— И как же отреагировал этот кузен? — поинтересовалась я. Любопытство распирало меня. К тому же мне казалось, что Шариф уделял мне слишком уж много внимания, словно был неравнодушен ко мне. Я хотела показать ему, что до моего замужества еще очень далеко и что каким-либо надеждам деревенского мальчишки вряд ли суждено сбыться.
Отец пожал плечами:
— Очень рассердился. Вся семья очень рассердилась. Они восприняли это как оскорбление. Сказали, что дочери созданы не для образования. И что ты должна выйти замуж, завести детей и остепениться.
— Ну тогда просто отлично, что ты сказал «нет». Кончилась бы моя вольница. Застряла бы в четырех стенах, никакой учебы, никакой жизни…
Он поведал мне историю одной из своих племянниц. Ее отец отказал жениху, но тот похитил девушку и увез в далекую деревню. Долгие годы семья ничего не слыхала о дочери, хотя повсюду ее разыскивала. И вот однажды она вернулась в деревню со своими мужем и сыном. Ее отец был очень зол, но муж предложил уладить дело: он заплатил выкуп деньгами и скотом, и в конце концов разлад остался позади.
— Я не просто так тебе это рассказал, — пояснил мой отец. — Твой отвергнутый жених еще долго не остынет. Мы должны держать ухо востро и быть начеку. Все может случиться. Эти наши родственники решили, что мы пренебрегли ими. Так что чем раньше мы отправим тебя в новую школу, тем лучше. Я уверен, что, как только ты уедешь, все позабудется.
Меня и не требовалось убеждать — я была более чем готова к новой школе. Все мои подруги из начальной школы выдержали экзамены, так что в средней школе Мона, Наджат, Самира, Макбула и я сможем заново сформировать нашу банду. К этому времени мы недвусмысленно дали понять, что не позволим помыкать собой, и с прежними проблемами почти не сталкивались. К тому же я, черная деревенская девчонка, оказалась на пьедестале академического успеха — и кто теперь посмел бы утверждать, что мы чем-то уступаем арабам?
* * *
Отец все активнее занимался политикой. Он вызвался организовать сбор голосов в поддержку демократической партии для предстоящих выборов. Когда лидера партии Садыка аль-Махди избрали президентом Судана, радость отца была безграничной. Но, увы, недолгой. Однажды утром по радио передали шокирующее объявление: власть в стране захвачена военными. Оборвалась короткая демократическая весна в Судане, и вместе с ней словно умерла мечта моего отца.
Он сделался раздражительным и впал в отчаяние. Президента Садыка аль-Махди, честного человека, остро чувствовавшего, что черными африканскими племенами в Судане пренебрегают, бросили в тюрьму. Те, кто захватил власть, называли себя Национальным исламским фронтом. Они провозгласили себя «правительством ислама», чья миссия — очистить страну от всяческого неисламского образа мыслей, неисламских деяний и народов. Они собирались превратить Судан в чисто исламское государство, управляемое исламским законом шариата.
Национальный исламский фронт пообещал учетверить усилия в достижении победы над черными африканскими «неверными» на юге страны и призвал молодых мужчин присоединиться к этому джихаду. Тот, кто откажется записаться добровольцем, будет призван на военную службу.
Отец понимал, какая угроза будет исходить от правительства, состоящего из солдат и исламских экстремистов. Он знал, что оно станет правительством арабов для арабов. Инстинкт подсказывал ему — в Судане начинаются страшные времена. Вся страна окажется втянутой в войну, и населению Дарфура не избежать серьезных последствий.
Тревога истерзала отца, и он решил, что мы должны покинуть страну и уйти за границу, в Чад. Но мама и бабуля отказались. Они говорили, что он слишком остро реагирует. К тому же как быть с нашей учебой? В ближайшие месяцы мы узнали о нескольких семьях, бежавших в Чад. Они ушли, пока еще была возможность, утверждал отец, и нам нужно последовать их примеру. Но мать и бабуля решительно отказались покинуть свой народ и свою деревню. И мы остались.
