- Да, ковбой из вас не получился бы, а, Джуггут?
- Едем, - задыхаясь, выкрикнул Джуггут Сингх. - Вон к той расселине между горами! Видите сторожевую башню на дальнем конце запруды? - спросил Джуггут Сингх. - Цыганка там.
- Неужели всю жизнь меня будут так называть? - произнес в темноте чей-то голос, мелодичный и ласковый. - Хорошо, что я мягкого нрава, а то бы ты поближе познакомился с рыбами в этом водоеме, Джуггут Сингх.
Тарвин дернул поводья и рывком остановил лошадь, потому что рядом, едва не касаясь уздечки, возникла с головы до ног укутанная в облако светло-желтой газовой ткани грациозная фигура. Женщина вышла из-за гробницы темно-красного цвета, в которой был некогда захоронен воин-раджпут, каждую ночь, по поверью сельских жителей, объезжающий верхом построенную им самим плотину - вот почему никто не ходил на Дунгар Рао после захода солнца.
- Спускайтесь с лошади, сахиб Тарвин, - произнес голос, в котором угадывалась насмешка. - Я уж, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Сингх, подожди меня с лошадьми у сторожевой вышки.
- Да, идите, Джуггут, и не засните там, пожалуйста, - приказал Тарвин, ~ вы нам можете понадобиться. - Он спешился и встал перед закутанной в покрывало Ситабхаи.
- Шеканд, - сказала она после некоторого молчания, протягивая ему ручку, которая была даже меньше, чем у Кейт. - Ах, сахиб, я знала, что вы придете. Я знала, что вы не испугаетесь.
Она не отнимала свою руку, пока говорила, а, наоборот, нежно сжимала его пальцы. Тарвин обхватил крохотную ручку своей широкой ладонью и пожал ее с такой силой, так искренне, что заставил ее невольно вскрикнуть.
- Я счастлив познакомиться с вами, - сказал он, а она прошептала:
- Клянусь Индрой, ну и хватка! И мне тоже приятно вас видеть, отвечала она громко. Тарвин заметил, как мелодичен ее голос. И ему очень хотелось увидеть лицо, скрытое под покрывалом.
Она спокойно села на край могильной плиты, жестом предложив ему сесть рядом.
- Все белые любят говорить прямо, - проговорила она по-английски, медленно и с акцентом. - Скажите мне, сахиб Тарвин, что же вы знаете?
При этих словах она отбросила покрывало и повернула к нему лицо. Тарвин увидел, что оно прекрасно. И это впечатление незаметно заслонило собой все прочее - все то, что он узнал о ней раньше.
- Вы ведь не хотите, чтобы я сам себя выдал, не так ли, королева?
- Я вас не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, - сказала она мягко.
- Значит, вы не ожидаете, что я скажу вам правду?
- Нет, - ответила она. - Иначе сказали бы, почему вы здесь. Зачем вы причиняете мне столько беспокойства?
- Именно я причиняю вам беспокойство?
Ситабхаи засмеялась, откинувшись назад и положив руки за голову. Тарвин с любопытством разглядывал ее при свете звезд. Его чувства были обострены, он был настороже и время от времени внимательно осматривал все вокруг. Но он ничего не видел, кроме тусклого блеска воды, плескавшейся у подножия мраморных ступеней, и ничего не слышал, кроме совиных криков.
- О, сахиб Тарвин, - сказала она. - Знаете, после того, как это случилось в первый раз, мне было вас так жалко.
- Когда же это было? - поинтересовался Тарвин рассеянно.
- Ну, конечно, тогда, когда седло перевернулось. А потом, когда с лесов упала балка, - я думала, что хотя бы ваша лошадь покалечена. Ушибло ее?
- Нет, - ответил Тарвин, ошеломленный ее подкупающей откровенностью.
- Не может быть, чтобы вы ни о чем не догадывались, - проговорила она чуть ли не с упреком.
Он покачал головой.
- Нет, Ситабхаи, моя дорогая, - произнес он медленно и со значением. О вас я и не подумал, и это будет мне вечным позором. Но теперь я, наконец, начинаю соображать, что к чему. Наверное, маленькие инциденты на плотине - тоже ваших рук дело - и на мосту, где застряла нога лошади, и на насыпи, когда меня норовили сбить с ног телегой. А я-то думал, что это все результат дьявольской небрежности туземцев! Да, что сказать... - Он засвистал какую-то мелодию, и, словно ей в ответ, в камышах раздался хриплый крик журавля.
