Она часто думала, что случилось тогда – почему Илья резко оборвал отношения с ней без каких-либо объяснений, почему вернул ей письма. Она могла тогда написать ему и попросить все объяснить. Сегодня она именно так и сделала бы...
– Что ж не сделала? – спросила Инга сама у себя вслух. – Вот сегодня как раз и был тот случай. Взяла бы и спросила...
«А вот возьму и спрошу... Вот сейчас оденусь и пойду к нему. И пусть скажет, что это такое он обо мне узнал, если так поступил...» – Инга за время своего затворничества научилась говорить сама с собой. Иногда «советовалась» с котом. Он в ответ мявкал, и она по его «мур-р-р» и «мяу» понимала, где – «одобрямс», а где – не очень.
Кот дал «одобрямс», и Инга, подстегивая себя мыслями о собственной невиновности перед Бариновым, начала собираться в гости.
– К тому же мы ведь и не в гости, правда?
– Мур-р-р-р!
– Мы за правдой... – Инга открыла чемодан и достала оттуда свой любимый пушистый свитер. – Вот это очень даже подойдет...
– Мур-р-р-р!
– Правда, надо как-то отгородиться от него, чтобы у него и в мыслях не было, что я обрадовалась и прибежала к нему первая! Правда?!
– Мур-р-р-р!
– Правда! Ачем мужика можно напугать? Не-за-ви-си-мо-стью!
– Мяу?
– Ну, тебе не понять. И не надо...
Инга где-то читала, что мужчину надо сломить в первый момент общения. Причем так, чтобы у него и мысли никакой задней не возникло. «Или передней? Передней! Точно! У них, кобелей, все мысли – передние!» – подумала она про себя.
Сломить врага она собиралась конечно же внешним видом: деловой наряд, шпильки, очки и хорошо бы – сигарета. И хорошо бы, чтобы длинненькая такая, темненькая. Увы, в этом деле Инга была полным профаном. На подоконнике лежала пачка сигарет, Тоськина. Они с тетей Соней тайком друг от друга покуривали.
Инга вытащила сигарету. Покрутила ее, подожгла. Попробовала затянуться – не получилось. Решила, что вполне достаточно будет просто имитировать курение: чуть-чуть втягивать дым в рот и красиво выпускать его тонкой струйкой.
Она подошла к зеркалу. Все было как задумано. Образ – зашибись! Вот только со струйкой – не очень. Не получилось. Но туману напустить можно, вернее, дыму!
Инга порепетировала перед зеркалом свою встречу с Ильей Бариновым и осталась довольна. Шпильки напоказ – это любого мужика сразит наповал.
Еще очки. Очки тоже предлагали мужчинам держать дистанцию. Это ей давным-давно объяснил один университетский препод. На свою голову, между прочим, объяснил. Он волочился за Ингой, и она уже не знала, как от него отвязаться, но однажды он сам подсунул ей в руки «противоядие».
– Инга! – сказал он как-то, усаживаясь к ней за столик в кафе. – Когда вы в очках, я вас боюсь!
– Почему? – удивленно подняла брови Инга.
– Потому что, если бы не очки, я бы давно плюнул на все условности и поцеловал бы вас! А когда вы в очках, сделать это практически невозможно. Тут или вас поранишь, или ненароком собственный глаз выколешь!
Так что очки и шпильки – женское оружие, которым Инга научилась владеть в совершенстве. Ну и дым сигаретный в довесок. Так что можно не сомневаться: у Баринова если и возникнет какое сексуальное влечение, она ему поможет справиться с ним – потушит.
Вот так она раззадоривала себя на предстоящую встречу, понимая, что никуда не пойдет. Что она ужасно боится снова встретиться с тем, которого так любила и, как оказалось, совсем не забыла.
Инга затушила сигарету. Во рту было противно, на душе – тоже. Она сбросила любимые шпильки, натянула не менее любимые свои полосатые носки, сунула ноги в растоптанные серые валенки и села к столу у окна.
Она выглянула на улицу через щелочку неплотно сомкнутых занавесок и чуть влево наискосок через огород увидела свет в окне соседнего дома и тень, большую и страшную, словно медведь навалился на стол.
– Никуда не пойду! И пошел он к чертям!
– Мур-р-р-р! – согласился с ней лысый кот.
* * *
А назавтра была пятница – банный день. И Инга с обеда стала готовиться к священному ритуалу.
Она сновала от дома к бане, притулившейся на задворках участка, – то проконтролировать, как вода набирается в бак, то подкинуть дров в топку. Когда скатывалась с крыльца, невольно косилась на бариновские хоромы. Никаких признаков жизни. Даже печка не топилась.
«Не помер бы с горя...» – с усмешкой подумала про себя Инга.
* * *
Не, не помер. Баринов, уснувший накануне со светом, завалившись на стол у окна, поздно ночью очнулся от сна. Ему снилась Инга. Но не та, которую он встретил накануне, а та, какую знал тогда. Во сне этом она, а не Алла Константиновна родила ему двух рыженьких мальчиков, и не с Аллой, а с ней, Гусей, жил Баринов в Большом Логе.
– Гуся! – позвал спросонок Баринов и проснулся от своего голоса.
Свет горел. За окном – тьма непроглядная. В доме напротив – ни огонька.
– Вот и хорошо, что все спят... И идти никуда не надо.
Баринов разделся, нырнул под одеяло, и сон снова облапил его, утащил в воспоминания, в те далекие годы, когда был он молод и счастлив. Или ему казалось, что был счастлив?..
Проснулся Баринов поздно. Есть не хотел, даже чаю не хотел. Вытянул папку со своими записями, углубился в чтение. А когда услышал бряканье ведра на соседнем крыльце, вскочил, впрыгнул в домашние джинсы, отдернул занавеску на окне и залег за цветочным горшком, как фашист в окопе.
Инга прошмыгнула за дом с ведром в руке, потом загремела чем-то в сарае. «Если баню топит, какого рожна в сарае шумит?» – подумал Баринов. И тут же его осенило.
– Ё-мое! Да это же она мое внимание привлекает! «АднАзначнА»! – передразнил он известного политика и тихонько засмеялся. Он знал, что за цветочным горшком да в темном окне его с улицы точно не видно, и все-таки шарахался, когда Инга пролетала мимо его окон. Она никогда раньше так не мельтешила. Да хоть бы ту унылую задницу вспомнить! Уж если он не узнал в ней любимую Гусю!
Баринов устал прятаться за цветочным горшком, да и смотреть было не на что: Гуся скрывалась в доме и не собиралась выходить. Он потянулся до хруста, плеснул в любимую чашку остывшего чая. Хотел почитать – не читалось. Включил телевизор – не смотрелось.
Так он промаялся до сумерек, прислушиваясь к звукам, доносящимся из соседнего дома. Правда, ничего интересного не слышал. Едва стемнело, включил в доме свет и принялся топить печку. Баня у Баринова тоже была. Смешная, крошечная и не в отдельной постройке, а прямо под крышей дома. Жилую половину с баней разделяли только холодная прихожая, которую Баринов по-деревенски называл «сени», – именно так эту часть дома представила ему хозяйка, продавшая дачу. Банным днем у Баринова была традиционно суббота, как на флоте было заведено, и он традицию не ломал. В субботу топил баньку, да так, что сени разогревались. Можно было через сени без одежки в дом прошмыгнуть – не околеешь!
