Когда епископу сообщили о нападении, он стоял над мертвым телом матери, погруженный в скорбь. Но известие о новых убийствах повергло его в полную безнадежность. Епископ заплакал. С горечью объяв духовным взором свою паству, этих людей, вверенных его опеке, увидел он, что не похожи они на верующих в Бога, но по повадкам своим ближе к волку, чем даже пес и шакал. И сокрушился от тщетности своих трудов. Он видел убийц, корыстолюбцев и тех, кто возжелал жены ближнего или чужих сыновей, видел, как язычники и восточные купцы угоняют целые караваны рабов христианского происхождения, видел непрестанные войны, и злобу, и кипение ненависти, что разрослись, как сорняки на ниве, и душат слово любви, как песок душит прорастающие семена. И взвесил он положенные им усилия и результаты их, — и нашел их тщетными. Легковесными нашел он их. Тогда упал епископ на колени, и из глубины души его поднялся страх, что место епископа — не его место.
Покончив с этими тяжкими размышлениями, обратился Войтех к своим братьям. Стал прощаться с ними и по святости сердца просил их не помышлять о преследовании убийц. Потом велел похоронить мертвых.
А после того, как опустили в могилу и тело матери его Стрезиславы, написал Войтех князю, извещая о том, что покидает Чехию. К этому он присовокупил пожелание, чтобы Бог, всемилостивейший Судия, простил вину убийцам и тому, кто послал их.
Закончив письмо, со сломленным сердцем двинулся епископ в путь, замыслив совершить паломничество в Святую землю.
Итак, в 988 году покинул Войтех свою епархию. С несколькими слугами, с братом своим Радимом и с пражским настоятелем направился он в Италию, собираясь отплыть в Святую землю из какого-нибудь порта на Адриатике. Но едва добрались они до Рима, как Войтеха узнали. Окружили его знатные люди, с великим почетом повели к императрице Феофании, ибо высокий род епископа был в родственных отношениях с императорским. Окружив святого паломника, выкрикивая его имя и держа над его головой балдахин — защиту от жгучего солнца, повели Войтеха по улицам Рима ко дворцу. Так случилось, что этот человек, жаждавший отречения и бедности, ступил в Вечный Город как князь. Напрасно противился он, напрасно уговаривал сопровождавших, тщетно склонял голову и закутывался в монашеский плащ: имя его было сильнее его смирения.
Когда процессия приблизилась к ступеням императрицына дворца, во дворе и в саду столпилось множество людей: монахи немецкие и других народов, придворные и простой люд, и дети, жадные до зрелищ, и даже оружные стражи порядка, которые пытались образумить толпу громкими криками и ударами. Едва удалось им угомонить народ, вышла из дворца императрица и, спустившись на три ступеньки, обняла епископа.
Но уже на следующий день сказал Войтех Феофании:
— Государыня, роскошь твоего дворца претит мне. Не привык я к празднествам и шуму, стремлюсь к смирению, и мысль моя жаждет молитв. Я жалкий грешник, и если не искуплю грехов монашеской жизнью или смертью мученической, несомненно придется мне расплачиваться за поступки, совершенные мною, а также и за те, которые причтутся мне за то, что я не предотвратил их. Теперь ты видишь, государыня, что не могу я долее пребывать в сиянии, созданном не для моих очей. Ты видишь — иное желание полнит мою грудь и, касаясь руки моей, берет ее и увлекает меня в монастырскую келью. Да будет эта келья строга, как сама темнота! Да напоминает она мне ежечасно о смерти!
Императрица посмотрела в лицо епископа: оно светилось покаянием, и горе так исказило его, что в эту минуту тяжелой показалась императрице мантия на ее плечах, расшитая золотом. Она согласилась, ответила епископу голосом, сдавленным от сострадания и жалости. И Войтех ушел в монастырь, но, найдя его устав слишком мягким, избрал другой, более строгий. Там принял он монашеский обет и, умерщвляя плоть свою, предался глубоким раздумьям.
Тем временем в Чехии дела шли своим чередом и жизнь постепенно вливалась в русло порядка. Случались события бесстыдные — и были осуждены; случались события благородные — и были восхвалены. Так положены были четкие грани между доброхм и несправедливостью, так возникали зачатки права. Но все это касалось лишь уклада жизни, а душа оставалась в небрежении. Христианство, насчитывавшее в Чехии уже без малого сотню лет, занимало еще незначительное место, и отсутствие епископа почти не ощущалось. Но вмешательство церковников в дела правления, их спесь и наглость побудили Болеслава отправить в Рим посольство с целью уговорить Войтеха вернуться. Чтобы придать вес своему зову, повелел чешский князь возглавить это посольство брату своему Страхквасу.
