Леонардо чуть наклонился в темноту, отперевшись ладонями о подоконник — показалось или нет? Когда кажется, надо проверять.
— Бруно, возьми двух Зверей и проверь улицу. Мне не нравиться тень на углу Кривого дома.
— Да, Владыка!
Бруно коротко поклонился и неслышимо, невесомо ступая вышел из комнаты. Старшина Ночной гильдии с откровенным страхом проводил взглядом его огромную фигуру, двигающуюся плавно и с грацией хищника. Он пугал его больше, чем сам Леонардо.
Странный выверт убогой психики — видимого и ощущаемого он боится больше чем неведомого и непознаваемого. Казалось бы, вот он, Леонардо, страшный колдун с золотыми глазами, творящий странное, не людское, безумное и устрашающее, бойся его, но нет. Не боится. По отношению к себе Леонардо чуял исходившее от Старшины только безразмышляющее преклонение, животное почитание хозяина и лишь малую толику страха. Слабый кислый запах, а не могучая волна мерзкого аромата. А вот теперешнего Бруно он боялся до онемения и непроизвольного пускания газов. Хотя да, ему есть чего бояться. С Бруно он отлично поработал! И ему нисколько не жаль всех тех ингредиентов, драгоценных камней, собственной крови и собственной Силы что истрачены на изменение сути естества Бруно. Не истинный Слуга получился, к сожалению, но нечто близкое к требуемому идеалу. Ниже Слуги лишь на одну ступень. О самих Слугах ему остается пока лишь мечтать — не тот материал, не тот. Нужен низший с сильной волей и духом, добровольно и искренне согласившийся стать его Слугой. Согласившийся без сомнений на изменения себя.
Странные, можно даже сказать ненормальные, эти низшие — ты предлагаешь им мощь тела, долголетие, иммунитет к болезням, регенерацию и даришь возможность вознестись над низшим мясом, познав Пути Силы, а они от этого бегут. Они этого не понимают, не принимают, бояться, впадают в панику превращаясь в дрожащее желе. Бруно, верный и преданный Бруно, и тот шептал молитвы и смотрел на Леонардо взглядом собаки, что не хочет, не желает, но и противиться хозяину не способна. Раб истинным Слугой стать неспособен. У раба тысячи хозяев, Слуга служит лишь только своему Господину и никому более.
Про Ученика или Учеников лучше и не вспоминать, иначе можно вновь провалиться в океан бессильного гнева и кого-то превратить из живого разумного в мертвенный комок праха. Без цели и смысла, без результата. Леонардо заставил себя погасить вскипающий вулкан гнева, вернувшись к воспоминаниям о трансформировании Бруно в своего первого Зверя.
Он тогда не выходил из лаборатории ровно девять дней, срок насмешливо напоминающий время вынашивания своего помета у человеческих самок. Но если быть беспристрастным и непредвзятым в определениях, Бруно он действительно «рожал». В немыслимых муках и неимоверных страданиях.
Мучился он от того, что ингредиенты и вещества крайне потребные для проведения ритуала Hadzuska Woyunoks — Рождение дитя, здесь просто отсутствовали как явление и прошлось их подменять своей кровью переструктурированной своей же Силой. Темная же Мать не очень любит, когда ее дети льют свою кровь, пусть и для дела, и может прогневаться, лишая своей милости дерзко отступившего от негласных правил.
Страдал же он от убогого качества накопителей и преобразователей Силы. Да, все те же драгоценные камни — изумруд и рубин, но их качество, их внутренняя структура! Тут происходили другие геологические процессы, сдвигались другие пласты земной коры и жар магмы вулканов и местного светила был тут другим. Не таким как на оплавленном огнем двойной звезды безжизненном Фониксе, вымороженном космической пустотой Ильтарте и газообразном Шоол. На планетах-сокровищницах, где добывались в далекой, далекой Галактике самые лучшие кристаллы для ситхской алхимии.
Про алтарь он лучше промолчит — ему пришлось использовать вместо него обычный стол! Огромный, массивный, обитый хорошо прокованным, практически без примесей хладным железом и он из какого-то местного дерева, что по прочности не уступало стали, но боги всех миров, это же стол! Самый обыкновенный, банальный стол!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Промолчит он и про алхимическую печь. «Выпечь» в ней синтетический кристалл не стоило и пытаться. Хорошо хоть получалось выпаривать на ней декокты и «спекать» твердую основу необходимых для изменения Бруно эликсиров. Но несмотря на все помехи, частые неуспехи и откровенные провалы, он все же преодолел все препоны и смог провести ритуал «Рождения дитя» с откровенно радующим его результатом.