Опасения отца мрачной тенью легли на мои школьные дни. Как ни старалась я сосредоточиться исключительно на учебе, сейчас мне все виделось в ином свете. Всякий раз, проходя по фешенебельному району города, я смотрела на всех этих важных людей, на их роскошные дома и терзалась от противоречивых чувств. С одной стороны, я хотела иметь то же, что имели они. С другой, я знала, что среди них — мужчины, которые украли власть и погубили мечты моего отца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однажды ранним утром я покупала еду на базаре. Мне нужно было немного салата и хлеба на ланч. Внезапно ни с того ни с сего вспыхнула ссора. Базарные торговцы слушали по радио последние известия о войне на юге Судана. Повстанцы одержали незначительную победу. Мускулистый черный человек затеял горячий спор с арабом: чье дело правое?
— Идиот! Что ты думаешь? — кричал араб. — Ты думаешь, мы позволим черным собакам победить нас и управлять нами? Ты так думаешь?
Черный человек молча смотрел на араба; его глаза горели гневом. Несколько секунд оба молчали, затем араб взорвался:
— Абед! Абед! Раб! Раб! — завопил он. — Что уставился! Абед! Ты просто черный раб. Убирайся отсюда, пока цел!
Чернокожий бросился на него и одним ударом сшиб на землю. Торговцы пытались удержать его, но он был вне себя от ярости. Он ударил араба кулаком в лицо, и я одновременно возликовала и испугалась. Часть меня хотела, чтобы чернокожий вколотил голову араба в пыль, чтобы тот никогда больше не поднялся. Но другая часть боялась непредсказуемых последствий.
Я повернулась, чтобы уйти, но в этот момент раздался визг шин — остановился полицейский лендровер. Шестеро арабов в униформе выскочили из него с дубинками в руках. Без малейших колебаний они начали зверски избивать чернокожего. Он упал под градом ударов. Я с ужасом смотрела, как они опускали эти тяжелые дубинки на его спину и голову, слышала глухой стук дерева по кости. Они втащили его, окровавленного, в заднюю часть лендровера и с шумом покинули место действия.
Я почувствовала, как во мне закипает ярость. Полицейские даже не попытались выяснить, кто затеял ссору. Они просто избили чернокожего, не тронув араба. Вокруг меня торговцы и покупатели гневно роптали, возмущаясь несправедливостью происшедшего. Безжалостная арабская элита управляла страной, даже не пытаясь замаскировать свою расистскую политику. Теперь в стране господствовал закон джунглей. Сильный победит слабого, и страна окажется в огне.
В смятении я пошла прочь от базара. Араб открыто назвал африканца «черной собакой» и «черным рабом». Значит, он и меня назвал черной собакой и рабом — мы с тем африканцем были похожи и цветом, и чертами лица. Неужели разница в оттенках кожи дала арабу основание полагать, что он выше меня? Неужели более острые, точеные черты лица позволили ему считать себя моим хозяином?
Я была сбита с толку, разгневана, обижена и напугана. Я родилась такой. Я — это я, и меняться не собираюсь.
Вскоре страхи отца обрели конкретную форму в нашем собственном доме. Появилась новая телепрограмма под названием Фисах Харт эль Фидах — «Голос с Поля битвы мучеников»: ежедневная сводка новостей, в которой показывали жестокие кровавые бои на юге Судана. Увидев программу впервые, я пришла в ужас и спросила у бабули, о чем это. Бабуля, обожавшая бряцание оружия и шум битвы на экране, объяснила, что мусульмане борются с неверными и правильно делают.
Но всякий раз после этой программы меня мучили кошмары. Однажды мы с братьями и друзьями как завороженные, в ужасе смотрели «Голос с Поля битвы». Бабуля не отводила глаз от экрана, словно впитывая в себя сцены насилия и кровопролития. Но отец, подойдя к нам, понял, что мы смотрим, и в сердцах выключил телевизор.
Впервые в жизни я увидела, как он напустился на бабулю.
— Зачем ты позволяешь детям смотреть такие вещи? На всю эту злобу и жестокость! Ведь ты — старшая среди нас! Годы принесли тебе мудрость. Кому и знать, как не тебе!