Королева вскочила на ноги и прижала руки к груди.
- Это условный сигнал! - А потом, снова опустившись на край могильной плиты, добавила: - Но я знаю, вы никого не привели с собой. Я знаю, вы не побоялись приехать сюда один, без спутников.
- О, я вовсе не стараюсь погубить вас, юная леди, - ответил он. - Я все еще не могу прийти в себя от восхищения вашими весьма изобретательными шалостями: вы в этом деле устали не знали. Оказывается, вы виновница всех моих невзгод? А эта шутка с плывуном, в котором завязла моя лошадь, была очень мила. Вам частенько приходилось устраивать такое?
- А, там, на плотине! - воскликнула королева, махнув рукой. - Я просто велела им устроить что-нибудь, что им по силам. Но они очень неловкие ведь это просто кули. Они рассказали мне, что они сделали, и я на них рассердилась.
- Ну и что, вы убили кого-нибудь из них?
- Нет, а с какой стати я буду это делать?
- Ну, если на то пошло, с какой стати вам так хочется убить меня? сухо поинтересовался Тарвин.
- Мне не нравится, когда сюда приезжают белые и живут здесь, а про вас я знала, что вы приехали сюда не на день, а чтобы жить. Кроме того, продолжала она, - вы понравились махарадже, и я никогда прежде не убивала белых людей. А потом, как на грех, вы и мне понравились!
- О! - ответствовал на это Тарвин.
- Клянусь Маланг-Шахом, вы и об этом не догадывались! - она клялась именем бога, которому поклоняется ее народ - именем цыганского бога.
- Не надо! Какое это имеет отношение к делу? - сказал Тарвин.
- А вы убили мою любимую обезьяну, - продолжала Ситабхаи. - Она каждое утро приветствовала меня и была при этом ужасно похожа на Лухмана Рао, первого министра. Сахиб Тарвин, я знавала многих англичан. Я плясала на канате, натянутом перед походными офицерскими столовыми, во время марш-броска. Я протягивала большому бородатому полковнику чашечку, в которую собирала подаяние, и в это время я ему еще и до колена не доставала. - И она рукой показала, какой маленькой тогда была; - А когда я подросла, - продолжала она, - мне казалось, что я знаю сердца всех людей. Но клянусь Маланг-Шахом, сахиб Тарвин, я никогда не видывала такого человека, как вы. Нет, - продолжала она почти умоляющим тоном, - только не говорите мне, что вы ничего не замечали. Есть такая любовная песня: "Я от луны до луны не спала из-за тебя" - и эта песня обо мне. Иногда мне кажется, что я не очень-то и хотела бы видеть вас мертвым. Но было бы лучше, если бы вы умерли. Я и только я одна управляю этим государством. А сейчас, после того, что вы сказали королю...
- Да? Так вы слышали?
Она кивнула.
- После этого я не вижу иного выхода - разве что вы сами уедете отсюда.
- Я никуда не уеду, - ответил Тарвин.
- Хорошо, - сказала королева и засмеялась. - Значит, мне не придется скучать без вас, и я каждый день буду встречать вас во дворце. И так день за днем. Я думала, что солнце убьет вас, когда вы дожидались прихода махараджи. Будьте же справедливы и благодарны, сахиб Тарвин, ведь это я устроила так, что махараджа вышел к вам. А вы отплатили мне злом.
- Моя милая юная леди, - сказал Тарвин серьезно, - если бы вы спрятали свои злые коготки, никто не захотел бы причинить вам зла. Но я не могу позволить вам одержать победу там, где речь идет о жизни махараджи Кунвара. Пока я здесь, я буду стараться сделать так, чтобы мальчик погостил у нас. Держитесь от него подальше, тогда и я от вас отстану.
- И опять я вас не понимаю, - сказала королева озадаченно. - Что для вас жизнь какого-то ребенка - для вас, иностранца, чужака?
- Жизнь ребенка? Странный вопрос. Жизнь ребенка - это жизнь ребенка. Чего вы еще хотите от меня? Неужели для вас нет ничего святого?
- У меня тоже есть сын, - возразила королева, - и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придет время... Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!
- Я этого не допущу, - решительно ответил Тарвин.
- Иначе, - продолжала королева, никак не реагируя на его слова, - он так и проживет всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, - я стояла в пыли, а ее в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, - голос ее молил, - мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, - она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, - никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съеживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом - да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится - а управлять государством это не шутка, - всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы - ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце - ни мужчина, ни женщина - не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю... не знаю... вы об этом знали раньше?
