Потом решительно хлопнула дверью, словно давая понять, что готова.
Он вышел в эфир; его радио было гораздо больше, чем то, которое ей дала Марина. Он не назвался своим обычным именем, и к тому же какой-то прибор явно искажал голос.
— Вы знаете новые коды Ракели? Числовая группа 379 СИТС. И вертолета, если знаешь. Прием.
— 379 СИТСГЕМ. Понял. Немедленно шлю sms. Хочешь знать и Норвегию? Прием.
— Да, давай заодно и Норвегию. Прием.
— Понятно. И до вечера никому не показывайся на глаза. Прием.
Закончив, Лассе достал мобильник. Ида снова собралась спросить про охотничий домик, но по его жестам поняла, что сейчас не время.
Он сразу же опять завел машину и поехал дальше, на удивление медленно.
— Я понимаю, что все, связанное с охотничьим домиком, кажется тебе странным. Наверное, мне следовало бы рассказать тебе кое-что до того, как ты туда поехала, но я подумал, что лучше всего, если ты сама все обнаружишь. Пусть все идет, как идет, — начал объяснять Лассе, но тут его прервало радио.
— Да, говорит 1212, мы приехали по адресу. Здесь никого нет, но имеются свежие следы от машины. Что это за машина? Прием.
— Ха, — ухмыльнулся Лассе. — Ты слышала полицию. Они общаются друг с другом через дорожную сеть, которую называют Ракелью. А Ракель — это шутка, — он постучал костяшками пальцев о панель управления. — Знаешь, сколько нам понадобилось, чтобы взломать их код? — Он быстро поднял руку, давая ей понять, чтобы она молчала.
— На Ларса Хёглунда зарегистрировано несколько машин. Но только одна из них временно не снята с учета — это BVC469 «Вольво-745», год выпуска 1989. Прием.
— Она красная? Прием.
— Ответ да. Красная. Прием.
— Мы видели красный «вольво» по дороге сюда. Он был на трассе… трассе Z614. Нам следовать за ним?
— Нет. Оставайтесь по адресу и наблюдайте. Мы вышлем другие машины. Прием.
— Вас понял. Конец связи.
Лассе вздохнул и выругался, выезжая на недавно расчищенную дорогу с глубокими следами от колес лесовоза.
— Что ты имеешь в виду… У вас есть шифровальные коды полиции? — услышала Ида собственный голос.
— Разумеется, — ответил он.
— Каким образом?
— Предположим, что среди моих знакомых есть полицейские. Теперь мы сделаем небольшой круг. Чтобы они от нас отстали. Нам надо выбраться из этого леса, чтобы опять выехать на большую дорогу, рядом с Черпассетом. Там нас уже ждут. Нам надо уехать из Емтланда.
Он посмотрел на нее и серьезно кивнул. Теперь он ехал со скоростью максимум сорок мимо высоких штабелей бревен и вырубки, где повсюду валялись щепки и сломанные ветки, напоминающие крупную карамельную стружку на торте.
— Да, о чем это мы говорили, — сказал он. — Охотничий домик.
Лассе глубоко вздохнул и прибавил скорость.
— Дело было так.
— Нет, подожди, — остановила его Ида, — я хочу начать. Я хочу знать: ты знал обо всем том, что существует там, внизу?
Казалось, он задумался.
— Ида. Я участвовал в строительстве.
28
Лассе старался ехать между следами, оставленными тяжелыми бревновозами, которые, судя по всему, недавно здесь проехали.
— С чего мне начать? Могу сказать, что твои бабушка и дедушка, Альма и Манфред, знали, что делают, когда строили бункер. И тем не менее я по-прежнему не знаю почему. Когда ты обязан людям, не лезь к ним в душу. Может быть, они спасли мне жизнь, ты это знала? В молодости я все время попадал в истории, беспрерывно пьянствовал и дрался. Ты, наверное, об этом не знала?
Он положил в рот карамельку, слушая одним ухом шум радио.
Ида попыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь Лассе пьяным. Нет, но он иногда ходил на встречи анонимных алкоголиков.
Внезапно она испугалась, что станет задавать не те вопросы.
— Вдобавок ко всему я стал играть на бегах, — продолжал он изменившимся голосом. — Почти каждые выходные я напивался, начиная с семнадцати лет. Ведь мы с Анн-Мари поженились очень рано и не сразу поняли, что у нас с ней не может быть собственных детей. Ну ладно. Потом она все равно сбежала, хотя я бросил пить.
Он замолчал. Они продолжали ехать по бесконечному сосновому лесу; местами дорога была почти непролазной.
