Я опять громко втянул в себя чай и одобрительно продолжил.
– Умный человек! Потому и отношение к нему человеческое. Вирясов урка опытный, не то, что некоторые молодые дебилы, уж он-то знает, как себе и жизнь в тюрьме облегчить, и как срок скостить.
– Врешь! – Митяй вскочил со стула.
И тут же сел обратно под моим злым взглядом.
– Врете вы всё, никогда Сивый своих не сдаст! – Гущин затравленно зыркал из под слипшихся сосулек своих немытых волос.
Он еще больше сгорбился на стуле и опустил скованные руки между колен. Незаконно, следует отметить, скованных. Хорошо, что прокурор не видит…
Дважды звякнул и затих телефон.
Откинувшись на спинку стула, я с минуту смотрел на хитрого придурка, злобно сверкающего глазами. Потом хлопнув по столу ладонями, поднялся со стула.
– Ладно, пошли, сам своими глазами все увидишь! – я взял Гущина за локоть и повел в коридор.
У дверей начальницы стояли два конвойных из ИВС и Борис. Я крепче прихватив Дмитрия за руку, подвел его к двери и тихо приоткрыл ее.
Вадим и Боря все сделали, как надо. Из кабинета Лидии Андреевны вполне осязаемо пахнуло спиртным. Наверное, опера водку на пол или на стол плеснули. Гриненко и квартирный вор Сивый сидели за столом. И сидели они в вызывающе неофициальной обстановке.
Сивый что-то сосредоточенно писал. На столе моей начальницы, на расстеленной газете стояла недопитая бутылка водки и три стакана, а на каком-то следственном бланке лежали крупно нарезанные ломти колбасы и хлеба.
Дима Гущин взревел как бык, которого не довели до случки. И рванулся в сторону Вирясова, колбасы, и водки. Ожидая чего-то подобного, мы с Борисом, схватив его с двух сторон, завалили на пол и волоком потащили в мой кабинет.
Митяй вырывался, рыдал и грозился убить Сивого.
Надо было срочно завершать эту вакханалию. Больше всего сейчас я боялся, что в кабинет Зуевой на шум припрется Данилин. Не хотелось мне так жестко подставлять Лиду. Тем более, что должного результата пока еще нет.
Убедившись, что Боря надежно удерживает затихающего Дмитрия, я метнулся к Гриненко. Быстро сдав конвою ничего не понимающего и хмельного Вирясова, мы выставили их всех троих за пределы нашего тупика. И спешно начали приводить кабинет в презентабельный вид.
Стас, собрав в один газетный комок всю закуску и прихватив недопитую бутылку, в экстренном режиме покинул следствие. А я, открыв форточку и дверь, стал проветривать помещение. Распахнуть створки уже заклеенного на зиму окна я не решился, понимая, что такого вандализма мне не простят.
Судя по шуму в основном коридоре следствия, наши забавы все же не остались незамеченными и встревожили коллег. Чтобы народ стихийно не повалил туда, где еще не выветрился праздник, я сам подался навстречу всполошившемуся следственному аппарату. Из приоткрытых дверей основного коридора торчали любопытствующие головы коллег.
Данилин стоял напротив своей приемной, а в мою сторону на разведку уже семенила Тонечка.
– Что ты там опять учинил, Корнеев? – Алексей Константинович смотрел на меня как на самую большую ошибку в своей жизни.
Тонечка остановилась в двух шагах и тоже с любопытством взирала на мою выбившуюся из брюк рубашку.
– Подследственный буянить вздумал, Алексей Константинович. Хорошо, что опера в кабинете были, они и помогли скрутить! – с гордым видом шестиклассника, победившего в драке за гаражами, доложился я майору.
Данилин даже отвечать не стал, просто махнул рукой, повернулся и ушел. Выглядывавший как сурок из своей двери Пичкарев, разочарованно втянулся назад. Алдарова недоверчиво оглядев меня, тоже скрылась за своей дверью.
Надо было возвращаться к себе и как можно быстрее начинать колоть Гущина. Пока из него не выветрилась нужная эмоция. Добравшись до своего тупика, я увидел Зуеву, стоящую в дверном проеме своего кабинета. Я сразу понял, что Лидия Андреевна ждала меня не для того, чтобы сказать мне что-то доброе. Подойдя к ней, я взял ее за руку и буквально затащил в кабинет, в котором еще попахивало водкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Лида, дай мне час и я принесу тебе чистуху по нашей серии! – с убежденностью прожженного греческого афериста из МММ, заверил я свою кипящую начальницу, – Ты только сейчас не отвлекай меня, пожалуйста!
