбно взглянул на Олега.
Спириты прекратили сеанс. Женщины расположились на кровати, профессор прилег на диван, господин с пушкинскими бакенбардами составил рядом три стула и тоже пристроился поудобнее. Олег зорко наблюдал за арестованными. Они мирно дремали и никаких злых намерений не обнаруживали. Гимназисту стало скучно, он зевнул несколько раз, прислонился к стене и заклевал носом.
Медленно тянулась ночь. Пленники спали. Олег боролся со сном. Его одолевала дремота. Временами он вздрагивал, словно от толчка, и крепче сжимал рукоятку револьвера, ощупывая на ней ровный ряд зарубочек. А потом перестал и вздрагивать, погрузившись в сладчайший сон…
* * *
— Чертова кукла, я зараз тебя убью! — орал Рябоконь, — Где эти буржуи?
Олег со сна ничего не соображал. Взбешенный Василий Иванович дал ему звонкую оплеуху, гимназист едва устоял на ногах.
— Упустил, слепая ворона! Ты не часовой, а гнида! Что глаза вылупил! Чека тебя расстреляет теперь, сонная тетеря! Доверили ему, сукину сыну!
Рябоконь бушевал. Он готов был растерзать нерадивого караульщика. Олег глотал слезы обиды. Он хотел бы провалиться сквозь землю от стыда. Коммунисты смотрели на него подозрительно и недружелюбно. И только седой рабочий попытался защитить:
— Брось, товарищ Рябоконь! С кем беды не бывает? Парнишка молодой, притомился. А ты его в контры… Пожалеть надо.
…Отряд коммунистов на рассвете скачет в город. Впереди мчится чернокожий комиссар в необычном одеянии. Он отогнал бандитов. Чума не принял боя.
Все в отряде радуются благополучному концу экспедиции. Только Олег никак не может прийти в себя. Прожитая ночь кажется ему кошмарным сном.
Анархия — мать порядка
Пока отряд доскакал до города, Рябоконь успел успокоиться. Он отказался от намерения передать Олега в чека. Но и прощать такое разгильдяйство, — часовой заснул на посту! — никак нельзя. Прежде чем распустить отряд, остановившийся возле конного двора, Василий Иванович нарочно зловещим голосом объявил во всеуслышание:
— Олег Девятов! В десять утра ко мне в ревком! — сделал небольшую паузу и добавил: — Лошадей, седла и оружие сдать! И по домам, товарищи!
Василий Иванович вздремнул часа два и в обычное время пришел в свой кабинет. На столе он увидел папку с бумагами «На подпись» и заклеенный конверт с надписью:
«Тов. Рябоконь. Лично».
Председатель ревкома извлек письмо. Он читал его стиснув зубы. Строчки прыгали перед глазами.
«Василий Иванович! Я хочу попрощаться с Вами. Я уезжаю ночным поездом вместе с тов. Грозой-Волынским. Он поможет мне стать настоящей актрисой. Это мое стремление. Вам оно должно быть понятно, и Вы меня не осудите. Я не знаю, как сложится моя жизнь, может быть, я еще пожалею о своем поступке. Но сейчас я должна уехать. Так будет лучше для всех нас. Простите меня и прощайте. Письмо разорвите. Желаю Вам всего хорошего. Н.
P. S.! Роль Отелло Вам удалась. Поздравляю».
Василий Иванович перечитывал записку, вглядываясь в каждую букву. Кто-то настойчиво стучал в дверь. Он не слышал. Вошла секретарь.
— Вы назначили прийти товарищу Девятову. Он пришел.
Рябоконь не ответил. Секретарь впустила Олега в кабинет, а сама вышла. Гимназист молча ждал. Так прошло несколько минут. Василий Иванович поднял на него затуманенные глаза и тоже молчал.
— Вы мне велели прийти, — сказал Олег, переминаясь с ноги на ногу.
Рябоконь молчал.
— Вы меня извините, Василий Иванович! Я накануне всю ночь не спал. К спектаклю пришлось скамейки чинить. Гвозди ржавые, гнутся, и пила совсем тупая. Ей-богу, ни минуты не соснул. А в воскресенье, сами знаете, какой день был…. Вы меня простите, пожалуйста.
Олег не знал, какие еще доводы привести в свое оправдание, и умолк. Василий Иванович убрал письмо в конверт и тихо сказал:
— Наташа уехала. Совсем.
— Куда?
— В Москву. С режиссером.
— С Сергеем Матвеевичем?!
— С ним. Он ее бросит, конечно.
Губы Рябоконя дрогнули, он встал и подошел к окну. Василий Иванович пристально смотрел на крышу клуба «Маяк революции», словно Наташа могла сидеть на ней.
— Мне можно идти?
— Иди! — Рябоконь не повернулся.
