– Пора выпить, – сказал Глюкоза, когда Калерия, подозрительно озираясь, исчезла за ближайшим углом. – Пока не выпьешь, никакое дело не склеится. Мы в Чернобыле, когда на АЭС бабахнуло, на КАМАЗах на лобовом стекле надпись вешали: «Осторожно, водитель пьяный». Потому что каберне выдавалось до хера сколько.
– Значит, так. – Феликс Компотов-старший задумчиво повел головой. – Кольку и Доцента забрать это пять минут. В запасе остается пятнадцать. Нажраться, конечно, не нажрешься, но выпить можно. Засекай время. – И Феликс Компотов-старший вынул из широких штанин две новеньких бутылки «Охотничьей», которые прихватил с праздника. Одну протянул Глюкозе, с другой сковырнул пробку и выпил самостоятельно. – Пивка бы, – сказал он, выпив.
– Так вот же оно, пивко. – Глюкоза подошел к мужичку, дремавшему у стенки на солнышке с бутылкой «Бочкарева» в руке. Ловким движением фокусника он выхватил у него бутылку и сунул ему в руки пустую, из-под «Охотничьей». Дремавший ничего не заметил.
Выпили пиво. Долго целились бутылкой по воробью, выхватывая ее один у другого. Не попали. Компотов пальцем ткнул себя в грудь и сказал с застарелой обидой в голосе:
– Даже раб в Древней Греции получал каждый день по шестьсот граммов вина.
– Суки, – согласился Глюкоза. – Того типа это самое – говноеды.
– Если сейчас Доцент сходу мне стакан не нальет, я его прямо через штаны отпендюрю, – сказал Компотов. – Сколько там на твоем балдометре? Успеем еще по двести?
Успели. Зашли к Доценту. Чувырлов им стакан не налил, он был уже прозрачней стакана, зато когда они позвонились к Кольке, тот вышел в одних трусах на лестничную площадку, зевнул и сказал:
– Пожрать я вас накормлю, а вот выпить – нечего.
Все трое, включая вытащенного из дома Доцента, посмотрели на Кольку из 30-й квартиры, как на врага народа, и Глюкоза сказал за всех:
– Я с такой сволочью, как ты, в одну могилу не лягу. – Посверлил Кольку долгим взглядом, затем голосом прокурора Вышинского пошутил строго: – Одевайся и с вещами на выход. Воронок стоит внизу, у подъезда.
– Братцы, баба у меня, не могу я, – завертелся Колька на одном месте, попытался уйти за дверь, но Доцент схватил его за трусы.
– Баба у него, – сказал он. – Нет, вы слышали? У него баба! На Калерию тут пашешь, как экскаватор, а он с бабой, как Кобзон, развлекается.
– Потерпит твоя баба, не околеет. В другой раз со своей бабой перепихнешься, – сказал Глюкоза.
– А вдруг не встанет у меня в другой раз? У меня ведь с этим делом проблемы. То стоит неделю не опускаясь, а то висит не поднимаясь полтора месяца. Может, вспышки там какие на солнце, или, типа, радиация действует.
– Пить надо меньше, вот и будет стоять, – послышался из-за двери голос. Дверь приотворилась нешироко, и сначала оттуда вылезла титька, за ней женская голова в кудрях. Титька была синяя и большая, как баклажан на симферопольском рынке. Голова была, наоборот, маленькая, с мелким носом и оттопыренными губами.
– Здорово, мужики, закурить есть? А то у моего хахеля в его сральнике хабарика – повесишься – не найдешь.
– Нет, вы слыхали гниду? – возмущенно возразил Колька. – Две данхилины на нее извел! А она еще кочевряжилась два часа, давать не хотела.
– Может, от тебя перегаром сильно воняло, любовник хренов.
Компотов-старший вытащил сигарету и любезно протянул даме.
– Мерси, – поблагодарила его прекрасная незнакомка и лукаво повела плечиком. – Мальчики, а может, групповичок?
Мальчики неловко переглянулись. Видно было, что в их нестройных рядах наблюдается некоторое шатание. И если бы не топот по лестнице, перешедший в свирепый рык и свирепую обсценную лексику, неизвестно бы чем закончилась эта сцена на площадке у двери.
– Пизда солёная! – бросила, подбежав, Калерия Колькиной Венере Милосской. – Кочергу сейчас между ног вставлю, враз тогда узнаешь, как чужих мужиков сгуливать.
– Люблю свою Наташу, как Демон свою Отеллу, – пропела в ответ Калерии Колькина дама сердца. Затем щелкнула синей титькой и удалилась во тьму прихожей.
– Я их жду, как договаривались, на положенном месте, а они тут, значит, блядки решили себе устроить? А ну, быстро вытряхивайтесь на улицу! – Она ткнула Кольку в волосатую грудь. – На сборы тебе дается ровно одна минута. Если через минуту тебя не будет на остановке у двадцать девятой школы, хрен тогда получишь свои сраные денежки.
