Вышел из дому – дверью не хлопнул, тихо притворил. Сел на заплеванной лестнице на оставленную кем-то газетку и просидел до темноты, слушая, как переругиваются за дверью родители, как небрежно бросает им через губу младший брат любимую в семье поговорку: «Куда он денется?»
И правда, куда он денется... Куда тут денешься, когда жизнь почти прожита, когда на руках больной сын, из-за которого – жена на двести процентов уверена – Баринов тоже никуда не денется...
В этот день он впервые зверски напился дома. До этого случалось, но в компании подводников, так что никто не знал и не видел, а тут – на глазах у изумленных тещи с тестем, у жены и детей.
Утром он не извинялся ни перед кем. Молчком встал, тихо побрился в тесной ванной, роняя на пол то крышечку от тюбика с пеной, то пластиковый одноразовый станочек с тупым лезвием, и уехал искать работу. Спасибо друзьям – помогли устроиться в хорошую компанию.
Три года Баринов пахал, как проклятый. Не вылезал из командировок, хватался за любую подработку, только бы поменьше быть дома. Все северные сбережения остались у жены, и на его предложение купить какое-нибудь жилье Алла Константиновна ответила вежливым отказом:
– Жилье есть, живи – никто не гонит...
«Ну вот... осталось только дождаться, когда будут гнать», – подумал Баринов и начал копить деньги.
Когда стало совсем невмоготу, до такой степени, что даже сердобольные тесть с тещей дочке замечания делали, жалея зятя, у Баринова кое-что скопилось. Но суммы этой едва хватило бы на комнату в коммунальной квартире. А ему и «семейной» коммуналки хватило за эти годы, поэтому он страшно боялся такого жилья.
Выход нашелся неожиданно и был таким простым, что Баринов удивился, думая, почему он раньше таким простым способом не разрубил этот узел.
Дача. Таких предложений под зиму было море. И почти даром. Старики не могли ездить за тридевять земель на свои шесть соток, а молодежи они и на фиг были не нужны! Там ведь работать надо, да еще доехать до этого «наследства».
Баринов долго не раздумывал. Посмотрел три первых предложения и остановился на том, которое больше всего понравилось.
* * *
...Ложечка звякнула о край полюбившейся ему синей кружки. Баринов задумчиво размешивал сахар в чае, глядя в одну точку за окном, туда, где светилось желто-красным пятном окошко соседнего дома. «Вот она, беда-то! – думал он. – Меня с любимой женщиной разделяют какой-то паршивый огород да хлипкий заборчик, а я сижу вот тут, чаи гоняю и боюсь, что никогда не смогу преодолеть это расстояние – от одной избы до другой!»
Ему вспомнилось, как мечтал о встрече с Ингой в дальних походах, как произносил это странное имя – Гуся – во сне, как потешались над ним мужики, когда он оправдывался и говорил, что ни о какой Гусе-Дусе слыхом не слыхивал. Ему не верили. Но и догадаться, что это он грезит о женщине, тоже не могли. Потому что никто никогда не слышал такого женского имени – Гуся!
И вот сегодня он встретил ее. Через двадцать лет. Или больше? Баринов принялся подсчитывать даты, сбился. Плюнул.
Он взлохматил пятерней волосы, пожамкал тронутую однодневной щетиной морду.
«Не-е-е-е-т! Так не пойдет! – подумал Баринов. – Я все эти годы думал о ней, а сейчас, когда она вот тут, рядом, спать лягу?! Нет уж. Сейчас соберусь и пойду к ней. И будь что будет...»
Он сдвинул чайник на уголок плиты, чтобы крышка на нем не плясала от бурлящего кипятка. Посмотрел на себя критически в зеркало. Вооружился электробритвой и принялся яростно драть едва заметную растительность. Чем ближе он был к цели, тем меньше боевого задора у него оставалось. А когда он, чисто выбритый, в красивом, крупной вязки свитере и любимых джинсах, был почти готов шагнуть за порог, его вдруг охватил страх. Ну вот, струсил подводник Баринов элементарно! Может такое быть?! В горящей подлодке в свое время не струсил, а тут... Просто представил, как она выставит его за порог, и усомнился в правильности своего решения. Даже цветов у него не было. А без цветов к женщине – точно выставит!
Баринов присел у стола и выглянул в окно, в щелочку между занавесками. В домике напротив горел свет. Если бы Баринов видел хорошо, как это было еще недавно, он бы, конечно, разглядел за кокетливой шторкой с рюшечками свою Гусю.
* * *
Ей тоже не спалось. Сохранившая внешние спокойствие и невозмутимость Инга от встречи с Ильей пережила внутренний взрыв. Все эти годы она усилием воли освобождалась от рыжего мальчика, старалась забыть его, и рада была, что сердце уже не болит от воспоминаний. Да и Стас Воронин помог ей в этом. А потом родился Денис, который по странному стечению обстоятельств был рыжим. И, глядя на него, Инга с грустью думала, что именно таким был бы сын от ее любимого рыжего мальчика. Она уже не болела им и вспоминала о первой своей любви с тихим сожалением. И даже задавала себе вопрос: а любовь ли это была? Может быть, просто увлечение?
Образ рыжего мальчика постепенно стирался из памяти, черно-белые фотографии были безжалостно уничтожены. Другая жизнь, другая любовь, совсем другой рыжий мальчик – сын. Она почти забыла Илью Баринова. Во всяком случае, ей хотелось думать, что забыла.
Лишь однажды она едва не потеряла самообладание. Много лет назад в Атлантике затонула советская подводная лодка. Времена были уже другие, шила в мешке не утаить, и подробности гибели боевой субмарины сообщали все газеты и все телеканалы.
Инга смотрела новости и в списке погибших моряков-подводников увидела знакомую фамилию...
Хорошо, что дома никого не было. Инга страшно закричала тогда. Потом разрыдалась. Потом, икая и стуча зубами о край стакана, пила валерьянку и никак не могла прийти в себя.
Она просидела весь день у телевизора, смотрела сводки новостей. Когда снова показали список погибших моряков, она разглядела не только фамилию, но и инициалы – «Баринов ИХ». Ее рыжий мальчик был «И.А.» – Илья Александрович. Но она понимала, что в ситуации неразберихи, которая царила в тот момент на флоте, инициалы вполне могли перепутать. Она не хотела верить, что ее рыжий мальчик погиб в холодной воде Атлантического океана, она гнала от себя эти черные мысли. Она покупала все газеты, искала любую информацию о подводниках. Наконец через пару дней одна из газет опубликовала фотографии погибших, и Инга увидела, что Баринов И.Т. – это не Илья.
С газетной полосы на Ингу смотрел совершенно другой человек, даже отдаленно не похожий на ее любимого рыжего мальчика. Ингу прорвало. Она горько плакала. В этом плаче была нормальная бабья жалость к тем, кто уже никогда не придет из последнего похода. И еще она понимала, что плачет по своей несостоявшейся любви.
