в тайге. Он и ловец жемчуга, и охотник за пантами, и кородер, и искатель женьшеня. Все тайны природы познал старик и читал ее, как книгу. По самым, казалось бы, мельчайшим приметам он с исключительной точностью предсказывал погоду.
Аким Иванович чем-то смахивал на арсеньевского Дерсу. Дятала носил синие дабовые штаны, заправленные в мягкие олочи из сохатиной кожи, сатиновую рубаху с вышитым наискось орнаментом; а темные, с редкой сединой волосы, собранные на затылке в короткую косичку, были повязаны у него по-бабьи тряпицей, и узелок приходился на левом виске.
Дятала уже не ловил жемчужниц. Когда Дынгай, Никифор и Петухов расселись по своим лодкам и отчалили от берега, Аким Иванович принялся кипятить воду в котле, чтобы без всякой задержки, когда они вернутся, начать обработку ракушки. Подле костра, в траве, уже лежала довольно большая горка вываренной и очищенной перловицы.
Я спросил Дятала:
— Аким Иванович, много нашли сегодня жемчужин?
Он поднял на меня свои маленькие острые глаза, слегка улыбнулся.
— Были, наверно, штук десять.
— И хорошие, крупные попались?
— На вот, погляди. — Он достал из глубокого кармана брюк узелочек, развязал и показал мне горсточку мелких, как крупинки, жемчужин. Лишь две или три были величиной с вишневые косточки. Но по цвету они были очень разными — от снежно-белой до розовато-бирюзовой, а когда все эти цвета перемешались, то получилось очень красиво.
Старик и сам залюбовался яркой игрой цветов и долго держал жемчужины на своей смуглой ладони.
Лодки Никифора и Дынгая стояли рядом. Не давая им уйти по течению, нанайцы немного притормаживали шестами. Они почти одновременно погрузили драги и несколько минут водили их по дну реки. Потом вытащили из воды, опрокинули сачки над лодкой. Было слышно, как падали на звонкое днище грузные ракушки.
Метрах в десяти от них работал Петухов. Он притормаживал свою лодку ногами, свесив их с борта в воду, и одной рукой погружал и вытаскивал драгу. Правда, ему было трудно опрокидывать сачок, он тратил на это много времени, но движения его были четкими, неторопливыми.
С середины реки раздался веселый голос Никифора:
— Я, однако, поныряю!
Он быстро сбросил с себя одежду, повесил на бок сумочку, уселся верхом на корму, склонился, глянул в воду и вдруг ринулся вниз головой. Тотчас над ним разошлись волнистые круги и сразу же сомкнулись. Когда через минуту—две Никифор вынырнул, то вынул из сумочки две ракушки и бросил в лодку. Набрав побольше воздуха, он снова пошел под воду. Так он нырял три раза подряд. Заметив, что лодку снесло течением, он кинулся за ней вплавь, ловко работая руками, и лицо его было иссиня-багровым от жуткого напряжения и недостатка воздуха.
Догнав лодку, он с трудом взобрался в нее, тяжело дыша.
— Устал? — крикнул я ему.
— Мало-мало есть. Отдохну немного и еще поныряю!
С берега было трудно следить за удивительной работой ловцов даурской жемчужницы, я попросил у старика Дятала его лодку.
— Бери, чего там! — почти ласково сказал Аким Иванович и помог мне столкнуть лодку на воду.
Я подплыл к Никифору в тот момент, когда он только вынырнул из воды. Лицо его на этот раз выглядело страшно.
Он жадно глотал воздух и не мог надышаться.
— Что с тобой, Никифор? — спросил я, решив, что ему очень плохо.
Он грустно махнул рукой и упавшим голосом произнес:
— Попал, знаешь, в улово. Чуть не закрутило меня там.
— Зачем же было нырять в таком опасном месте?
Он поднял на меня уже немного посветлевшие глаза:
— В улове самая добрая ракушка попадается. Хотел тебе на память жемчужину подарить, все-таки далеко заехал к нам в тайгу. Сюда редко кто из большого города приезжает, а ты собрался и приехал.
— Почему в улове самые хорошие ракушки?
— Точно не знаю, однако, мне уже приходилось в уловы попадать, там я самые дорогие ракушки брал.
— И были в них жемчужины?
— Были, и всегда, знаешь, такие добрые, что беда. А однажды такая попалась — чистая, светлая жемчужинка, и солнце так здо́рово в ней заиграло, что глазам стало больно, честное слово, паря...
— Где же она, та жемчужина?
— В Музей краеведения отправил; если будешь в городе, зайди, пожалуйста, посмотри...
Когда ловцы вернулись на берег, у Акима Ивановича уже бурлила вода в котле.
Лодки быстро разгрузили. Дятала взял из кучи несколько десятков ракушек, бросил их в кипящую воду. Минут через десять он извлек их оттуда дуршлачком и положил на траву, чтобы остыли. Потом, присев на корточки, принялся раскрывать каждую ракушку, очищать ее от мяса моллюска и просматривать, не спряталась ли в его мантии жемчужина.
Я стал помогать Дятале. Раскрыв и очистив от моллюсков порядочное количество ракушек, я, к своему удивлению, ничего драгоценного не нашел. Вдруг мой взгляд остановился на довольно крупной перловице необычной формы.
Она мне показалась тяжелее других, и я даже подумал, что эта та самая, которую добыл Никифор в улове.
Я бросил ее в котел, а когда извлек оттуда и раскрыл ножом, перламутр на внутренней стороне створок заиграл всеми цветами радуги, какая бывает в жаркий летний день после недолгого солнечного дождика. То блеснет бирюзовый, как полуденное небо, цвет, то розовый, как ранняя утренняя заря, то чистый хрусталь с синеватым оттенком, как вода в студеном Гаиле...
«Какая чудесная жемчужина выросла бы в такой перловице, если бы попала в нее песчинка!» — подумал я, вспомнив рассказ Николая Ивановича Петухова о том, как образовывается жемчуг.
Эта песчинка, вызвав у моллюска раздражение, тотчас же стала бы обволакиваться такой же изумительной, как этот перламутр, эмульсией. И с годами образовалась бы в мантии моллюска красивая и дорогая жемчужина.
— Делай, паря! — почти крикнул на меня Аким Дятала, заметив, что я долго держу в руках одну и ту же ракушку.
Я глянул на старика и по его глазам понял, что он просто шутит.
Не торопясь, гораздо медленнее, чем прежде, я острием складного ножика разрезал сварившегося моллюска и в его тончайшей, как папиросная бумага, гофрированной мантии обнаружил жемчужину чуть покрупнее горошины.
Она была круглая, точно отполированная, и чиста,
