Закончив разговор, Иван Макарович разулыбался и весело спросил:
— Поняли?
— Признаться, нет.
Профессор усмехнулся и снова схватил трубку:
— Ким Виленович? Снова я, извините великодушно за беспокойство… Благодарю, вы очень любезны. Не скажете, по каким дням Аркадий Александрович в доктора перевоплощается?.. Да вот хотел его услугами воспользоваться, но не знаю, удобно ли?.. Вы полагаете?.. По пятницам? Странно, я определенно помню, как вы мне про субботу говорили… Ах, вот оно что? Понятно… Спасибо, я обязательно с Аркадием Александровичем свяжусь.
Дав отбой, Иван Макарович снова уставился на меня озорным взглядом, но порадовать его смекалкой я не мог, смысл его разговоров по-прежнему оставался для меня неясным. Понятно было, что он проверяет врачебную деятельность Аркадия, но вот зачем? Этого я не понимал, о чем и сообщил с сожалением.
— Решил я нашу задачку, разгрыз благодаря вам, дорогой Сергей Юрьевич. Дело в зубе! Помните старые шпионские романы? Там в дупло зуба коварный шпион обязательно микропленку прятал. А если не пленка, а что-нибудь другое? Вы помните, что в день своего рождения Леонид зуб лечил? Это было в субботу. А Ким Виленович утверждает, что Аркадий, как правило, работает по пятницам, а субботу обычно в НИИ проводит. В этот раз он в пятницу больных врачевал, как обычно, но и в субботу с утра снова в клинику поехал. Почему? Почему он друга в пятницу не принял?
— Может, график плотный? Все сеансы расписаны заранее, окна не нашел.
— Для друга мог бы и найти при желании. Но ему было важно обработать Леонида именно в субботу, в день вечеринки. Потому что, по его плану, Леонид должен был умереть именно на вечеринке. Аркадий зазвал его к себе, рассверлил зуб, засунул в дупло яд и прикрыл сверху не пломбой, а неким составом, постепенно растворяющимся от слюны, еды и спиртных напитков. Он все-таки опытный химик, к тому же как раз для стоматологии материалы разрабатывает, мог что-то подходящее подобрать. Если обработке подвергся верхний зуб, то, когда пломба растворилась, яд просто самотеком пошел в желудок, где и был впоследствии обнаружен.
— Но это рискованно, мне кажется невозможно точно рассчитать, когда растворится состав, потому что много факторов, которые точно учесть невозможно: что и сколько жертва съест, например.
— Такие мелочи наш умник, несомненно, предусмотрел. Леонид, насколько я понять успел, был человеком внушаемым. Аркадий вполне мог запретить ему что-либо есть до дня рождения. Ну, а когда вечеринка началась, голодный Леня накинулся на кушанья и напитки. То, что он умер сразу после того, как из бокала последний раз отхлебнул, совпадение, не более. Он мог упасть и за десять минут до того, и через десять, ничего принципиально это не изменило бы. Только в этом случае не возникло бы несоответствие, привлекшее наше внимание.
— Погодите, это что же получается? Яд в зубе, значит, в бокале его вообще быть не должно, но экспертиза его обнаружила. Как же так?
— Ловкая работа, верно? И никакой особой ловкости рук не требуется, только точный расчет. Мыслю, дело было так: Аркадий сидит себе в сторонке, стараясь не привлекать внимания, и хладнокровно ждет, когда яд подействует. Когда Леонид упал, внимание всех присутствующих, естественно, на него обратилось, на Аркадия, сидящего на отшибе, никто не глядит. Оказавшись как бы в слепой зоне, он спокойненько достает из кармана тюбик с ядом, выдавливает немного на палец и бросается к упавшему другу. Затем, под видом исследования бокала, наносит яд на стекло.
— Класс, действительно просто. Одно неясно. Если Аркадий так хорошо все придумал и рассчитал, то как же… Я что хочу сказать. По вашей реконструкции, Аркадий отравил Леонида заранее, через зуб, но создал впечатление, что яд был в бокале, чтобы подозрение пало на Эльзу. Это понятно. Непонятно другое: патологоанатом при вскрытии мог обнаружить яд в зубе. Получается, умный преступник все продумал до тонкостей, а здесь отдался на волю случая. Странно.
— Ничего странного. Аркадий, конечно, рисковал, но далеко не так сильно, как вы думаете. Эксперт получил на исследование тело с установкой, что покойник умер, выпив отравленного вина. Яд в желудке обнаружился, как и ожидалось, так с чего бы эксперту в рот покойнику заглядывать? Поверьте, Сергей Юрьевич, я знаю, о чем говорю, сам в прошлом эксперт. Все ясно? Тогда вопрос: догадываетесь, кому я звонил?
