— Ладно. Это была самооборона. Ведь так? — Олег в упор смотрел на девчонку.
— Да. Так. Но от этого не легче. Я… Я потом чуть не застрелилась в парке.
— И что помешало? Или кто?
— Мама и папа…
— Ну… Я вспомнила их… руки. И голоса. Я ведь совсем не помню своих маму и папу… Только это очень долгая история.
— Потом расскажешь, — согласился Олег. Добавил:
— Если захочешь. Стрелять умеешь, как я понимаю?
— Да.
— Тогда держи. — Он протянул ей оружие. — Кстати, откуда у тебя такой шедевр?
Последняя разработка, этого года выпуска. О ней и вспециальных журналах если что и было, то и то мельком.
— Трофей, — коротко пояснила Аля. Гончаров посмотрел на нее очень внимательно:
Слушай, а ты актерскому мастерству не обучалась?
— Не-а. Но каждая настоящая девчонка от природы артистка. Вам, сильному полу, не понять. Вы порой тупые, как бронепоезда: всего два хода, вперед и назад.
— Пожалуй. Но может, это и хорошо?
— Почему это?
— В бронепоезде что ценно?
— Уж точно не маневренность.
— Угу. Огневая мощь. И — надежность. Абсолютная надежность.
— Хм… — Улыбка девушки сложилась в горькую складку. — Знавала я одного… Тот не то что на броник, на дрезину ржавую не потянет.
— Ну и как звали того колесного?
— Какая тебе разница? Человек без имени.
— Понятно. Порожняк.
— Как ты сказал?
— Порожняк.
— Надо же… В самую точку.
— Ты не расстраивайся сильно, Аленка. Значит, время еще не пришло.
Когда-нибудь…
— Гончаров… — оборвала его девочка. — Мне то же самое говорила одна подруга…
Вот интересно, это у вас от воспитания?
— У кого это — у нас?
— У старшего поколения. Или возрастное?
— Благоприобретенное, — досадливо хмыкнул Олег.
— А вот и нет. Просто… Просто вы романтики. Да. Романтики и идеалисты.
— Не все.
— У вас такого нет. Вообще нет. И боюсь, никогда уже не будет. Наверное, просто жизнь как-то переломилась, и вы остались с той стороны перелома, мы с этой. И всем нам не хватает чего-то… Вам — нас, нашей молодости и понимания мира как данности, нам — вас, вашей убежденности в правоте, вашей романтики… Но такого не будет. Никогда. А жаль.
— Сколько тебе лет? — удивленно спросил Олег.
— Ну вот. Подруга задавала тот же вопрос. Ты знаешь, — с искренним удивлением произнесла Аля, — а мне вдруг стало не страшно. Совсем не страшно. Ведь когда-нибудь это закончится?
— Обязательно.
— Вот. Я потом тебе расскажу все. Просто… Когда сидела в квартире и ждала, мне было жутко. До какого-то дикого отчаяния… Так жутко не было еще никогда Потом… Потом все будто сон какой-то… Ты знаешь, моя жизнь вся — как сон, словно я живу не свою жизнь, чужую…
— А может, ты — зомби? — хмыкнул Олег.
— Да не верю я во всю эту галиматью!
— И правильно делаешь. Психика человека — вещ умозрительно тонкая. И хотя все мы процентов на девяносто одержимы стереотипами или, говоря точнее, архетипами, сочетание архетипов и индивидуальности даст такой причудливый узор, что вмешаться в него любому психиатру не под силу.
— Да? А как же тогда кодирование? От алкоголизма там, еще от чего?
— Эта хитрая и с виду мудреная штучка базируется на одном: на желании клиента, на его собственной воле. Кто хочет пить, продолжают, хоть ты их завнушай!
— Погоди, Олег! Я же читала про психотропное оружие. Если человека накачать, скажем, наркотиками… А в одной книжке тоже читала: там человеку стерли его собственные воспоминания и заменили другими, чужими… Выдуманными. Может, и у меня так?
— Человек не машина. Его нельзя программировать так, как вздумается какому-нибудь ученому гуманоиду. Душа непостижима и бесконечна… Знаешь, начало средних веков было временем мистики. О душе тогда знали куда больше, чем сейчас… Святой Августин тогда же и сказал: «Проникнуть в душу может лишь Тот, Кто ее создал».
— Все это утешительно, но… Олег… Ты такой умный. Может быть… Может быть, ты скажешь, почему я ничего не помню?
— Совсем ничего?
— О своем детстве. До десяти лет, до того, как попа в детский дом.
— Наверное, знаю.
— Да?
— Когда-то в твоем детстве произошло событие, скорее всего трагичное или страшное настолько, что вызвало тяжелейший, глубокий шок… Настолько страшное, что могло бы стать причиной полного разрушения твоей психики, твоего сознания, твоей личности. И тогда память просто-напросто заблокировала все воспоминания об этом событии или цепи событий, а воля, твоя воля, действуя в режиме защиты твоей психики, твоей души от этого разрушения, загнала их глубоко в подсознание…
— Но сейчас я же хочу вспомнить хотя бы своих родителей и не могу! Совсем не могу!