Бруно трансформировался в то, что нескромно радовало его взор и услаждало его самомнение. Возвышало его апломб до небесных высот.
Созданный им измененный был соразмерен во всем — в пропорциях, в силе, в массе. Он выплавился на алтарном столе, в заставлявшем искажаться саму реальность мареве ритуала, в невероятно быстрое и могучее создание. С прекрасной регенерацией, чутким слухом, всеобъемлющим спектром запахов. С плотным тяжелым скелетом, перевитым бесчисленными нитями жил, обтянутый великолепным мышечным каркасом. Молниеносно быстр, плавен и текуч в движениях, невероятно вынослив и могуч. Определение «силен» для измененного было откровенно мало поясняющим. Бесконечно преданным и исполнительным до самопожертвования. Ступай в огонь, шагни в пропасть — и он вступит в сжигающее пламя и сделает шаг в пропасть. Лучший из его Зверей, Первый из них. Леонардо так и звал Бруно мысленно, а иногда и вслух — Первый. Но все же и все же…
Телесная мощь подавила и так не великий интеллект Бруно и сжала его разум в жесткие рамки исполнительности и послушания. Никакой инициативы, ни каких своих мыслей и желаний, хоть чуть-чуть, хоть немного, идущих против и противоречащих мыслям и желаниям Повелителя. И с глазами Бруно он откровенно… Облажался? Да, этот жаргонизм самое точное определение его самоуверенной ошибки.
Идея не выращивать Бруно новый глаз, а заменить, то есть трансформировать его глаза в глаза местного хищника, так похожего на снежного льва Зиотта, вначале показалась ему революционной и перспективной, но… Но только в процессе изменений он осознал, что лишает своего первого зверя дневного зрения. Да, в темноте зрению Бруно не будет равных, но днем он будет видеть намного хуже местных низших. Но что сделано, то сделано и сожалеть об этом не стоит. Хорошо, что он не совершил эту ошибку в отношении Себастьяна, бывшего ученика Мастера Слова отца-инквизитора Черри. Смешное имя Черри. Кстати, так называется сорт мелких томатов на неведомой ему планете Терра.
Леонардо вполоборота бросил взгляд на своего Второго Зверя:
— Себастьян, зажги благовония в чаше — здесь плохо пахнет. И принеси бокал вина. Фринийского.
— Да, Владыка.
И мимо послушно молчащего старшины Ночной Гильдии по прозвищу Кребс, что означает Кривой нож и что заменило ему имя, проскользнул стремительной тенью его Второй зверь. Другой… Нет, совсем иной Зверь — легкий до невесомости, мгновенно обретающий при необходимости массу и мощь. Неслышимый и неощущаемый, тень тени, эхо эха.
Его Второй Зверь, Себастьян, «родился» иным, не таким как Бруно. Если Первый это олицетворение колоссальной мощи, несгибаемости, непреклонности и, откровенно говоря, излишней прямолинейности, переходящей порой в тупую упертость, то Себастьян был нечто другое. Он не ломился напролом, он извивался змеей в поисках обхода. Он обманывал, скрывался, прятался, а затем смертельно жалил. И если Бруно выбрал себе в качестве основного оружия тяжелый двуручный эспадон, оставив вторым клинком тяжелую шпагу, то Себастьян использовал цельнолитые парные клевцы, легкую espada ropera и двухдуговые малые арбалеты. Бруно рассекал и разрубал, Себастьян пронзал и прокалывал.
По непонятной для Леонардо причине, оба Зверя были крайне равнодушны к огнестрельному оружию, если не более. Но по его настоянию револьверы и винтовальную винтовку при себе имел каждый, и они их умело использовали. Впрочем, Зверь, не умеющий пользоваться любым оружием есть нонсенс и немыслимый абсурд.
Себастьян, Себастьян, Себастьян… Он его откровенно и удивил, и порадовал. Когда Леонардо ушел по крышам, скрываясь в Силе и в тенях и залег на долгие две декады в «нору», подготовленную для него обработанным техникой Qâzoi Kyantuska, Подавление разума, Кребсом, Себастьян той же ночью сбежал от своего мастера.