Скоро Колька, уже одетый, вместе с прочими участниками похода с боем брал битком набитый автобус, чтобы ехать на Петроградскую сторону.
– Руки в ноги и – ать-два – в подворотню! – повторил свой приказ Компотов. Но ни Ванечка, ни Лёля, ни Машенька слушаться приказа не стали. Кто он был такой, этот дядечка, чтобы слушать его наглые речи и нюхать его термоядерный перегар.
Способов расправы с разбойниками у Лёли имелось много. Напустить, например, мороку и замороченных водить хороводом вокруг этого, например, столба. Эти гады будут убеждены, что гоняются за ними по городу, и продолжаться это будет так долго, сколько хватит у бандюганов сил. Или накрыть их маленьким кучевым облаком, вон тем хотя бы, что зацепилось за крышу дома с тощими кариатидами под балконом.
Но чтобы не переводить понапрасну энергию челээш ээрень на каких-то уличных хулиганов, Лёля выбрала способ простой, но действенный и всегда эффектный. Способ этот в балетной практике официально называется фуэте, попросту же люди балета называют этот прием фуетой – так привычней и языку, и слуху. В кругах, не связанных с искусством балета, – среди бойцов, спортсменов, рэкетиров и вообще криминальной публики, – называют этот прием иначе – «козел на вертеле». Медсестра Лёля, по натуре будучи самоучкой, разработала этот прием сама, впервые увидев нечто подобное в балете «Лебединое озеро» в Красноярске, когда туда приезжал с гастролями Мариинский театр: носком пачки упираясь в дощатое покрытие сцены, балерина сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее кружится и продолжает кружиться, пока не превращается на глазах у зрителей в стремительно вращающееся веретено.
– У-ю-ю, – стал стращать Компотов, тыча пальцами то в Лёлю, то в Машеньку. В Вепсаревича тыкать он не решался – во-первых, тот был мужчина, во-вторых – никаких указаний по поводу Вепсаревича Калерия своим помощникам не дала.
Чтоб побольше напустить страху, Глюкоза вынул из кармана заветный ключ и принялся им звенеть – дзю-дзю, – как чертовым фуганком по нервам.
Этот-то тошнотворный звук и явился тем последним сигналом, запустившим механизм фуэте. Лёля принялась кружиться на месте, а удивленная компотовская бригада, вытаращив на Лелю моргалы, наблюдала, как ее маленькая фигурка превращается в размытый волчок.
Первым пришел в себя Феликс Компотов-старший; он медленно почесал за ухом и пригладил сбившуюся от ветра челку. Затем пальцем показал на волчок, а голосом попросил Глюкозу:
– Ты ее, типа, это… давай. Только, типа, это… поосторожней. Всяко может быть. На ноги, на руки, на голову что-нибудь сделает.
– Не бздэ, – ответил ему Глюкоза, показывая «не бздэ» ладонью.
Дальше произошло непонятное. Глюкоза выбросил вперед руку, собираясь остановить вращение, и в момент был притянут к веретену. Секунд десять размытое Глюкозово тулово мутной тенью мелькало перед глазами его товарищей, а потом, как выпущенный из пращи камень, он отлетел на несколько метров в сторону и врезался в стену дома.
Любой, хотя бы понаслышке знакомый с элементарными законами динамической физики, ничего странного в полете Глюкозы, завершившимся ударом об стену, не увидел бы. К сожалению, Феликс Компотов-старший с физикой был практически не знаком. Сын его, второгодник Феликс Компотов-младший, динамику в физике не любил и вырвал из учебника те страницы, где рассказывалось школьникам о динамике. Словом, с Феликсом Компотовым-старшим повторилось то же самое, что с Глюкозой, – полет и последовавшее за ним падение.
– Нос чешется, значит – к пьянке, – сказал Феликс Компотов-старший, трогая ушибленный бок.
– Изнутри чешется? – поинтересовался Глюкоза у бригадира, лежащего рядом с ним.
– Изнутри.
– Изнутри – это к большой пьянке, – сказал Глюкоза, поднимаясь и отряхивая штаны.
– Вообще-то я в приметы не верю, – ответил ему Феликс Компотов-старший. – А эти где?
– Эти? Вон они в конце переулка, драпают.
– Значит, так никоторый никоторого и не замочил? – спросил Колька из 30-й квартиры, высовывая нос из парадной, куда он на время ретировался.
– Держи ухи на макухе, – сказал Чувырлов, тоже высовывая свой нос, только не из парадной – из подворотни. – Переходим к водным процедурам? – спросил он с надеждой в голосе.
– Перейдешь тут, – сказал Глюкоза, показывая рукой вперед.
Вдалеке, в конце переулка, маленькая, но заметная отовсюду, как вратарь в футбольных воротах – чуть пригнувшись и с расставленными руками, – стояла их Калерия Карловна, не давая беглецам отступить.