— Значит, время не пришло.
— Опять «время»… А когда оно придет, это время?
— Время есть категория изменения всего сущего. Мира вокруг, людей, их мыслей, стремлений, состояний… Когда ты будешь готова вспомнить, ты вспомнишь. Все.
— Ты знаешь… Я должна вспомнить. Потому что… Потому что у меня такое ощущение, что без этого я и не живу вовсе… Просто переживаю собственную жизнь.
А ведь другой не будет…
А вот это он хорошо знал. Два года… Два года он пережидал собственное одиночество. Или больше? И одиночество началось давно, когда семья превратилась в имитацию семьи?.. Переждать… Пережить… Перейти из этой жизни в другую.
Добрую, счастливую. Выбери себе жизнь и живи.
— Ты вспомнишь, — произнес он.
— Думаешь?
— Уверен.
— Когда буду готова… До этого… До этого дожить нужно.
— Кто бы спорил.
Олег легонько подошел к карнизу, снова осторожно посмотрел вниз. Вернулся, тихо сказал: «Пошли!» — и первым спустился в черный провал люка.
Глава 19
Дальше были коридоры. Темные и пустые, словно катакомбы.
Мужчина и девушка двигались едва слышно, замирая при любом шуме. Спустились на второй этаж. К счастью, на первом пролете никто не маячил, омоновцы стояли ниже, у самого выхода. Слышно было, как они разговаривают. Олег сделал шаг вниз и тут же метнулся назад, присел за перилами, увлекая за собой девушку.
Фигура в камуфляже вынырнула из коридора цокольного этажа.
— Никого, — сообщил он, двигаясь на выход.
— А чего там вообще хорошего? — спросили у него.
— Склады. И пара кабинетов.
— Начальственные, что ли? Они что, себе местечка получше, чем цоколь, не подыскали?
— Да не, там что-то вроде костюмерной. Видно, для шлюх: костюмы как в театре, парики, плетки какие-то, ну, не такие, какими дух вышибить можно, а как в кино… Там же, наверное, их и «топчут», только не клиенты, а братанки, задаром, им положено.
— Суки…
— Кто? Давалки?
— Да вообще… Суки все… Тут пашешь как конь, а зарплата… А эти… Плюну на все и в охранники к ним подамся. Хоть в этот кабак… Без жорева и порева, думаю, здесь сидеть не стану…
— Дурак ты, Серый… Сегодня — жорево, завтра — баланда. Оно тебе надо?
— Дурак не дурак… Тут вся жизнь как баланда… А где Костика потерял?..
— Да щас выйдет. Там выпивки и жрачки — немерено.
— Ты чего, окосел — на задании?
— Всякое задание когда-нибудь кончается. Тут уже всего ничего разобраться осталось. Сменимся — и гуляй банда! А у тебя есть на что? То-то… И у меня нету. А тут той жрачки — хоть попой ешь!
— Погоди… Стецко сказал, «Гарпун» вводят с «Неводом».
— Вот и славно: повеселимся! А веселиться на трезвую голову — это хуже, чем телке насухую вставлять, уразумел, молодой?
— Ладно. Хозяин барин. Ты — начальство, тебе виднее.
— Вот именно.
— Не озябли, шнурки? — Костик вышел из цокольного слегка навеселе. На плече висела сумка, основательно тяжелая. — Приложитесь, пока Бурбон не видит.
— А где он?
— Да все в зале, где же еще. Посетителей этого борделя сеет. Ты же знаешь, он любитель.
— Бурбону бы в НКВД работать — цены б ему не было!
— Ты брось, Бурбон — на своем месте. Ты стакан-то захватил?
— А как же!
— Так, пацаны. По сто пятьдесят, и не больше. Уразумели?
— Как скажешь.
— Уже сказал.
— Тогда разливай, чего зря воздух молотить?
Омоновцы затихли.
Олег сделал девушке знак рукой: вниз. Они спустились в цокольный этаж. Здесь горело тусклое дежурное освещение, все двери были распахнуты. Они заглянули в одну комнату, в другую.
— Ну и как мы отсюда выберемся? На оконцах решетки — только танком такие своротить, — сказала Аля. — Да и ты в такое не пролезешь.
— Годы. Толстый стал.
— Зато не ленивый.
— Не. Не ленивый. — Олег пододвинул к оконцу ящик. — Слушай, а ты и вправду классно стреляешь?
— Да. Мастер спорта.
— Какие люди и без охраны… Забирайся сюда. — Он протянул девушке руку.
— Ну?
— Смотри. «Ниссан» видишь?
— Это не «ниссан», это «тойота».
— Да нет, Алька, там, у скверика. Метров сто до него.
— Ну вижу.
— В бензобак из пистолета — слабо?