По щекам его катились слезы. Он не заметил, как Олег вышел из кабинета.
Над клубом «Маяк революции» кружились голуби. Василий Иванович любил их с детства, и сейчас, наблюдая за полетом белокрылых птиц, освещенных ярким солнцем, он вдруг почувствовал зависть к босоногому мальчугану, бегавшему по крыше с длинной палкой.
Чьи-то голоса, настойчиво гудевшие за дверью в канцелярии, заставили его оторваться от голубей. Он повернул голову и вдруг увидел ночных спиритов с хутора Ярощука.
— Ради бога, простите нас, мы только на одну секунду! — заговорил профессор, поблескивая стеклами очков. — На вокзале нам не продают билетов без пропусков, а комендант их не выдает, требует разрешения чека, а чека посылает в резком. Не откажите в любезности, товарищ председатель…
— Умоляем вас! — воскликнула молодая полная дама в пенсне. — Мы так измучились за эту дорогу! Помогите нам!
— Мы едем в Одессу… На Черное…
— Знаю! — отрубил Рябоконь. — Документы.
Пораженные спириты переглянулись. Они по голосу узнали чернокожего комиссара. Господин с бакенбардами торопливо вынул из бумажника удостоверение и с некоторой опаской положил на стол перед Василием Ивановичем.
Рябоконь, не читая бумажки, наложил резолюцию:
«Выдать четыре пропуска».
— Премного вам благодарны!
И спириты, пятясь и раскланиваясь, покинули кабинет председателя.
Олег в это время шагал по улице, залитой солнцем. Он ожидал грозы, а дело кончилось совсем благополучно. Все это благодаря белокурой Наташе. Она уехала с Сергеем Матвеевичем, а Василий Иванович обиделся и совсем забыл про ночную историю с бежавшими буржуями. Кто теперь будет вести драмкружок в клубе? И почему Сергей Матвеевич ничего не сказал о намерении покинуть Святополь? Почему он уехал потихоньку?
Олег вспомнил случайно подслушанный разговор Грозы-Волынского с Наташей. Она просила Сергея Матвеевича увезти ее за границу. Значит, они уехали не в Москву, как думает Рябоконь.
Проходя мимо укома комсомола, Олег завернул к Розочке. Девушка ждала его прихода. Она приветливо улыбнулась и, сгорая от нетерпения узнать, как отогнали Чуму, вопросительно подняла брови.
— Ну, воевал? Рассказывай.
— Потом.
Чтобы переменить тему разговора, Олег сообщил последнюю новость:
— Сегодня ночью Наташа уехала вместе с Грозой-Волынским.
— Значит, убежала? Можно было ожидать. Буржуйка.
— Почему убежала?
— Раз никому, ничего не сказала, значит, убежала.
От Розочки Олег направился в уком партии к ее матери, чтобы возвратить револьвер. Он заблаговременно вынул патроны, и Фира Давыдовна решила, что юноше пришлось стрелять ночью.
Она внимательно посмотрела на него и ласково сказала:
— Ты получил боевое крещение. Оставь себе его на память от меня. Для защиты революции он тебе пригодится еще не один раз.
Олег густо покраснел. Надо сказать, как он опозорился сегодня ночью на посту часового, но язык не поворачивался. Он поблагодарил Фиру Давыдовну за подарок и поспешил уйти.
На душе было омерзительно. Олег чувствовал себя обманщиком. Какой позор предстоит ему пережить, когда Розочка и мать узнают правду обо всем.
На другое утро Олег пошел в ревком. Он не знал, о чем будет разговаривать с Василием Ивановичем, но ему казалось, что только Рябоконь может ему помочь снять с души пятно обмана.
Председателя не было в кабинете. В канцелярии жена Василия Ивановича с тревогой говорила двум сотрудницам:
— Я его характер изучила. Может целый год не притронуться, но если только разрешит себе…
Два дня в кабинете председателя ревкома сидел заместитель и принимал посетителей.
Слух о том, что Рябоконь «разрешил», распространился среди коммунистов и дошел до Розочкиных ушей.
— Вот уж не понимаю, — сказала девушка Олегу. — Василий Иванович герой, имеет орден Красного Знамении и вдруг из-за какой-то дряни.
— Значит, он очень любит Наташу.
— Что значит «очень»?
— Ну, как Отелло любил Дездемону.
— Она буржуйка, а не Дездемона. А он коммунист и вовсе не Отелло. Вообще я считаю, это нечестно с его стороны так поступать.
Когда Розочка говорила о честности, Олегу хотелось поскорее уйти. Рядом с нею он сознавал свое ничтожество. Его мучила совесть. Он обманщик, лжец, трус. Ему хотелось вернуть револьвер Фире Давыдовне. Он недостоин такого подарка.