— Когда Альма и Манфред переехали сюда из Лондона… они, можно сказать, взяли меня на поруки, они были соседями моей мамы. Они знали, что я сидел в тюрьме для малолеток, но мы познакомились поближе, и они поняли мои проблемы. Я снова попал в заведение, и все из-за проблем с алкоголем. Но когда я вышел из тюрьмы, они заплатили все мои долги, которые я сделал на бегах. Никогда я так не удивлялся, как в тот день, когда обнаружил это, обнаружил, что я свободен! Потом я, естественно, стал на них работать и окончательно бросил пить. Раньше я был чем-то вроде ученика в компании «Свенска Ваттенфаль», но, конечно, меня выкинули. Так что работать на Альму было мне только на руку. Мы должны были содержать самих себя, а они должны были строить то самое… что-то вроде лаборатории, прямо посреди леса. Конечно, ради Альмы. Думаю, она поставила Манфреду такое условие, ведь она отказывалась от прекрасных условий для научной работы, которые были у нее в Англии. Хотя они начали строить гораздо раньше, может быть, когда мне было пятнадцать, но тогда я не понимал, чем они занимаются. Но потом я им помогал, провел в лаборатории электричество, канализацию и кое-что еще.
Какое-то время они сидели молча, снегопад усиливался, а радио с треском издавало шум и различные звуки. Ида с трудом воспринимала столько информации за один раз. Вместе с тем ей не терпелось задать другой вопрос, но она никак не могла решиться. В радио что-то захрустело.
— СMT4312И вызывает СTР2929. Прием.
Голос был искажен.
— СТР2929 на связи. Прием.
— Чем вы там занимаетесь, черт возьми? Вертолет вылетел из Эстерсунда пятнадцать минут назад.
— Вас понял. Возможно, понадобится еще помощь после 18.00. Координаты вышлю шифровкой.
— Черт возьми. Прием.
— Что значит черт возьми? Прием.
— Иди в задницу. Мы приедем. Конец связи.
— Так, — коротко сказал Лассе, продолжая вести машину. — Хорошего мало.
Ида втянула в себя воздух и долго думала, пока наконец слабым запинающимся голосом не спросила:
— …а мама?
Лассе сразу кивнул, но продолжал молчать еще несколько сотен метров. Она попыталась поймать его взгляд, но он, не отрываясь, смотрел в окно.
Внезапно где-то над ними раздался грохот.
— Черт возьми, — прошептал он под треск радио.
Он въехал прямо в деревья с плотными ветвями и выключил мотор. И тут Ида опять услышала звук и поняла, что это вертолет.
Лассе прижался к рулю. Какая разница, как сидеть, подумала девушка, ведь крыша машины все равно была красного цвета.
Вдруг ей сдавило живот, грудь и руки — это показалось таким естественным делом, сомнений больше не было, она просто открыла дверь и вышла. Погода поменялась, начинало смеркаться. Она пробралась по снегу и стала карабкаться на снежный холм. Слыша позади себя приглушенные крики и ругательства Лассе, сдернула парик. Она опять вышла на лесную дорогу, услышала вертолет, теперь ближе, но не увидела его и подняла руку.
Только бы сдаться. И все эти мешки, я больше не могу, не могу! И тут Ида увидела вертолет, он сделал резкий поворот примерно в полукилометре от верхушек сосен. Она начала размахивать руками и громко кричать. Вертолет пролетел мимо, но стал нарезать круги над местностью, а она побежала по дороге, косясь назад краем глаза.
Она упала лицом вниз, и на нее своим большим телом навалился Лассе.
— Идиотка проклятая! — закричал он, и она закричала в ответ. Он обхватил ее за талию и быстро потащил к оврагу. Тут ее обдало теплом, она услышала, как он завыл, и поняла, что укусила его за руку.
Он опять бросил ее в снег и потащил между деревьями, она брыкалась и кричала. Вертолет с включенными фарами снова подлетел почти вплотную, конусы света блестели, как стилеты, на фоне кристально белого пейзажа. Лассе придавил ее всем своим длинным телом и вжал в снег. Она попыталась крикнуть, ей почудилось, что ее насилуют и убивают и ей нечем дышать.
Вскоре ей удалось сесть. В голове стучало, как после приступа мигрени.
И тут она вспомнила: вертолет!
Она упала в обморок?
Ида попыталась подняться, но почувствовала опустошенность и полное бессилие. Она по пояс провалилась в снег, понимая, что Лассе где-то рядом; у нее не было сил вытащить ноги. Не было сил стоять.
Она упала на снег лицом вниз. Все кружилось, и ее со всей тяжестью засасывало в сугроб.
Она больше была не в состоянии смотреть. Боль в голове медленно перешла в теплое пьянящее чувство счастья.
