Отец и мама были серьезно озабочены. Порой их младшего ребенка, казалось, охватывали приступы яростного безумия, и в такие минуты он казался способным на что угодно. Единственное, до чего родители додумались, — попросить помощи у деревенского факира, ни словом не обмолвившись Омеру.
Факир принес яйцо, покатал его по маминому телу, разбил в чашку и уставился в нее, чтобы выяснить, не сглазил ли кто Омера. Если бы яйцо поглядело на факира дурным глазом, он бы понял, что это порча. Он разбил бы другое яйцо и попытался бы распознать имя. Порой для этого требовалось три яйца. Конечно же, яйца показали, что Омера сглазили.
Факир приготовил для Омера специальный хиджаб под названием мехия: его нужно было выпить. Факир написал на доске несколько стихов из Корана и смыл все написанное в чашку. Воду он перелил в маленькую бутылку, в которую добавил какие-то зелья. Родители поблагодарили факира и вернулись домой. Но Омер, заметив мехию, тут же понял, что к чему, и пить отказался. Его всячески умоляли и угрожали ему, но он не пил. Наконец бабуля потеряла терпение и отправилась за своей большой палкой.
— Пей! Тебе полезно! Пей! — приказала она. — Как же так? Тебе нравится, что ты такой чокнутый, да? Ты думаешь, что нам нравится жить рядом с таким сумасшедшим мальчишкой?
— Посмотри на все это, — возразил Омер, приподнимая подол рубахи и демонстрируя несколько хиджабов, обернутых вокруг пояса. — От них что, был какой-нибудь толк? Нет! А от питья что, будет толк?
— Неблагодарный мальчишка! — вспыхнула бабуля. — Без них ты был бы совсем безумным. А теперь пей, или мне что…
Внезапно Омер схватил бутылку и опрокинул в себя ее содержимое.
— Вот! — заявил он. — Посмотрим, что от этого изменится…
* * *
Вскоре после покушения на ресницу я начала испытывать сильные боли в желудке. Меня рвало после еды, я ничего не могла удержать. Бабуля повела меня к Халиме, деревенской знахарке, в честь которой меня назвали. Халима была все так же добра и ласкова. Она помассировала мне живот, бормоча какие-то заклинания, затем принялась мелкими порциями выдувать надо мной воздух, приговаривая:
— Дурной глаз — выходи! Дурной глаз — выходи! Дурной глаз — выходи!
Разогрев на огне фарфоровую чашку, она поставила ее на мой голый живот, перевернув вверх дном, чтобы та припечаталась, и принялась высасывать из меня зло. Я ощутила, как сквозь мое тело струится теплое сияние. После этого рвота ослабла, и вскоре мне стало лучше. По сей день я все еще верю в дурной глаз, в силу хиджабов, знахарок и факиров.
Факиры в нашей деревне были тщательно отобраны общиной. Все они обладали хорошим характером и истинной мудростью, а главное — благословенной способностью пользоваться силой Бога. Это было рискованно, если человек не понимал, как применять Священный Коран в сочетании с древними заклинаниями и другими традиционными законами. Но на каждого хорошего факира всегда находился самопровозглашенный плохой. Эти люди прибегали к опасным и темным силам — черной магии и сатанинским хитростям — для исполнения самых дурных человеческих желаний.
Примерно через месяц пребывания дома я стала свидетельницей того, как такой дурной факир причинил ужасный вред. Мой двоюродный брат Муса, молодой человек лет двадцати с лишним, как и большинство молодых людей, был забиякой. Однажды, поссорившись с кем-то, он пошел посоветоваться с плохим факиром. Факир приготовил заклинание против его неприятеля, но в момент его применения вместо врага оно обрушилось на самого Мусу. Несколько недель подряд Муса сидел запершись в своей хижине, и единственным человеком, с которым он был в состоянии говорить, был его старший брат.