Не дожидаясь ответа, я быстро ушел к себе.
Гущин сидел на полу, привалившись к стене с закрытыми глазами. На мое появление он никак не отреагировал. Руки его по-прежнему были в наручниках. Напротив него, на выставленном на середину кабинета стуле сидел Гусаров.
– Боря, ты иди, мы тут с Дмитрием пообщаемся, – я кивнул оперу на выход. – Хотя, нет, подожди.
Я подошел к Гущину и потряс его за плечо. Он поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами. Было видно, что парень еще не совсем пришел в себя.
– Ты как? Успокоился? Садись на стул! – я помог ему подняться.
– Сними с него браслеты, – обратился я к оперу. – Снимай, снимай, – поторопил я его.
Пожав плечами, Гусаров достал из кармана ключ и освободил руки Митяя.
Проводив опера до выхода, я закрыл за ним дверь на замок и вернулся за стол.
– Ну что, Дима, чаю попьешь со мной? – я опасливо сунул кипятильник в чайник с водой и воткнул вилку в розетку.
Гущин не ответил, но в глазах у него стала появляться осмысленность.
– Тебе сколько сахару? – вытягивал я парня из ступора, – Две? Три? – в руках у меня была сахарница.
– Три, – Гущин постепенно начинал воспринимать происходящее.
– Ближе присаживайся, – я подвинул стакан с чаем в его сторону.
Мы сидели и молча прихлебывали крепко заваренный купчик. Я смотрел на Гущина, а Гущин смотрел на стакан.
Я пододвинул к себе телефон и набрал соседний кабинет.
– Лид, там от пирога осталось чего? Не сочти за труд, зашли нам! – я подошел к двери и, повернув ключ, принял у нее тарелку с остатками ее стряпни.
Опять закрыв на замок дверь, я вернулся к столу.
– Угощайся! – пододвинул я тарелку ближе к Дмитрию.
Небогатый натюрморт, состоявший из тарелки с парой кусков домашней выпечки, сделали для возвращения Гущина в мир реальности гораздо больше, чем все мои предыдущие потуги.
Митяй ел, как в последний раз. Облизывая грязные пальцы и собирая крошки. Было заметно, что этот человек уже не безразличен к радостям жизни. Это было видно хотя бы по тому сожалению, с которым он оглядывает пустую тарелку.
– Как будем строить наши отношения, Дмитрий Николаевич? Ты по-прежнему хочешь быть козлом отпущения за грехи Сивого и Сергея Васильевича? Или твой разум проснулся и готов бороться за себя любимого? – я старался не раскрашивать свои слова эмоциями.
Гущин молчал, но было заметно, что мыслительные процессы в его немытой башке набирают обороты. Лишь бы в нужную мне сторону…
– Ты хотя бы на минуту представь, что твои подельники о тебе думают, в тот момент, когда ты тут немого партизана изображаешь. И какими словами они тебя при этом называют! – Диман скривился, наверное, что-то вспомнил, – А они там, на свободе водку жрут и Галечку за филейные части тискают.
Дима Гущин дернулся, будто его током ударило.
– Ага, именно так, друг ты мой любезный! Именно так! Да еще с деньгами твоих родителей в кармане! Или ты до сих пор думаешь, что тебе их кто-то собирался возвращать? – я внимательно мониторил физиономию клиента.
– Собирались. Я им нужен, – Димитрий с каким-то превосходством посмотрел на меня, но потом сразу сник и глухо добавил, – Был нужен.
Вон оно как! Интересно! Но это все потом, а сейчас не спугнуть бы.
– Говорить будешь? – равнодушно задал я самый главный вопрос.
Гущин еще какое-то время поизучал грязь под своими ногтями, и, не поднимая головы, кивнул.
Я мысленно перекрестился и так же мысленно выдохнул.
– Срок себе сократить хочешь? – долил я ему кипятка с заваркой и достал из стола стопку бумаги.
– Хочу! – Дима вскинулся и с надеждой посмотрел на меня. Это уже был совсем другой Дима.
– Тогда пиши своей рукой чистосердечное признание. Прям так и пиши – Чистосердечное признание. Внизу дату потом поставишь и время. А я протокол твоего допроса укажу более поздним временем. Эта бумага, чтоб ты понимал, она для суда, чтобы там к тебе отнеслись мягче! – я придвинул по столу к нему несколько листов и авторучку.