— Очевидно, кому-то из клиники, где Аркадий подрабатывает.
— Вот именно. Василий Олегович там в службе безопасности трудится. Сейчас от него письмо придет, мы и проверим… Ага, есть, печатаю… Посмотрим… Сперва график. Ага, доктор Иванов работает по пятницам, это, так сказать, его день. Если же в другое время поработать хочет, согласовывает заранее. И, внимание, о выходе на работу в субботу, двадцатого, Аркадий договорился за неделю.
— Вы хотите сказать, что он заранее дату наметил, за неделю?
— Скорее всего, куда раньше. Ну, а теперь посмотрим, что там в медицинской карте? Так и есть, термины в основном специальные, я вам переведу на понятный язык. Здесь сказано, что больному Штерну запломбирован верхний шестой зуб слева. Верхний! По медицинской карте на этом зубе должна стоять нормальная постоянная пломба, но если выяснится, что там дупло с остатками яда… Смекаете, к чему клоню?
— К эксгумации?
— К ней, родимой. Если в верхнем шестом зубе покойного хоть молекула яда отыщется, это станет железной уликой против господина Иванова. Вот теперь нам есть с чем к следователю идти.
Иван Макарович набрал номер и с каким-то мстительным злорадством, совершенно ему не свойственным, пророкотал:
— Роман Антонович? Я вас приветствую. Помнится, вы дали нам время до сегодняшнего вечера, но мы, как видите, раньше управились. Готов предъявить вам убийцу… Да, конечно. И убедительный мотив есть, и доказательства, правда, чтобы их изъять, ваша помощь потребуется… Хорошо, через час встречаемся у вас в кабинете.
Роман Антонович слушал внимательно, но, вопреки моим ожиданиям, без энтузиазма, всем своим видом, скучным выражением лица, расслабленной позой демонстрируя, что даром тратит время только из уважения к сединам профессора. А когда Иван Макарович закончил излагать свою версию, на лице следователя читался явный скепсис.
— Да ну вас! Я думал, вы мне действительно преподнесете убийцу упакованным и ленточкой перевязанным, а вы рассказываете какие-то надуманные истории, словно взятые из плохого детективного романа. Эксгумацию проводить на основании зыбких предположений я не могу и не буду. Вы, Иван Макарович, прекрасно знаете, как муторно эту процедуру организовывать, как сложно разрешение получить. Допустим, рискну, а там ничего не окажется, меня же начальство без соли съест. Нет уж, увольте.
— Но я уверен…
— Вашу уверенность к делу не подошьешь. Зачем мне в сомнительные предприятия ввязываться, когда имеется нормальный подозреваемый, в смысле подозреваемая? С имеющимися уликами я хоть сегодня могу обвинительное заключение писать. Нет, Эльза Францевна явно на свободе переходила, сегодня же арестую. Все, извините, но у меня много дел, разрешите откланяться.
— Вот что, любезный, — вкрадчиво проговорил профессор, наклонившись над столом и гипнотизируя молодого коллегу удавьим взглядом, — не нужно разговаривать со мной в таком тоне. Не стоит плевать в колодец, может, еще напиться придется. Слишком быстро вы забыли, как чуть ли не в ногах валялись, прося вытащить вас из той задницы, в которую вас господин Осипенко засунул. Ну, да бог вам судья. А Эльзу… ну, попробуйте арестовать, а мы повеселимся.
— Что же мне помешает?
— Не что, а кто. Посольская охрана. Ваша подозреваемая сейчас в немецком посольстве, куда вы только на танке въехать сможете, да и то только, если президент войну Германии объявит. Сидит там наша Эльза Францевна и моего звонка ждет. А хотите расскажу, что дальше будет? Дальше созывается пресс-конференция, и Эльза красочно рассказывает, как российское правосудие своих преступников выгораживает, а ее, цвет немецкой науки, пытается в тюрьму засадить по сфабрикованному делу. Она подробно расскажет все то, что я вам только что изложил, и пояснит, что и преступник известен, и доказательства имеются, только следователь Быстрых их игнорирует, потому что ему нужно своего русского обелить. На весь мир прославитесь, Роман Антонович, и, поверьте на слово, огребете на порядок больше, чем в случае ложной эксгумации.
— Но это же нечестно! — взвыл следователь. Он больше не улыбался победно, заметно побледнел, видимо, живо представив ужасы, живописанные профессором.
— Чего? Нечестно доказательства игнорировать, и дело фабриковать тоже нечестно, а пытаться невиновного от тюрьмы всеми возможными способами уберечь как раз-таки очень благородное занятие. Ну, ладно, Роман Антонович, хватит, что вы упираетесь, как монашенка в борделе? Вы же порядочный человек, так поступайте по совести. Начальства боитесь? Хотите, я к нему пойду, мы же с ним приятели…