Родители отвели его к хорошему факиру, но тот был бессилен. Прежде чем отменить заклинание, ему требовалось узнать имя плохого факира, наславшего порчу, и имя предполагавшейся жертвы. К сожалению, кузен был слишком безумен и не сумел назвать имен. В конце концов Мусу отправили в Нигерию, где факиры славились искусством снимать проклятия. Но даже они не смогли ничем помочь ему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Всякий раз, когда мы навещали его, Муса сидел скрючившись в своей темной хижине. Лицо его кривилось в болезненной гримасе. Он казался таким несчастным, и мне было так жаль его. Я даже пыталась спрашивать его, кто наслал на него проклятие и кто был предполагаемой жертвой, но Муса только растерянно что-то бормотал. Наконец родные отвезли его в больницу. Врачи испробовали на нем всяческие лекарства, но ничто не помогло. И это — само по себе доказательство того, что безумие Мусы было вызвано заклинаниями злого факира.
* * *
Время летело быстро как в деревне, так и в школе. Мне исполнилось одиннадцать, и я чувствовала себя более чем готовой для средней школы. Но сначала мне предстояло сдать экзамены, без которых я не могла двигаться дальше. Их должен был сдавать каждый ученик, а результаты сравнивались по всей стране. Я занималась усерднее, чем когда-либо, и, покончив с экзаменами, мы с подружками стали ждать результатов. Чья-либо неудача разрушила бы товарищество, повидавшее немало побед над подобными невзгодами.
Однажды ранним утром кто-то постучался в дверь дома моего дяди. Это оказалась Мона. Вместе с родителями она смотрела телевизор и, услышав, что мое имя названо в числе пяти лучших учеников Дарфура, прибежала, чтобы рассказать мне об этом первой. Мона крепко обняла меня, и от радости мы пустились в пляс. Я не могла в это поверить. Просто невероятно. Одна из пяти лучших! В регионе были сотни и сотни школ.
Мы поспешили в школу. Я спросила у Моны, знает ли она уже, каковы ее собственные успехи. Она покачала головой и улыбнулась. Это не имело значения — она в любом случае прошла бы на следующую ступень. Вот что действительно имело значение — это то, что я, черная деревенская девчонка-загава, обставила всех арабских девочек в нашей школе.
У школьных ворот меня окружила толпа учителей и учениц. Новость слышали все — все, кроме меня, поскольку дядя не мог позволить себе телевизор.
Мы построились на одну из наших последних линеек. Директриса стояла впереди, а я заняла почетное место во время объявления результатов. Мне вручили Коран с золотым тиснением и приз — немного денег. Но важнее всего для меня было то, что я победила систему. Я доказала им всем, что раса не властна над талантом или интеллектом. Я оставляла школу, причинившую мне столько душевной боли, получив из рук директрисы награду как лучшая ученица.
В тот вечер в доме моего дяди был устроен праздник. Пришли Мона, Наджат, Самира, Макбула и многие другие мои подружки. Соблаговолили зайти даже некоторые из арабских девочек. (Саира год назад перешла в другую школу.) Но совсем хорошо стало, когда появился мой отец. Он услышал новости по своему радио, прыгнул в лендровер и гнал весь день, чтобы побыть со мной. Отец был вне себя от радости, что его имя, его родовое имя прозвучало в новостях. И он очень, очень гордился мною.
Вечеринка продолжалась до поздней ночи. Когда последние гости попрощались, отец вывел меня на веранду. Я сказала ему, что мне очень приятно, что я заняла пятое место в провинции, но, если честно, я жалею, что не стала первой. Тем не менее я показала, что черная африканская девочка может обойти девочек из богатых, привилегированных семей. Отец взял меня за руку, и мы сидели в тишине, исполненные блаженства.
Именно тогда отец рассказал мне о своей мечте в отношении меня: о том, что он очень хотел бы, чтобы я поступила в университет и выучилась на врача. Я доказала, что у меня есть способности, и если он будет много работать, то сможет финансировать мою учебу. Он признался мне, что из всех его детей талант был только у меня. Мо и Омер — хорошие помощники на ферме, но к учебе, откровенно говоря, особого интереса ни один из них не проявляет.
Врач. Интересно, смогу ли я в самом деле стать врачом?
У нас с Омером и Мо была такая игра: мы изображали тех, кем хотели стать, когда вырастем. Омер был бы стойким солдатом — он вопил и яростно размахивал мечом. Мо представлял себя шофером, держа воображаемый руль и переключая передачи. Ну а я расспрашивала братьев, что у них болит, — я могла бы вылечить их.