Страхквас обладал даром красноречия и не скупился на обещания. Он говорил епископу о горьких сожалениях удрученной Праги и пространно разглагольствовал о переменах в сердцах вельмож. Действовал он умело и клялся столь убедительно, что Войтех не мог ему не поверить. Он дал себя уговорить. Вернулся. Снова прибыл в Чехию и въехал в Прагу.
Болеслав принял его при всей собравшейся знати и в знак искреннего дружеского согласия и доверия предоставил епископу право расторгать браки между кровными родственниками. Далее он дал Войтеху право строить церкви и собирать десятину.
— Государь, — смиренно отвечал Войтех, — теперь даровал ты епископу права, а еще ранее дал ты ему такое великое имущество, что ни первому, ни второму епископу не было нужды ничего просить у других князей. На эти праведные дела подобает отвечать благодарностью. Но в обычае священнослужителей, видевших смерть, — блюсти Церковь пуще благ земных и стремиться к тому, чтобы выведена она была из-под светской власти. Таковы слова Клюнийского аббата, лучшего моего советника, с которым меня связывают мысли и труды. Могу ли я ныне утаить от тебя такое желание? Могу ли пройти мимо заблуждения в важнейших делах? Дай мне дозволение на то, чтобы изъять Церковь и дела духовные из светского правления!
Болеслав II ответил, что это противоречит его воле, и, отвернувшись, дал знак приблизиться певцам и свите. И начался праздник во всей своей торжественности. Затем последовал пир, во время которого епископ при всем изобилии роскошных яств взял только кусочек хлеба да отведал, отщипнув, соленой рыбы.
На другой день, и еще много раз впоследствии, снова обращался Войтех к князю с просьбами сдержать обещания относительно прав Церкви. Болеслав отвечал пожатием плеч, что означало отказ. Так возникли причины новых распрей. Как из мелких ячеек сплетается сеть, так одно возражение вызывало другое, и вот уже с великой силой вспыхнули раздоры. Очень немногое из обещанного Страхквасом было выполнено, и Войтех при всей его мягкости не мог долее это сносить.
В ту пору, когда накопившиеся недоразумения грозили разрешиться открытым столкновением, случилось так, что некая женщина совершила прелюбодеяние и была застигнута в постели своего дружка. Ее супруг был, кажется, из рода Вршовичей или по крайней мере стоял на их стороне. Когда дело получило огласку, многие члены этого рода сбежались к жилищу соблазнителя, а жилище было поблизости от епископского дворца. Люди эти взбунтовали народ и, сбив огромную толпу, подняли крик против попов — ибо соблазнитель был якобы священником — и требовали покарать прелюбодейку по старому обычаю, смертью.
В это время епископ что-то писал у себя дома. Оторванный от своего занятия шумом и бранными криками, он отложил перо, прислушался — и тут долетел до него голос какого-то старика, вопящего во все горло:
— Вытащите эту шлюху! Волоките бесчестную! Хватайте ее за косы, сюда ее, к этой колоде!
С криками старика смешивался гул голосов, похожий на страшное завывание волчьей стаи. Епископ выглянул в окно и увидел, как свирепая толпа мчится мимо его дома. Одни в злобном возбуждении размахивали руками, другие, широко разинув рот и запрокинув голову, орали, жаждая не столько справедливости, сколько крови. Поняв это, епископ заслонил глаза. Опершись на подоконник правой рукой, левой ладонью прикрыл он глаза и часть лба и слушал, охваченный ужасом и состраданием.
Тут за дверью его послышались шаги, шлепанье босых ступней, затем звук падения какого-то предмета, опрокинутого на бегу, и выкрик. Епископ вышел и увидел, как какая-то полуобнаженая женщина борется с его слугой. Дикий ужас рвался из ее груди отчаянными воплями. И понял епископ, что это и есть согрешившая. Понял, что ей удалось каким-то образом ускользнуть от преследователей и она ищет убежища. Не раздумывая ни секунды, встал епископ на сторону любви. Сжалился над рыдавшей грешницей. Задержал руку слуги, наносившую удары, и молвил:
— Господь, насылающий кары, несомненно смилостивился над нею! Быть может, это он направил ее шаги и ныне повелевает отвести ее к месту спасения.
