С такими словами он коснулся плеча слуги и приказал ему набросить на женщину какую-нибудь одежду и отвести ее, куда он укажет. А снаружи все сильнее шумела разъяренная толпа, все слышнее становились голоса, требующие голову виновной. Тогда в страшном отчаянии и в страшной надежде бросилась эта женщина наземь и, обняв ноги епископа, омочила их слезами и слюной.
— Молчи! — приказал ей епископ. — Умолкни! Затем он обратился к слуге, схватившему ее:
— Ты храмовый ключарь, ты — тот, кому по милости Божией досталась работа, которую, по слабости своей, ты исполняешь нерадиво. Быть может, когда встанешь ты пред высшим Судией, нелегко тебе будет припомнить какой-нибудь честный или благородный поступок. Мне известны твои провинности. Частенько укорял я тебя за излишнюю снисходительность к грехам — а теперь вот что случилось! Теперь ты стоишь, как судья, а я, как проситель, упрашиваю, чтобы ты, во имя любви Господней, оставил без внимания вину этой женщины, которая в раскаянии и смертельном страхе прибегает к нам. Я прошу тебя отвести ее в женский монастырь. Хочу, чтобы там, среди женщин, нашла она утешение и защиту алтаря.
В эту минуту в комнату вбежал настоятель Виллик. Он пробился через осатаневшую толпу, сквозь лес рук озверевших людей и родственников оскорбленного супруга, сквозь отряд воинов, размахивавших мечами, и, едва переводя дух, с трудом выговорил:
— Они возвращаются, эти дьяволы с дьяволицами! Идут к вашему дворцу! Они спешат и будут здесь, не успеете оглянуться!
Теперь уже некогда было разговаривать, не оставалось ни минуты. Рев толпы приблизился — и епископ силой заставил храмового ключаря двинуться с места.
Потом он видел, как ключарь и женщина, кое-как прикрытая, перебежали через улицу к женскому монастырю святого Георгия. Видел, как развевается над коленями женщины пола плаща и как оглядывается ключарь.
Едва успели они пробежать расстояние, отделявшее их от храма, едва успели захлопнуть за собой дверь, как к дому епископа привалила толпа; страшно возбужденные люди не помнили себя от ярости, сотрясавшей их тела и души. Несколько человек катили колоду, и она с грохотом подскакивала на колдобинах улицы, заваливаясь то вправо, то влево. Другие в ярости втыкали мечи в стены бревенчатых домов, третьи в исступлении рвали на себе одежды и взывали к мести. Смерть, опьянение смертью накрыло их, как чепраком.
Когда страсти достигли предела, вышел к рассвирепевшей толпе храмовый ключарь и, видя неистовства родственников супруга, поддавшись голосу дикого бешенства, дурмана и ужаса, показал на храм святого Георгия. Тыча пальцем, он прокричал, что там укрылась несчастная. И тут произошло неслыханное. Толпа ворвалась в церковь и оттащила женщину от святого места. Она терзала ее, срывала остатки одежд, в дикой свирепости, с адскими воплями ломала ей кости, нисколько не считаясь с тем, что всякий, кто прикоснулся к алтарю, находится под охраной Бога и избавлен от смерти. Эти исчадия ада не устрашились величайшего из грехов. Они схватили женщину и подтащили ее к колоде.
Теперь уже слышны были только завывания и дикие вопли. В этих звуках, в ручьях крови, хлынувших из-под рокового острия, утонули крики несчастной: она была и растерзана, и обезглавлена.
Опьянение, охватившее толпу, заразило, казалось, и самого епископа: вскрикнув, он двинулся было против толпы, жаждая собственной смерти.
И такая сила обнаружилась в его слабом теле, такое неистовое желание воспламенило его, что настоятель Виллик лишь с превеликим трудом смог его удержать.
Он обхватил колени Войтеха, уцепился за ноги, за полу плаща, наконец, видя, что это не помогает, сбил с ног, навалившись на него всем телом. Только так помешал он Войтеху выйти навстречу гибели.
То было опьянение смертью. Страшная флейтистка дунула в свой инструмент отравленным дыханием, и мелодия ее зачаровала толпу. Люди двигались словно во сне, покорные велениям нечеловеческой музыки.
Когда же наваждение рассеялось, и люди очнулись, и обыденность жизни прогнала тени, мужчины и женщины стали возвращаться к своим домам. Стали искать забвения в маленьких радостях, во взаимной приязни. Возможно, им не было отказано в примирении с совестью, но неслыханная жестокость навсегда ранила епископа, и душа его так и не поднялась над этой тенью. Все слышался ему рев разъяренной толпы, все виделось, как врывается она в святыню, и казалось ему — храм оскверняется непрестанно, вновь и вновь, и сам крест Иисусов свален и, растоптанный, лежит в пыли.
И всякий раз, как вспоминал он о случившемся, всплывало в его памяти лицо, выпученные глаза, оскаленные зубы — осклабившееся, дергающееся лицо Вршовича, дрожавшего от ненависти, взрывающегося злобой. Припоминались и слова этого человека, сказавшего тогда:
— Не выдашь нам эту шлюху — возьмем жен твоих братьев и самих братьев, и детей их, и их жизнями оплатишь ты зло!
Понял тогда епископ, что ненависть к прелюбодейке смешалась с ненавистью к роду Славниковичей. Понял, что старая злоба, эта подпорка смерти, ведет Вршовичей, как бык ведет стадо. И ужаснулся людской злобности, и, не веря более в природу любви, счел, что никогда не прижиться ей в этой стране.
Отчаяние привело Войтеха к князю. Он застал Болеслава, окруженного сыновьями и Вршовичами: князь отдавал распоряжения о близкой жатве. Государь был спокоен, уверен в себе и смеялся, похлопывая по плечу тех, кто к нему подходил. Войтех обратился к нему и рассказал об© всем, что произошло перед его дворцом; князь же ответил:
— Епископ, брат мой, я часто слыхал, что люди, которым даны имения и богатства, вызывают зависть, а те, которым всего недостает, не свободны от нее. Хочу, чтобы ты понял: одни зависть внушают, другие ее испытывают. Радуйся, что можешь думать с ласкою о каждом человеке. Радуйся, что навлек на себя злобу и зависть, ибо из этого видно, что власть твоя и счастье твое — велики.
Князь добавил еще, что родственники со стороны обманутого мужа покарали изменницу по полному праву.
— Что же до жестокости, — закончил он, — то они допустили ее только потому, что прежде любили эту женщину и верили ей.
Все это Болеслав произнес с улыбкой, овеянный мудростью приближающейся старости.
И понял епископ, что мысль Болеслава прикована к вещам, далеким от него самого, и, глядя на сильные волосатые руки князя, стал помышлять о дальней дороге.
На пятый день после этой беседы Войтех во второй раз покинул Прагу.
Время шло, и настал день, когда половину тела Болеслава охватила невероятная слабость — он не мог двинуть рукой и волочил ногу, словно она омертвела. С тех пор он не выходил из замка, пребывая во внутренних покоях. И возвращались к нему старые дела и повествования. Пока он мог еще выезжать на лов, он не находил удовольствия в чтении, но теперь, притихнув мыслью, слушал старые предания о святом Вацлаве и хвалил супругу свою, которая велела записать эту историю, исполненную красоты и добродетели. Так в размышлениях и советах проходили дни Болеслава.
Но случилось так, что бодричи, не в силах забыть старые обычаи, не в силах долее сносить неволю, поднялись против захватчиков. Тогда император Оттон объявил им войну, а так как Болеслав по договору обязан был оказать ему поддержку, то он повелел сыну своему Болеславу III набрать войско и стать на сторону императора и польского князя по имени Болеслав Храбрый. Готовясь на рать, отправил Болеслав III послов к зличскому князю, дабы напомнить ему, что он но вассальной зависимости от пражского государя тоже обязан снарядить полк. Во главе зличского рода Славниковичей стоял тогда Собебор, который держался почти как независимый князь. Собебор снарядил полк, но соединился с императором минуя чешского князя, да еще пожаловался Оттону на притеснения со стороны Болеслава II.
Весть об этих жалобах и о неприязни Собебора дошла до Праги, и стареющий князь — он называл себя тогда уже герцогом — долго об этом размышлял. Мысленно проходил он по своему государству, видел необъятные просторы его, видел порядок, и полные сокровищницы, и поднимающееся благосостояние — и спрашивал себя, разумно ли, чтобы счастливое и доброе дело останавливалось на границах племени, князь которого один только препятствует установлению власти разума и успеха.
Тогда вокруг герцога Болеслава собрались Вршовичи и говорили пред ним, перечисляя примеры враждебности и дурных замыслов Славниковичей. Вршовичи были полны злобы, и ненависть до того стесняла их сердца, что тот, кто начал речь полным голосом, заканчивал ее сипло, как бы задыхаясь. Эти люди настаивали, чтобы герцог, пользуясь отсутствием Собебора, ударил на его замок Либицу и разрушил его. Герцог не отвечал. Он колебался, раздумывал и после долгого молчания сказал:
— Разрушители вы и не жалеете крови. Где остановится ваш шаг, если я дам повеление наказать зличских князей?
